Вместе облазили до обеда окрестности и Сашка сделал вывод, что Кокша дело знает. Ошибок найти не удалось.

– Ухта тебя, что ль, учил?- спросил Сашка, когда возвращались.

– Он. А как углядел?

– Карту помечаешь также и почерк похож на почерк Ухты.

– Почерк-то тут причём?

– Ученик не только знания перенимает у учителя, но и правописание. Тебе ведь писать довелось немало?

– Точно. Пришлось. Это сейчас на компьютере шпарят, а я последний, считай, из тех, кто писал до судорог.

– Так и я до судорог,- признался Сашка.- И ещё до каких!

– Ухта вас хвалил, говорил, что лучшего горняка в округе нет.

– Сам он где?

– С китайцем он в доле. В верховьях материнской реки, где-то в районе Крестовки, но чуть южнее.

– Бывал я там. Места глухие, ручьи мелкие, металл еле сочится, но есть великолепные рудные тела.

– Предок китайца зимой добывал.

– Так они в одиночку рыли, а летом, если ты один, в шурф не очень-то и полезешь – засыплет. Вот зимой они и копали. Нюх имели потрясающий: в самое густое место с первого захода попадали, про геологию слышать не слыхивали, приборов не имели, но дело знали практикой. Россыпное ли, рудное ли – действовали от интуиции, но не ворожбой, как некоторые. Вон, наши кайлушку бросали аж до войны.

– Мне Ухта показывал как- смех ведь.

– Это тебе, имеющему знания, смешно, а они безграмотные были. Я не застал, но старики наши помнят.

– Так что ты мне скажешь?

– Ничего. Всё по уму. Я после обеда выйду на раскоп, хочу тачку покатать, давно не прикасался. Человека сними, ещё успеете руки оттянуть.

– Хорошо.

– А завтра утречком свожу тебя на один ключик- вы тут не на день, не на год, а там место хорошее. Километров тридцать отсюда. Надо всегда иметь под рукой парочку погребков в запасе.

– Согласен, страховка нужна. Глубоко там?

– Штольней надо подбираться, но выброс кучный и для зимней откатки лучшего не найти.

– Дом надо ставить?

– Ну, как же без него?

– Времени уходит на это много, у меня аж нервы цыкают.

– А ты что предлагаешь? Вагончики таскать?

– Топлива не напасёшься.

– То-то. Помозговать над этой проблемой надо, альтернатива может сыскаться, но баня – без неё никак. Рубить баньки всё равно будут, как прежде.

– Бани-то я не против, чтоб ладили.

Они вышли на стоянку. Начинался обед.

Сашка сидел на скале, свесив ноги с уступа. Ночью он перешёл по льду с пологой стороны реки на крутую, которая громоздилась отвесными скалами. Вода поднималась на глазах вместе с полосой льда, покрывавшего реку. "Ночью ухнет,- думал Сашка, наблюдая, как время от времени камень, брошенный на поверхность льда, смещается вниз по течению.- Начинаются подвижки".

Было жарко, почти двадцать пять тепла. Сашка, сняв сапоги, ел из банки говяжью тушёнку и болтал босыми ногами. До Ходорок надо было топать ещё километров тридцать и перевалить гору, которая вздыбилась за спиной чёрной махиной. От этих мест и до родного посёлка по левой стороне реки шли сплошь скалы, кое-где поднимаясь на высоту до ста метров и уже там, как правило, переходя в подъём, ведущий на макушку сопки. Иногда в межсопочном изгибе высота скал опускалась до десяти метров, и в эти проёмы стекали ручьи, образуя маленькие, но очень красивые водопады. Крупных водопадов было девять, а мелких не счесть.

Это были родные Сашке скалы, облазанные вдоль и поперёк. В этих чёрных громадинах имелось множество пещер, часть из которых, как говорилось, до конца географии, то есть не имевших конца и уходивших глубоко в недра земли. В этих пещерах прятали оружие и боеприпасы, здесь хранили металл и архивы.

