– Председатели, что, у вас в шестёрках были?- поинтересовался Гунько, понявший, что речь идёт об Алданском районе.

– Всё-то вы знать, Ефимович, хотите,- упрекнул его Сашка.- И путаете меня всё время с кем-то. Силком в дело я никогда не тащил никого. Отстреливать – да, приходилось. На подпольных промыслах давали добытчикам по трёшке за грамм, а стоил грамм на чёрном рынке тридцать. Грабёж средь белого дня. Я приглашал сдавать мне, платил за грамм четвертной билет, плюс харчи, плюс безопасность, плюс чистые бумаги, плюс гарантии в приобретении жилья и автомашин. Добытчики согласились без промедления, но те, кто их раньше надувал, взъелись. Упрямые. Вот я их и убрал с дороги, чтобы много крови не лить. Народ ко мне пошёл, а они стали козни чинить, и не убей я их наглые рожи – столкнулись бы работяги и власть, что неминуемо привело бы к большому кровопролитию. Местной власти я потом свечку вставил, чтобы не совались не в свои дела. Так берут ситуацию под контроль в местах наших северных. Более того, когда хозяева окрысились, мужики мне прямо сказали: говори, кого стрелять, мы готовы на всё. Там народу скопилось до тысячи и все при стволах, контингент тёртый в передрягах, битый, а в районе девяносто человек ментов и ни одной воинской части. Представляете, что бы было, не сдержи я эту толпу. Они к городу уже стали выдвигаться, сливаясь по пути в отряды. Ещё еле уговорил, слава Богу, язык у меня подвешен речи толкать. Но про это не буду, а то долго рассказывать.

– С каких же вы четвертной платили, да ещё столько услуг предоставили?- не поверил Гунько.

– Математика – наука точная. Металл на месте плавили в изделия – и за кордон, где толкали по двадцать долларов за грамм. Курс доллара на нашем рынке 1 к 2,5 р. Получается сорок или пятьдесят с грамма. Десятка – мне чистого навара. Вот и всё. А про председателей артелей я вам так скажу: это люди в северных краях авторитетные и уважаемые, у них вес. Они кормильцы и работодатели. Народ за них горой встанет, на них давить не моги, ведь со всем народом хлестаться не сможешь. Самый большой авторитет в уголовном мире против председателя золотодобывающей артели – какашка. С ними можно только мирно договориться, на хороших условиях. Подмять их под себя нельзя. Они все – мужики с характерами крепкими, как алмаз. Такие никогда не отступают, только смерть может их отвести от борьбы. Поскольку дерьмовый человечек на таком посту никогда не усидит, особенно, в те годы. Кто же станет убивать такого трудягу? Им не сладко было при партийной опеке, коммунисты посасывали частенько от их труда,- Сашка перестал говорить, так как подошли Жух, Левко, Курский обвешанные сеточными мешками с освежёванными зайцами, и стал помогать им разгрузиться.

Вернувшийся из похода Панфилов, увидев мешки с тушками, свистнул и спросил:

– И сколько же вы за четыре часа набили?

– Сорок три,- ответил Жух.- Организовали поток. Я ловил косых, а Геннадий и Левко свежевали. Сто кило мяса.- Он обратился к Сашке:- Там надо ещё сотни две выкосить, расплодились сильно в этом году. Пока я с обходом ходил, аж шесть штук лис приметил. В засадах лежат в ожидании.

– А ловили как?- Панфилов взял верхнюю тушку за ноги.- Пожалуй, до трёх кило.

– Да нет,- разуверил его Жух.- Два, но все один в одного. А ловил обычно, за уши и башкой о бревно. Я ведь не дед Мазай.

– Пешков рад будет, наверняка,- предположил Панфилов.

– Ну, радости он, положим, не выразит особой,- Сашка водрузил на огонь казан под уху, Евстефеев притащил рыбу.- Но сухо поблагодарит.

– На муку сменяем,- заверил Жух.- Фунтов сто возьмём с него. Мясо мясом, а без хлеба, труба. Сделка выгодная обоюдно.

– Бартер,- подвёл итог Сашка.- Всё, мужики, готово. Мойте грабалки и садимся обедать, ждать некого.

По окончании обеда Панфилов спросил:

– Что сейчас делать?

– Имеете предложения?- вопросом ответил Сашка.

– Нет, но что-то вы, наверное, делаете?- в Панфилове проснулся дух деятельности, но Сашка его разочаровал.

– В этом вопросе мы не отличаемся от мужской части населения земли. Как все, спим. Придаёмся лени, для хорошего усвоения пищи,- и стал устраиваться.- Хозяйские полномочия сдал. Кто ужин готовит?

– Я берусь,- поднял руку Жух.- Картошка ещё есть?

– Есть,- ответил Сашка.- В ящике.

– Два вида зайчатины,- предупредил Жух присутствующих.

– Значит, говорите пройтись лучше перед ужином, для аппетита,- пробормотал Панфилов и стал располагаться.

– Не просто пройтись. Дровишки подсобрать для ночного костра,- сказал Левко.

– Это само собой,- кивнул понимающе Панфилов.- Разве это работа?

Все разлеглись, и Сашка задремал. Болтать не хотелось, да и никто не лез с вопросами. Левко и Гунько оказались рядом, и между ними завязалась тихая беседа, в ход которой никто не вмешивался, но все слушали внимательно.

– У тебя родители есть?- спросил Гунько.

– Были, конечно, но кто, не знаю,- отвечал юный бандит.

– А не интересно узнать, кто?

– Мне самому?

– Да.

– Мне, нет.

– Совсем, совсем?

– Ни капельки.

– Всё-таки отец, мать,- настаивал Гунько.

– Бабки, дедки,- вторил ему в унисон Левко.

– А почему?

– Родословная, конечно, вещь нужная. Вы этим интересуетесь?

– Примерно.

– Тогда встречный вопрос. Вы своих предков помните? И до какого колена?

– Бабок обеих, деда одного, прадеда одного,- стал считать Гунько.- Всё, вроде.

– Не густо,- констатировал Левко.

– Я же из простых. Это князья и графы родословную вели.

– Стало быть, вы из рабоче-крестьян?

– Почти. Одна пара, бабка и дед – крестьяне. Одна бабка из мещан. Прадед, точно знаю, печник был хороший, столяр.

– Определим в ремесленники.

– Можно, пожалуй.

– О прошлом своего рода вы знаете не много. Допустим, я нахожу мать и отца. Предположим, что мать, потому что проще, ибо искать отца сложнее. Мать могла и не знать, кто был отцом, это я из худшего варианта исхожу.

– Согласен.

– Она мне назовёт тоже свою мать, в лучшем случае, в худшем – она сама детдомовка, как её блудный сын, то есть я. Всё, на этом цепочка рода в глубь прервётся.

– Логично.

– Берём крайний лучший вариант, в который я не верю. Я потерялся, причину не называем. Знаете, как бывает: оставила в коляске, зашла в магазин, вышла, а уж нет ребёнка, барыги унесли, за банку вина продали побирушке, та ходила, носила, а потом сдала в приют, когда подрос.

– Это запросто.

– Припустим, меня украли из хорошей семьи, прекрасной, интеллигентной и так далее. Все в слезах и соплях от моей пропажи, одним словом, горе.

– Смеёшься надо мной, стариком?

– Ну, что вы! Играю роль. Вы же сами просили.

– Понял, сразу не смекнул.

– Вот я их нахожу. Маму, папу. По годам живы бабушки и дедушки, и даже, возможно, пра-, прародственники.

– Видимо, так.

– Они меня тискают, обнимают, ласкают: сладкий ты наш, родненький, где же ты скитался, на конфетку, птенчик ты ненаглядный. А я им? Ну, они люди интеллигентные ведь. Так вот я им: мамаши, папаши, слёз не лейте – не достоин. Где и что, не могу сказать, если будете настаивать – расскажу, но предупреждаю: приготовьте валидол, хотя они уже при нём. Или он при них. Наивные люди, сказывай, говорят, мы на всё готовы, всё примем. Счастье-то какое, говори. А я им перечисляю, что знаю, что умею, чем владею. Они с широко раскрытыми ртами, с глазами навыкате с интересом и вниманием слушают. Я, как пионер, навытяжку, то бишь по стойке смирно, и им всё докладаю. В конце рассказа достаю два пистолета, кладу на стол и под их неясные взгляды: "это что?", добавляю: мафиозо я, убивец, на мне столько-то душ загубленных висит.

Все дружно захохотали. Даже задремавший Сашка улыбнулся. Гунько остался невозмутим.

– Ну о том, что ты убивал кого-то, можно не говорить.