Когда она закончила петь, я обвёл взглядом зал, пытаясь понять, какое впечатление произвела эта песня и заметил скучающие, непонимающие лица. Кто-то бездумно наливал себе в рюмку водки, кто-то продолжал в темноте лапать «ночную бабочку», сидевшую рядом за столиком. Никто, кроме меня, не мог оценить того, что сейчас услышал.

Алла, чуть отдышавшись, обернулась к руководителю ансамбля и показала жестом, какую песню будет сейчас исполнять, а я лихорадочно пытался угадать, что это будет. И я это услышал, эту пронзительно-печальную песню:

А ты придёшь, когда темно, когда в окно ударит вьюга

Когда припомнишь, как давно не согревали мы друг друга

Да ты прядёшь, когда темно

И так захочешь теплоты не полюбившейся когда то

Что переждать не сможешь ты трёх человек у автомата.

Почему эта песня так трогала мою душу. Ведь я никогда никого не бросал и меня не бросали, и я не страдал от неразделённой любви. Но я так хорошо представлял этот образ. Это вызывало щемящую боль в груди. Но потом Алла спела весело и задорно свой хит «Всё могут короли»:

Жил да был один король,

Правил он, как мог, страною и людьми.

Звался он Луи Второй,

Звался он Луи Второй,

Но, впрочем, песня не о нем, а о любви

https://vkvideo.ru/playlist/-12929701_37505809/video-12929701_456240377

Под такую музыку хорошо было бы размяться, потанцевать, но все эти солидные мужики сидели, как каменные статуи. Это вызвало непроизвольно у меня улыбку. Когда Алла ушла и ансамбль опять заиграл что-то нейтральное, Борис спросил:

— Ну, и как тебе? Нравится?

— Да, очень. Алла станет мегазвездой нашей эстрады.

— Шутишь? Эта вульгарная дамочка? Не смеши. Сейчас попоёт все это и исчезнет, как будто и не было её. Не пропустят ее в телеящик. Лапин не допустит.

— Борис, ты не прав, — вырвалось у меня непроизвольно.

— Странно, Антонов тебе не нравится, а эта как ее, Пугачёва, простушка с провинциальными манерами, нравится. Я думал, что у тебя получше вкус.

— Да, вкус у меня плохой, это ты прав.

— Слушай, я не говорил, что у тебя плохой вкус, — в голосе Бориса я чувствовал сильнейшее раздражение и причины не понимал. — Я просто удивляюсь, что ты не видишь очевидных вещей.

— Антонов и Пугачёва станут мегазвёздами нашей эстрады.

— Что ты равняешь отличного певца и композитора с какой-то провинциальной певичкой⁈ — Боря начал все сильнее и сильнее заводиться.

Но поссориться мы не успели. Вдруг ярко вспыхнул свет в зале, и я на миг зажмурился, ощутив боль в глазах от резкой перемены от полутьмы к слепящему освещению, который пролился из ламп ребристого потолка. Распорядитель прошёлся по рядам столиком, и жриц свободной любви словно ветром сдуло. Через несколько минут вернулись и остальные гости, на ходу застёгивая пиджаки, затягивая узлы на галстуках. Расселись за столики.

— Чего случилось? — не понял я.

Мой напарник стал серьёзным, даже мрачным.

— Визит большой шишки намечается, — пробурчал он, застёгивая пиджак и поднимая узел галстука повыше.

— Косыгин что ли приедет?

У Бори лицо вытянулось, приоткрылся рот, а глаза стали круглыми, как блюдца:

— А ты откуда знаешь? Кирилл Петрович сказал? Да, приедет.

— Я знаю, что у Косыгина дача тут рядом. Поэтому решил.

— Ты знаешь, где у него дача? — по слогам почти прошептал Боря и по выражению его побледневшего лица я понял, что сморозил глупость — откуда простому советскому человеку знать, где живут партийные небожители? Но я-то знал, потому что в современное время тайной это не было.

В зал вошли несколько плотных, широкоплечих парней в тёмных костюмах, встали у двери, как часовые. Двое прошлись по рядам, заглядывая под столики, обследовали инструменты у ансамбля. И я заметил, как оттопыривается у каждого пола пиджака, скрывая табельный пистолет. Обошли весь зал, заглянув в каждую щель и встали у противоположной стены, у дверей, откуда выходили артисты.

