Было так, я любил и страдал.

Было так, я о ней лишь мечтал.

Я ее видел часто во сне

Амазонкой на белом коне.

Что мне была вся мудрость скучных книг,

Когда к следам ее губами мог припасть я?

Что с вами было, королева грёз моих?

Что с вами стало, моё призрачное счастье?

https://music.yandex.ru/track/55021490

Я мотался по кинотеатрам Москвы, чтобы только увидеть этот фильм, а тут я слушал вживую романс, ощущая всю ту невероятную энергию, которую излучал голос. И я не сводил глаз с этого человека в простой черной водолазке, что стоял передо мной. Но несмотря на то, что Высоцкий был почти в два раза моложе Косыгина, я понимал, что вижу смертельно больного человека, которому мало осталось. Набрякшие веки и мешки под глазами, склеротичные жилки на лице.

И у меня ком стоял в горле от этого исполнения, будто я слышал в каждом аккорде похоронный колокольный звон, и на глаза навернулись слезы. Но я тряхнул головой, пытаясь отогнать видение свежей могилы, заваленной огромными охапками цветов, почти у самого входа на Ваганьково. Что я мог изменить в этой реальности? Кого спасти? Косыгина, Машерова, Высоцкого? Они все завершат свой земной путь именно в тот день, как я знал об этом, и лишь тоской отзывалась душа от этой мысли.

Под своды зала ворвалась песня о самолёте-истребителе, который решил, что лётчик ему не нужен.

https://vk.com/video-23485125_456240636

Высоцкий рвал струны щепотью, пел, или, скорее хрипло чеканил четверостишья с такой невероятной мощью, что волна от каждой произнесённой фразы била в меня наотмашь, заставляя вибрировать каждую клеточку тела, словно я сам превратился в струнный инструмент. На шее вздулась жила, лицо побагровело и перекосилось, выступили бисеринки пота на лбу. Владимир Семёнович выжимал из себя, из своего естества, своей сущности все силы, чтобы преобразовать каждый аккорд в сгусток эмоций. Уровень выбрасываемой энергии усиливался, достигал пика. И обрывался на финале, когда после гибели лётчика, сам самолёт уходит в смертельное пике.

https://music.yandex.ru/track/367016

Слушая все эти песни, я сожалел, что меня с собой нет такого диктофона, который один из моих учеников пытался использовать, как шпаргалку. Сколько лет придётся ждать, когда записи Высоцкого уйдут вначале на винил, а потом и на CD, будет издано полное собрание сочинений стихов, которого Владимир Семёнович так и не дождётся — даже небольшой сборник «Нерв» выйдет только после его смерти. Мне достанется лишь размноженная на ротапринте копия. Эх, время, время. Оно словно огромный айсберг разделяет меня с техническим прогрессом и придётся мучительно долго ждать, когда лёд растает.

Высоцкий поблагодарил всех, отошёл к столу, где сидел Мельников, пожал ему руку, когда тот привстал. И вместе с Мариной Влади они удалились.

У нас же на столе с Борисом произошла новая перемена. Мангал с мясом исчез, на его месте возник маленький серебристый самовар с кипятком, заварной чайник с росписью под Гжель и высокий фарфоровый кофейник. Принесли пирожные на большом плоском блюде: песочные, бисквитные и безе с кремом, видимо, «Полёт» и «Киевский», в высокой вазочке лежал россыпь шоколадных конфет: «Мишка косолапый», «Красная шапочка», «Грильяж», 'Белочка.

— Вот это не настоящий «Киевский», — определил я, откусив кусочек пирожного. — Настоящий «Киевский» должен быть с каштанами. А не с арахисом.

— А откуда ты знаешь? — хмыкнул недоверчиво Борис.

— Бабушка привозила из Киева со специализированного завода, который настоящие «Киевские» торты делает.

Хотя, надо сказать, все равно пирожное было вкусное — нежное безе, много тёмного шоколадного крема, красиво оформленные белые и розовые розочки. Налил себе в маленькую чашечку из кофейника, пригубил. Да, кофе тоже порадовал, настоящий, крепкий, пряный, сильный вкус. Не то дерьмо, которое продавали в жестяных банках, растворимый. У него и запах был другой, какой-то металлический. А здесь, просто блаженство.

После ухода Высоцкого в оркестровой нише установили бытовую катушечную деку, я не смог разглядеть марку, но видимо, какую-то японскую. Но звук она давала через колонки вполне неплохой.

Нам также принесли несколько пачек сигарет: «Мальборо», «Кент», зажигалку «Зиппо», пепельницу из гранита. Борис закурил, и откинувшись на спинку кресла, флегматично выпускал в воздух седые струйки дыма.

Я обратил внимание, что в зале публика поредела, остались к десерту немногие. И самое главное, исчез Кирилл Петрович и Игорь. Марина сидела в одиночестве, пила что-то из маленькой чашечки в глубокой задумчивости.

— А куда остальные делись? — поинтересовался я.

— А? Что? — Борис не сразу среагировал на мой вопрос, но тряхнул головой и ответил: — На первый этаж пошли.

— В карты играть? — предположил я, вспомнив столики, покрытые зелёной скатертью.

Борис криво усмехнулся:

— А что хочешь присоединиться? Если маней много, то попробуй.

— Нет. Деньги есть. Но я больше по шахматам. В карты не играю. Не люблю.

— У, сколько у тебя достоинств. Ещё и шахматист. Вон смотри, Марина нас зовёт. Пошли, посидим с ней.

— Я ещё кофе не допил.

— Там допьёшь. Если дама зовёт, надо идти.

С Борей мы уселись рядом с Мариной. Официантка в голубом сарафане профессионально быстро и аккуратно выставила перед нами ещё одной блюдо с пирожными, кофейник. Налила мне в чашку кофе. Исчезла.

— Олег, как вам понравился вечер? — спросила Марина, нежно взяв меня за руки, от чего мурашки пробежали по всему телу, полыхнуло жаром в паху.

— Прекрасно. Никогда не получал такого удовольствия. Все просто на высшем уровне, и еда, и музыка. Даже не знаю, как вас благодарить.

— А кто вам особенно понравился из певцов?

— Да все понравились.

— Ну, кроме Антонова, — встрял Борис. — Олег Николаевич считает, что он лучше может спеть и сыграть.

Я бросил на парня уничтожающий взгляд, но он только весело оскалился, показав два золотых зуба слева от клыка. Я погрозил парню кулаком, так чтобы не видела Марина, сделал движение, что шею сверну, как цыплёнку.

— Правда, Олег, вы поёте? — Марина даже обрадовалась, заинтересовалась. — А играете на чем?