В нескольких местах на скальной поверхности древние люди устроили храм живописи. Рисунки их были примитивны, в основном, животные и сцены охоты, но встречались и изображения человеческих лиц. Эти рисунки принадлежали художникам так называемой Северной полярной школы. Многие изображения уже еле различимы, некоторые погибли в результате обрушения скал. Оставшиеся, снял когда-то один очкастый учёный человек из Ленинграда, которому Сашка помогал в течение одного лета, забираясь в самые недоступные места, куда сам учёный добраться не мог. Это была интересная, но опасная работа, чуть не стоившая Сашке жизни, но запавшая ему в душу тем, что очкастый мужик был великолепным рассказчиком, к Сашкиным вопросам относился серьёзно и если на какой-то вопрос ответа не знал, записывал в блокнот. Сашка усмехался на это действие, но спустя полгода после отъезда учёного получил от него посылку с книгами и ответами на свои вопросы. А вопросов, заданных Сашкой, было тысячи и на все мужик ответил. И вот теперь Сашка сидел на уступе, мотал ногами, жрал тушёнку, а за его спиной красовался олень, нарисованный каким-то художником каменного века в быстром неудержимом беге. И этот древний предок так же, как Сашка, видел ледоход, стоял на этом уступе, и так же, видимо, восхищался, как будет уже в который раз это делать Сашка, чуду природы, вздрагивать от ударов льдин, бояться и почитать это могучее таинство, как божество. Сашка влез на этот уступ не случайно. Двадцать пять лет назад он именно с этого места наблюдал за грохочущей вакханалией и вот теперь снова пришёл для постижения величия природы, чуда очищения реки от спячки.

"Наверное, в такие моменты древние разжигали костры и плясали вокруг них под какофонию трескающихся льдин, а может, тихо молились, затаив дыхание, и вслушивались в звуки, пытаясь услышать голоса своих предков. Но одно было точно – они ледоход ждали, не могли не ждать, ведь река была одним из главных кормильцев, без неё они бы не выжили. После долгой зимы рыба, пожалуй, самый приемлемый продукт после длительного воздержания от пищи,- Сашка сидел и подсмеивался над собой.- Ты тоже не ушёл далеко от них, тоже хочешь свежей рыбки. Тушёнка тушёнкой, а трепещущий на гальке хариус не заменит ничего на этом свете. Сырым бы съел штук шесть".

Бросив пустую банку на лёд, Сашка лёг спать, чтобы ночью, когда двинется река хороводом звуков, оглушая округу, в отблесках лунного света смотреть на происходящее и орать до одури, срывая голос, в попытке перекричать грандиозную мощь.

Звук нарастал. Сквозь дремоту Сашка слышал, как постепенно величина шума и треска изменяется. Появился некий фон – это где-то выше по реке уже сорвались полосы цельного льда и лопаются на перекатах, наезжают друг на друга, собираются в узких местах, образуя заторы, способствуя большему подъёму воды.

Оставшись на время ледоходного шума на скале, Сашка выполнил ещё одну заповедь: не бродить при таком громе, что было опасно, ибо можно стать добычей голодного, вставшего из берлоги, медведя, прозевав его приближение, а по весне мишка не применёт разжиться твоим мясом. Кормить же кого-то собой Сашке не хотелось. Доспать тоже не удалось. Откуда-то сверху упал камешек и следом посыпалась скальная крошка. Взглянув вверх, Сашка увидел на фоне звёздного неба две маленькие тени. Они спускались. Метрах в семи над ним был широкий уступ, добравшись до которого пацаны (а это были пацаны) уселись и, свесив ноги, повели диалог:

– Андрюха, сюда не дойдёт?

– Ну, тебя, Сёмка! Я в прошлом году ещё ниже сидел.

– Где?

– Вон там,- одна пара ног исчезла и появилась голова.

– Что, полуночники,- сказал голове Сашка на языке семьи.- Из школы смылись.

Голова исчезла и ей вслед пропала вторая пара ног. Потом появились обе головки и одна спросила:

– Ты кто? По голосу не наш вроде.

– Спускайтесь, только осторожно. Будем знакомиться. Я – Александр, Джугды младший сын.

– Слышал, Андрюха, это сам Сунтар,- произнёс Сёмка.

– А ты не брешешь?- спросил Андрюха у Сашки.

– Брат мой Лёха в Ходорках или в посёлке?- спросил Сашка, продолжая лежать с заложенными за голову руками.