Мельников с Мариной вышли из-за стола и встали напротив двери. Вошёл, тяжело ступая худощавый мужчина в тёмном официальном костюме, седой бобрик волос, сильные залысины, лицо словно из пластилина или необожжённой глины — крупные черты вытянутого лица расплылись, стали бесформенными. Я узнал его, но как живое воплощение оказалось далеко от парадных отретушированных портретов! Я видел тяжело больного человека, которому осталось очень мало. Он пытался спасти страну реформами, но они не просто провалились, о них просто поспешили забыть, вычеркнув из истории.

Косыгин подошёл к Мельникову, взял его за обе руки, пожал, они обнялись, похлопали друг друга по спинам. Потом пришла очередь Марины, её Алексей Николаевич взял за ручку, ласково погладил, что-то сказал. К ним подскочил с букетом белых роз один из охранников. Вместе с цветами девушке передал длинную коробку. Марина открыла её, улыбнулась застенчиво, на щёчках проявились ямочки и заалел румянец.

И короткий визит закончился, тяжело ступая, Косыгин ушёл обратно, за ним быстро двинулись охранники. И через пару минут все уселись обратно за столики, расстегнули пиджаки, ослабили узлы галстуков. Повис в воздухе тихий гомон разговоров.

Руководитель ансамбля вышел вперёд, взмахнул руками, грянула развесёлая музыка. И всё вновь вернулось на свою колею.

— А ты чего рыбу не ешь? — поинтересовался Борис, накалывая очередной кусок. — Стерлядь все-таки. Царская рыба.

— Я не люблю рыбу, — машинально ответил я. — В ней кости.

— Да какие кости? Ты такой рыбы нигде не найдёшь. Мясо нежнейшее. В сливках фаршируют. А какие приправы! Вкуснятина! Язык проглотишь. Попробуй.

А мои мысли находились отсюда очень далеко. Только, что увидел человека, который мог спасти страну. Надо только убедить вернуть его реформы, доказать их необходимость, нужность. Попытаться решить проблемы сейчас, а не тогда, когда они обрушатся на страну, на людей, как обломки разрушенного астероида.

Но, чтобы не ссориться с Борисом, я все-таки положил себе пару кусочков стерляди, попробовал, и просто обалдел от невероятно мягкого и нежного, с горчинкой, вкуса дорогой рыбы, вымоченной в сливках, сдобренный приправами.

— Вкусно, действительно.

— Ну, вот женишься на Марине, будешь есть это часто.

— Смеёшься?

— Она влюблена в тебя. Ты не видел, что ли? — на лице Бориса я не заметил ни малейшей улыбки, а в голосе — издёвки.

— Есть маленькая загвоздка. Марина замужем, и я женат. И вообще я не из когорты партийных небожителей, если ты заметил. Я — голодранец.

— Ну, и что? Марина выгонит этого придурка, а ты просто разведёшься с женой. Какие проблемы? Ты думаешь, Марина в кино пошла просто так? Она из-за тебя пошла на этот фильм. Помнишь в Загорянском? Она тебя сразу приметила в церкви и отправила Костика выяснить, где ты живёшь.

— Вы за мной следили? — поразился я.

— Не следили уж прямо так, — Борис недовольно мотнул головой. — Просто Марина хотела познакомиться с тобой.

— Может быть, ты скажешь, что и бандитов специально пригласили, чтобы я их раскидал?

— Нет, — Борис нахмурился, покачал головой, машинально провёл по косому шраму, который пересекал щеку от уха до подбородка — отметине, что оставили бандиты. — Это мы совсем не планировали. Отморозки эти напали совершенно неожиданно. И я не хотел, чтобы ты встревал. Думал, сами отобьёмся.

Эта тема начала меня напрягать, Борис так бесцеремонно вторгся в мою жизнь, добрался до самой сокровенного места в душе, растревожил, расковырял, возникло ощущение, что я голый посреди зала.

Но тут ансамбль заиграл невероятно знакомую мелодию песни «Лада», и распорядитель воскликнул: