– Что там, Левко?- спросил Гунько у подошедшего первым с охоты.
– Нормально. Ваш Панфилов ничего, прилично бьёт. Саданул наповал, добивать и дорезать не пришлось. От радости весь сияет. Тащат на волокушах.
– Не свежевали?- Сашка лёг набок.
– Свежевали. Раскроили на пять частей. Мне досталось самое ценное – внутренности,- Левко подхватил казан и двинулся к реке.- Павлович,- заорал он Евстефееву, тот был далековато,- меняйте место, а то кровь рыбу отгонит.
Евстефеев скрутил леску вокруг удилища и пошёл к костру, собирая вдоль берега брошенную рыбу. Вернувшись сказал:
– Нет богатству предела в нашей стране.
– Предел, Павлович, есть всему. Спасти от разорения может только рациональное использование ресурсов,- Сашка поднялся.- Я, будь моя воля, газ в Европу продавать не стал бы, потому что с точки зрения экономики это разорительно для нас. При использовании на свои собственные нужды эффект больший бы имели.
– А как же Европа?
– Углем бы собственным обошлись,- ответил Сашка.
– Утонули бы в грязи и смоге,- подвёл черту Гунько.
– И хрен с ними, это их заботы. Помните смерть директора концерна ЭНИ, Маттеи, который хотел дать итальянцам русский газ, а ему за это бомбу в самолёт подложили. Он желал соотечественников одарить задёшево, а они не поняли. Ему, на месте итальянцев, да и европейцев, надо памятник поставить из чистого золота за то, что он первым прорубил окно в Союз.
– Вы что, и проекты чужие считаете?- Евстефеев стал чистить рыбу.
– Сам лично нет,- Сашка присоединился к нему и стал помогать.- Есть кому это делать.
– Значит, контракты эти нам не выгодны?- спросил Гунько, принеся эмалированную миску.
– Абсолютно. Газ – слишком ценный продукт, чтобы его продавать кому-то. Это полимеры, за которыми будущее.
– Нам самим столько, сколько добываем, не освоить,- засомневался Гунько.
– Потому что неправильно вкладываем получаемые сейчас от продажи того же газа средства,- Сашка поправил спавшую на лоб прядь волос.- Схема примерно такая должна быть: продали, и средства вкладываются на поддержание уровня добычи и на разработку технологий по переработке, ибо тот уровень, который сейчас есть, не отвечает мировым стандартам, да и по объёмам слабоват. Западники – хитрые ребята, они из нашего газа делают полимеры, применяемые для упаковки продуктов и изделий, с чего имеют немало, а мы пальцы сосём.
– Это так потому, что цены на сырьё искусственно на мировом рынке занижены,- сказал Гунько.
– Выхода нет в этом порочном круге,- Евстефеев хлопнул рыбину в миску.
– Возможность есть,-подзадорил его Сашка.- Приличная весьма. Организация добывающих в конгломерат, но при условии, что семьдесят процентов добываемого сырья у них. Тогда цены будут устанавливать не потребители, а производители, что ограничивает потребителей в прибыли.
– Смотря, какую цену заломят производители сырья. Палка-то эта два конца имеет,- Гунько и был согласен, и нет.
– Пример привожу. Медь,- Сашка привстал, чтобы посмотреть, где охотники.- Мировая цена около трёх тысяч долларов за тонну, примерно, так как в последние годы сильно колеблется. Себестоимость добычи разная по миру. В Чили она ровно три тысячи тянет за тонну. У нас, в Союзе, производимая на Норильском ГоКе, почти шесть тысяч долларов за тонну, на Урале – около четырёх. Так из чьего кармана берут? Из нашего.
– Александр, а вы правильно подсчитываете себестоимость, особенно у нас, при нашем специфическом внутреннем рынке?- Гунько был категорически не согласен.
– Подсчёт простой: берём разницу по вложенному в Норильский комбинат, город и города-спутники со всей инфраструктурой и, определив покупательную способность доллара и рубля из расчёта перечня в три тысячи наименований товаров и услуг, получаем, что расходы в два раза превышают стоимость производимого комбинатом продукта. Там ведь не только медь, ещё два десятка наименований.
– Александр,- взмолился Гунько,- это пещерный подсчёт!
