Ройнхард, не говоря ни слова, делает шаг вперёд, не отрывая взгляда от отца. Напряжение в комнате зашкаливает, как перед самым взрывом. Тишина становится почти осязаемой, давит на плечи.

Отец поворачивается ко мне боком, загораживая собой. Я-то знаю Ройнхарда. Он не терпит, когда кто-то встает между нами. И мне становится по-настоящему страшно.

— Я сказал, она остаётся. Моя дочь не поедет с человеком, который предал её и позволил себе измену.

— Вы опоздали. Ваше время прошло, — отрезает Ройн и наконец смотрит на меня. И в этом взгляде больше нет холода. В нём плещется та самая боль, отчаяние и ярость, которые я испытала, прежде чем умереть, застукав его за изменой.

"Нет, этого не может быть… Я просто хочу это видеть… Это мои дурацкие иллюзии…" Этот человек не способен испытывать что-то человечное.

— Шерелин, нам нужно поговорить, — требует мой муж.

Понимаю, что если откажу, всё это выльется в кошмарный скандал. Я не хотела войны между ними. Этого не было в моих планах.

Альвис поворачивается ко мне, я едва заметно киваю.

Остаться наедине с Ройнхардом — самая безумная затея, я не знаю, как он себя поведёт, судя по тому, что зрачки то превращаются в узкие полосы, то сужаются до точки, находится он на грани. Моя драконица тоже неспокойна, могу ли я удержать её, не прогнуться под его требование? Помимо всего этого, несмотря на внутреннюю борьбу, моё сердце страдает и безумно тоскует по тому, что было между нами, и сожалеет о том, что могло бы быть, если бы он… верил мне, если бы… слышал.

— Хорошо, я оставлю вас по твоей просьбе, Шерелин. Буду поблизости, если нужна будет помощь, дай знать.

Я снова благодарно киваю. Альвис бросает предупреждающий взгляд на дракона, покидает приёмный зал. Только сейчас замечаю Кармен. Бедолага забилась в самый дальний угол и не дышит, находясь в ауре дракона. Взглядом дала ей знать, чтобы она тоже вышла.

Мы остались наедине. В груди дрожь, сердце на части разрывается. Мы молчим несколько минут. И всё это время Ройнхард не сводит с меня взгляда.

— Что это значит, Шерелин? — голос звучит обвиняюще.

— Я приняла решение развестись с тобой. Мой отец мне поможет, поэтому прошу, давай это сделаем мирно.

— Ты слышишь, что ты говоришь? Ты моя, никакого развода не получишь! — повышает тон и шумно выдыхает. — Я сделаю так, что ты не будешь ничего знать о моей связи с другой женщиной. Никогда. Не услышишь ничего об этом. Всё останется как и прежде.

Немею от его слов.

— Ройн, ты… ты себя слышишь? Хочешь сказать, что будешь разрываться на две семьи? В тайне держать рождение ребёнка, как он растёт, взрослеет, выходит в свет? Кем меня при этом будут считать? Что обо мне будут говорить?

— Тебя никогда не волновали чужие сплетни.

— Но это совсем другое!

— И что ты предлагаешь?

Вопрос застал врасплох. Он спрашивает меня? Пытается идти на компромисс? Ройнхард хочет идти навстречу? Даже не верится.

— Развестись, — отвечаю коротко.

Ройн скрипит зубами, сжимает челюсти, ноздри вздрагивают.

— Так будет проще, ты можешь спокойно жить себе, заводить новые связи, никто не будет тебе устраивать истерик. Не понимаю, зачем тебе нужен брак со мной, зачем тебе я?

— Ты моя истинная.

Громко усмехаюсь, ничего абсурднее со мной до сего момента не происходило.

— Я не функция, я человек, с душой.

— Я не понимаю, что ты хочешь услышать от меня, Шерелин! Развод со мной ударит по твоей репутации, ты потеряешь безопасность, тебя разорвут на части, стоит сбросить моё имя.

— Не разорвут.

Ройн прищуривает потемневший от смятения взгляд.

— Я снова выйду замуж.

Я не хотела говорить эти слова, они вылетели сами, слишком невыносимо с ним говорить, каждое его слово как заточенный нож вонзается в моё сердце. Он не хочет меня понимать, ему просто удобно, чтобы я была рядом, и только. И это очень больно.

— Я уже всё решила… — глухо добавляю, облизывая сухие обветренные губы.

— Шерелин, ты принадлежишь только мне. Никто не смеет приблизиться к тебе.

— Ройнхард, знаешь, в чём твоя проблема?

Он смотрит пристально, будто пытается что-то прочитать в моих глазах. Будто то, что я говорю, абсурд.

— Ты слышишь только себя. Ты не слышал с самого начала, не верил, что я была беременна.

— Это уже в прошлом, зачем ты всё время это ворошишь снова?

— Потому что это важно.

— Хорошо, это важно, вот я говорю тебе: это важно. Могу повторить: это. Было. Важно. Но это ничего не меняет.

Качаю головой, горько поджимая губы.

— Нет, ты не веришь.

— Чёрт возьми, Шерелин! Может, хватит разыгрывать жертву?! Что с тобой вообще?

— Что со мной? — голос становится хриплым, и горло едва выдавливает слова. — Ты в постель тащишь мою сестру!

— Я тебе объяснял, в чём причина. Кто, как и когда раздвигает передо мной ноги не должно тебя волновать, как и вся моя личная жизнь. У тебя есть всё, чего тебе не хватает?

— Чего? Самого главного — чтобы ты не был… таким! Чтобы ты не был предателем, лжецом и эгоистом, думающим только о себе! Я любила тебя! Любила! А ты… Ты просто вытер об меня ноги!

Задыхаюсь, не в силах больше сдерживать боль.

— Ты заблуждаешься, — глаза мужа холодеют, он делает ещё шаг, я отступаю.

Фактически я всё ещё его жена, и он может запросто схватить меня и силой заставить вернуться домой.

Наткнулась на что-то позади себя и поняла, что это стена. Он буквально припечатал меня к ней. Аромат его тела обдает, будоражит, заставляя сжаться в животе мышцы и томительно размокать в предвкушении.

Закусываю губы, понимая, что с реакцией тела на него мне не справиться.

— Мне надоело с тобой препираться. Ведёшь себя как обиженная девочка.

— Всё кончено, можешь спокойно развлекаться с моей сестрой дальше, она нарожает тебе детишек, и ты будешь доволен. А меня оставь в покое!

Слёзы подступают к глазам, но я отворачиваюсь, чтобы он их не увидел. Не хочу показывать ему свою слабость. Он не достоин её. Он всё уже видел — и унижение, и моё тело, и моё доверие, растоптанное в пыль. Только слёзы пусть останутся при мне.

Он молчит — первый раз за всё это время. И я, воспользовавшись этой заминкой, отталкиваю его от себя. Руки дрожат, будто я столкнула с себя что-то большее, чем его. Иду к двери, спотыкаясь, будто земля под ногами зыбкая, и нужно успеть выйти, пока не упала духом, пока не сломалась окончательно. Ещё немного — и я начну умолять его, кричать, чтобы вернул то, что у нас было. Всё, что было убито, хоть сердце отказывается верить.

Его рык и грохот от удара кулаком в стену, где я только что стояла, догоняют меня у самой двери:

— Я же тебе говорил. Это политика. Мне Беттис не нужна. Мне нужен только ребёнок.

Я замираю. Челюсть напрягается от бессильной злости. Для него всё — средства к цели, и я тоже. И мой ребёнок…

— Ты всё перекрутила, Шерелин, — говорит он уже не так яростно, но с прежним давлением. — Сделала целую трагедию. Я — высокопоставленное лицо. Мне важно быть на вершине, постоянно бороться за это право. И у тебя нет выбора. Мы с тобой официально связаны. По законам Империи ты принадлежишь мне. Пока я не откажусь — ты моя. И никто не посмеет приблизиться к тебе.

Я разворачиваюсь. Дрожу вся. Внутри что-то сжимается, будто последняя струна на лире рвётся.

— Ты предал меня, Ройнхард. И унизил, — голос дрожит от ярости, и я чувствую, как рвусь по швам. — Я не буду с тобой. Никогда.

Он сжимает челюсти так, что скулы проступают, будто вырубленные из камня. Его пальцы непроизвольно дергаются, и я вдруг понимаю — он на грани. Слишком долго держал лицо, слишком долго был холодным, и теперь в нём плещется не только гнев. В нём — одержимость. Та, что не признаёт отказа.

— Ты никуда не уйдёшь, Шерелин, — цедит сквозь зубы. — Ты моя . Ты всегда будешь моей.

И впервые за всё это время мне становится по-настоящему страшно. Его голос холоден, как сталь. Во взгляде — что-то чужое. Бездна, в которую меня могут втянуть и не отпустить. Он не видит меня — он видит тень, мечту, собственность. Он превращается в дракона… который меня бросил.