А с Волтерном — ничего. Словно чувства спят.

И в эту секунду мне кажется: я больше никогда так не полюблю. Никто не сможет пробудить во мне то чувство. А соглашаться, лишь потому что ко мне относятся хорошо… разве это не предательство самой себя?

— Мы ведь договаривались на “ты”, — напоминает он.

— Да, извини, — отвожу взгляд, но руку он не выпускает.

Его пальцы чуть крепче сжимают мою ладонь, а взгляд бродит по моему лицу, платью, волосам… Становится неловко, даже кожа на лице горячо зудит от его пристального изучения.

— Ты куда-то ездила?

Его лёгкая неформальность режет слух. В груди поднимается раздражение, словно кислая горечь.

“Шерелин, не будь дурой”, — одёргиваю себя. — “Этот мужчина — твой единственный шанс вырваться из когтей Ройнхарда. Единственный! Соберись”.

Я улыбаюсь шире, но чувствую, как улыбка ложная, натянутая, почти скрипит на лице. Косым взглядом ищу поддержки у Кармен.

— Просто прогуливалась, — отвечаю я нарочито спокойно. — Стены стали давить, воздух в доме тяжёлый. А снаружи — ветер, листья шепчут… нужно было проветрить голову.

— Надеюсь, — говорит он, чуть наклоняя голову, — к тебе пришли правильные мысли.

Улыбка тут же сползает с моих губ, я понимаю о чём он. Оборачиваюсь к Кармен, молю её глазами — не уходи. Но взгляд Волтерна настойчив, и Кармен, словно подчиняясь этой невидимой силе, смущённо отступает. Оставляет меня наедине с герцогом.

— Давай пройдёмся, нам есть о чём поговорить.

— Извини, — отвечаю слишком поспешно, — я устала. Ноги словно гудят, я отвыкла от таких долгих прогулок.

Разговаривать с ним мне вовсе не хочется. Но я упрямо твержу себе, что причина во мне, в моём состоянии, а не в нём.

— Хорошо, — оглядывается он, — тогда присядем.

И мы идём к софе у окна, в тихий уголок. Сажусь, и совсем не ощущаю мягкость подушки, и комфорт, рядом с ним не могу расслабиться, зная зачем он приехал — напомнить о брачном договоре.

Но Волтер вместо кресла опускается на колено рядом. Его движение резкое, неожиданное, и прежде чем я успеваю отпрянуть, он обхватывает мою ступню.

— Ч-что ты делаешь?! — жар мгновенно заливает щёки, сердце болезненно толкается в груди. — Если кто-то увидит!..

Я дёргаюсь, пытаюсь освободить ногу, но его хватка сильнее.

— Ты устала, — спокойно произносит он, и в голосе слышится уверенность, почти приказ. — Позволь помочь.

И прежде чем я нахожу слова, он одним движением стягивает с моей ноги туфель.

Воздух щекочет кожу, а его чуть прохладные пальцы оставляют следы и действительно снимают усталость.

—Ты так напряжена. Не хочешь ничего мне рассказать? — его голос мягок, но в нем слышится стальная нить.

Прикусываю губу. Сухость во рту предательски мешает ответить. Отец всё-таки поставил в известность о моём похищении.

— Мне стало известно об этом инциденте лишь сегодня, — его пальцы замирают на моей лодыжке, и это уже не ласка, а завуалированный захват давит, словно я его собственность.

— Было бы разумно с твоей стороны рассказать всё мне первой. Что он от тебя хотел?

— Чтобы я вернулась.

Понимаю, что скрывать не имеет смысла. К тому же теперь я обязана Волтерну за помощь в разводе.

Он откидывает голову назад, в его зрачках вспыхивает ледяной блеск.

— И ты, конечно, отказалась? — тон превращается в западню, в ледяной капкан. — Или в его методах убеждения было что-то, что заставило тебя усомниться в своём решении?

Я вспыхиваю. Сердце колотится так громко, что я боюсь — он услышит. О каких ещё методах он говорит? Впрочем… методы Ройнхарда действительно варварские. С этим я согласна.

— Ройнхард никогда не поднимал на меня руку и не вынуждал, — отвечаю уклончиво, вспоминая с разыгравшимся волнением тяжесть его тени и горячее дыхание дракона на коже.

Волтерн хмурится, его взгляд становится тяжелым, проницательным, будто он видит сквозь меня, выискивая каждую слабость и ложь.

— Тогда что? — его прикосновения меняются: больше никакой нежности, только расчет и холодная техника. — Он предложил что-то, что показалось тебе… заманчивым? — темная бровь вскидывается. — Воспоминания бывают обманчивой привязкой, Шерелин. Особенно когда ими умело манипулируют.

Мне совсем не нравится, что он считает меня слабой, игрушкой чьих-то желаний.

— Даже если бы и предложил, меня это не интересует, — отвечаю резко.

И всё же взгляд сам собой ускользает. Баернар слишком внимателен: он всё читает, как открытую книгу. Его пальцы внезапно сжимаются чуть сильнее — не больно, но достаточно ощутимо.

— Вы целовались?

Щёки предательски заливает жар, и это делает ситуацию мучительно неловкой. С какой стати? Я ведь ничего не обещала — только брачный договор. Но чувства? Никогда.

— Ты краснеешь, — констатирует он холодным, как лёд, голосом. — Его внимание всё ещё значит для тебя достаточно, чтобы вызвать такую реакцию. Это… разочаровывает.

— Я сказала ему, что прошла ритуал и развод состоится. Он не стал слушать. Вот и всё.

— Всё? — он резко выпускает мою ногу и поднимается, возвышаясь надо мной. Ладони ложатся на спинку софы по обе стороны, и воздух словно сжимается, заставляя меня отодвинуться, искать хотя бы крошечную дистанцию.

От Волтерна пахнет пряным, густым парфюмом — стойким, как его власть, и удушливым, как его взгляд, впивающийся в моё лицо. Чужой, хищный.

— Ты провела ночь с ним, и это ты называешь “всё”? — его глаза прищуриваются. — Скажи правду. Между вами что-то было?

Я даже рот раскрыла — от возмущения и бессилия.

— Нет, между нами ничего не было. Спасибо, — выпалила я резко. — Думаю, достаточно, — прячу ногу под юбку, поспешно натягивая туфельку, словно щит.

— Шерелин, — он не повышает голос, но его тихий, ровный тон холоднее угрозы. По коже бегут мурашки.

— Время на неопределённость прошло. Мне требуется твой точный и окончательный ответ.

Он выдерживает паузу, и каждое слово виснет в воздухе.

— К слову, я приехал сообщить: император рассмотрел твоё прошение о расторжении брака. Назначен день аудиенции. И решение будет всецело зависеть от того, какую позицию займу я. Так давай же проясним наш договор.

Смотрю на него и не узнаю. Куда делась его ледяная сдержанность, тот спокойный взгляд, что просчитывает ситуацию на двадцать ходов вперёд?

Его реакция настораживает своей неконтролируемостью.

— Стоило только чему-то пойти не по твоему плану, как тебя это сразу выбивает из колеи. Я думала, наши отношения будут зрелыми, — говорю я, всё ещё чувствуя жар его пальцев на своей стопе. — Что мы будем разговаривать и понимать друг друга. Я ошиблась?

В неподвижном взгляде Волтерна будто по щелчку что-то меняется. Гнев уходит, и на его месте появляется усталость. Он отступает с тяжёлым взглядом, и высвобождая меня из своего плена.

— Извини, — он проводит рукой по лицу, и этот жест кажется таким искренним, что хочется верить. Но я не могу, не могу наступать на одни и те же грабли.

— Ты абсолютно права. Это недостойно меня. Я не прав.

Он отворачивается, и мне видна резкая линия его скулы, будто он с большим трудом сдерживает какие-то эмоции.

— Просто представь моё положение, — его голос звучит сдавленно. — Тебя похитил твой бывший муж. И продержал у себя до утра. Не имею представления как бы смогла от него защитится. Что я должен был чувствовать? Это не оправдание моей вспышке. Просто я… я позволил эмоциям взять верх. Ревность ослепила. Прости меня за эту слабость.

Его слова... они как удар под дых. Воздух перехватывает, а внутри всё сжимается в один маленький, горячий и бесконечно болезненный комок.

Ройнхард. Он никогда не извиняется вот так. Никогда. В его мире он — непогрешимый бог, а его слова — высеченные в камне истины.

А я? Только и делала, что молчала. Прятала свои чувства куда подальше, боялась, что он увидит во мне плохие — как я считала — качества и разочаруется. Как будто его разочарование было страшнее моей собственного нуждающегося в понимании сердца.