– Может вы и правы в данном, конкретном, случае, только других вариантов для подсчёта в Союзе нет. Плановая экономика хитрая до заоблачных высот, но как вы не пыжьтесь в разработке схематики подсчёта – по Норильскому комбинату одни убытки.
– А приоритеты?- спросил Гунько.-Это сбрасывать нельзя.
– Природа мне не даёт что-то сбросить. Однако, прибыль – это не фикция, реальность, а она такова: две трети средств поступает в Норильск из Госбюджета на поддержание в рабочем состоянии цикла производства и городской инфраструктуры. Значит, кто-то где-то на них горбатит, чтобы они там, за полярным кругом, хорошо жили, а это не приоритет, это грабёж. Если по уму, то там, в случае снятия их с дотаций, голое поле будет. Сами себя они не прокормят даже в случае, если будут добывать в сто раз больше. И ещё, коль этого вопроса коснулись, предполагаемые в стране реформы направлены на то, чтобы перевести всех на рыночные рельсы, а это значит, что каждый должен жить за свои средства, но при этом платить в Госбюджет налоги. Как они будут существовать, если уже теперь они на дотациях, а о налогах речь совсем уже не идёт?
– Они производят несколько металлов, которых больше вообще в мире нигде не добывают,- Гунько не мог поверить в то, что Сашка не хочет понять очевидной пользы комбината и его необходимости.
– Тут, Юрий Ефимович, я с вами не соглашусь. Во-первых, кое-что можно купить на мировом рынке через посредников и весьма недорого. Во-вторых, кто вам сказал, что у нас чего-то нет? Есть всё. Океан месторождений и, поверьте, более мощных, чем в Норильске, и в более удобных местах, чем этот злосчастный городишко.
– Имеете в виду тысячи человеческих костей, на которых он стоит?- встрепенулся Евстефеев.
– Не костей, Павлович, душ людских,- сказал Сашка.
– Извиняйте, оговорился,- согласно кивнул Евстефеев.
– У нас самое копеечное – жизнь человеческая и труд его. У всех других народов – это богатство, а у нас – бросовый товар. Швея в Таиланде, работающая в частной мастерской по восемь часов в день, может купить для себя на заработанные триста долларов в месяц в пять раз больше, чем шахтёр или сталевар у нас на свои полторы тысячи рублей. Это уже не шутка, это уже социальная политика. Такая эксплуатация народа чревата самым страшным бедствием – разрушением веры человека в справедливость. Свидетелями такого распада мы с вами сейчас и являемся. Горбачёв этот процесс начал, Ельцин продолжает и кончится всё социальным взрывом. А о тех, кто объявил о независимости и вышел из состава Союза, вообще говорить не желаю. Мне плевать на митинговые заявления о национальной незалежности, но когда народ станет голодать и возьмётся за вилы, тогда будет поздно каяться. Через три-четыре года в независимых государствах такая картина будет, как после нашествия на Русь орды Батыя.
– Однако, у вас сравнения,- усмехнулся Гунько.
– Мировой капитал отсосёт из независимых республик всё, что сейчас они имеют в стратегическом резерве, это, кстати, немало. Свои доморощенные торгаши помогут продать то немногое, что есть в свободной торговле, государственную имею в виду. Пример: с Украины и Белоруссии за три года было вывезено за рубеж столько напильников, метчиков, свёрл и прочего инструментария, что для того, чтобы его произвести для собственных потребностей, республикам этим необходимо двадцать лет. Мировой капитал потрёт руки и даст кредиты, но достаточные для того, чтобы распределить их в кругах высшего эшелона властителей, а это чистейший пример варианта колонизации, но без видимого политического вмешательства. Власть становится от таких кредитов, как наркоман, и в дальнейшем уже без них обходиться не может. И я вариантов противодействия сейчас не вижу, может вы что-то знаете подходящее.
– Думаете, что будут стремиться отрезать нас от влияния в мировой политике?- спросил Гунько.
– Обязательно. Они ведь рассматривают тот или иной регион мира с точки зрения не только своего влияния там, но больше с позиции получения возможных прибылей в бизнесе, торговле. Их усилия направлены именно на это. Госдеп – это не политический фокусник, это инструмент в исполнении задач, стоящих перед американскими банками и концернами. Политика – высший этап в бизнесе. А где они определили свои стратегические интересы? Центр их усилий пришёлся на Балканы, второстепенный – на независимые государства.
