Звонок будильника прозвучал, как громкий набат. Бросив взгляд на циферблат, я с неохотой вылез из тёплой постели, принял душ и отправился на кухню. Людка уже была так, готовила завтрак. Выставила передо мной тарелку с гречневой кашей и кусочками мяса в пряном соусе, чашку кофе, и впервые за долгое время я увидел на её лице улыбку, а не злобную гримасу.

— Съездишь сегодня к Глебу? — поинтересовалась она, и в голосе я услышал нечто смахивающее на заискивание, что заставило едва заметно улыбнуться.

— Съезжу.

Самому стало интересно, зачем Людка сосватала меня, как репетитора. Не скажу, что меня прельщало это занятие. Терпеть не могу учить тупиц. Ты пытаешься втолковать им простейшие истины, а они смотрят на тебя пустыми глазами.

Кофе взбодрило меня, так что в школу я добрался в хорошей форме. Но стоило мне войти внутрь, и направиться к лестнице, как ко мне подскочила второй завуч, Таисия Геннадьевна, которую я уже, кажется, начал бояться.

— Олег Николаевич, — зашептала она горячо. — Вас всё ждут. Идёмте.

— Ждут? Где? — ёкнуло сердце, перехватило дыхание, хотя по тону завуча я не ощутил опасности.

— В актовом зале. Идёмте. Да, пожалуйста, оденьте галстук.

— Таисия Геннадьевна, я галстук не ношу, потому что у меня болит рана на шее. Понимаете?

— Да-да, понимаю, — совершенно бездумно повторила она, явно не слушая то, что я сказал. — Подождите секундочку здесь, — остановила меня у входа в актовый зал, под доской почёта с физиономиями учителей.

Исчезла внутри и через пару минут вернулась с галстуком в руке. Пришлось надеть, не затягивая узла.

— Да-да, так хорошо, — удовлетворённо проговорила, оглядев меня с ног до головы, сняла невидимую пылинку с моего плеча и потащила внутрь.

Я вошёл в актовый зал с трепетом. Здесь проводились праздничные помпезные шоу. И я ощущал себя маленьким, пришибленным важностью мероприятия, о котором я ещё не имел даже представления.

Здесь все было по-прежнему, узнаваемо. Высокий, метра четыре, сводчатый потолок, просторное помещение, залитое ослепительно ярким светом люстр. Стены окрашены охрой и отделаны деревянными панелями под красное дерево. Как в театре ряды откидных кресел, обитых темно-бордовым бархатом. Сцена — деревянный помост, по краям тяжёлые шторы такого же темно-бордового цвета. Черное пианино в углу. Над экраном, скрытым плотными бежевыми шторами, красовался герб СССР, справа — портреты членов Политбюро во главе с «дорогим Леонидом Ильичом», отретушированные, выглядевшие моложаво, что совершенно не соответствовало действительности. Слева — портреты классиков литературы: Горького, Маяковского, Островского, Некрасова. А над всем этим гордо реял черно-белый портрет создателя советского государства.

По стенам — красные полотнища с пафосными лозунгами — обязательная цитата Маяковского с его стилизованным портретом: «Если тебе комсомолец имя, имя крепи делами своими», «Партия сказала: 'НАДО!», комсомол ответил «Есть!», «У партии и комсомола одна цель — коммунизм!»

Зал был битком заполнен публикой — учителя, ученики старших классов. И это смутило меня ещё больше, заставило вжать голову в плечи. Зачем я кому-то здесь понадобился?

Таисия довела меня до первого ряда, усадила. И я узрел у микрофона на сцене директора. А рядом с ним статную фигуру майора Сибирцева, с которым разговаривал в поликлинике. Увидев меня, оба доброжелательно улыбнулись.

— Мы собрались здесь, — начал директор с радостным пафосом. — По очень знаменательному поводу. Отметить героический поступок нашего преподавателя-методиста Олега Николаевича Туманова. Попрошу вас выйти на сцену, Олег Николаевич, — так льстиво ко мне директор ещё не обращался.

Я встал, оправил костюм и направился к ступенькам справа от сцены. Поднялся и встал рядом, ощущая, как подкашиваются ноги, дрожат руки. И все это казалось продолжением моего сна. Сбоку у прохода сидела, выпрямившись, словно проглотила кол, Ратмира Витольдовна. Под искусственным светом её лицо казалось более серым, безжизненным, дряблые складки шеи, согбенные тощие плечи. Мне почему-то даже жаль её стало.

На среднем ряду по центру сидели две подружки: англичанка и немка. Обе с причёсками, смахивающими на плохо завитые парики: немка в стального цвета блузке с бусами из крупного искусственного жемчуга, у англичанки — коричневый модный блейзер с планкой на груди украшали бусы из массивных кусочков янтаря. Прислонившись друг к другу головами, они рассматривали нечто, лежащее у них на коленях — видно, очередной модный журнал.

Тут же я заметил учительницу литературы, Аглая Борисовна на этот раз разоделась в темно-синий деловой костюм, что делало старше. Глаза полуприкрыты, на лице снисходительная полуулыбка.

Старенький учитель истории сидел, повесив голову, показывая лысую макушку в обрамлении редких белых волос, сквозь которые просвечивала розовая кожа.

К микрофону подошёл Сибирцев:

— Олег Николаевич помог найти и обезвредить преступников. Благодаря его мужественным и смелым действиям удалось не только поймать этих подонков, но и разоружить целую банду, которая промышляла воровством вещей, представляющих огромную ценность для нашего государства. Наше отделение решило наградить Олега Николаевича грамотой, выделить ему премию. И также отправить ходатайство в Президиум Верховного совета о награждении его медалью «За отличную службу по охране общественного порядка». Надеюсь, администрации школы нас поддержит, — он бросил взгляд на директора, который тут же закивал, как фарфоровый болванчик.

Меня бросило в жар, когда Сибирцев протянул мне грамоту, напечатанную на гербовой бумаге и конверт, не такой пухлый, как я получил сегодня ночью за победу в гонке, но тоже вполне внушительный. Пожал мне руку, но в его лице я увидел нечто такое, что заставило меня напрячься. Все это шоу явно имело какой-то подтекст.

Мне пришлось тоже подойти к микрофону, и срывающимся голосом поблагодарить милицию, администрацию, всех причастных. Я видел взгляды учеников моего класса. Особенно счастливой выглядела Ксения Добровольская, глаза блестели, на щеках — яркий румянец, и улыбка, которая своим чудесным светом делала её ещё прекраснее.

Больше всего меня радовало отсутствие Звонарёва, хотя и без него хватало завистливых и злых взглядов. Любой успех вызывает досаду у тех, кто считает себя более достойным.

Но все закончилось. Захлопали сиденья, все потянулись к выходу. Я постоял пару минут на сцене и спрыгнул вниз.

— Олег Николаевич, — за спиной я услышал голос Сибирцева. — Останьтесь на пару слов.

Я обернулся и подождал майора. Он сделал жест, чтобы я присел на кресло и устроился рядом.

— Хотел предупредить, что вам придётся выступить на суде.

— И чего я не должен там говорить?

— Вы не должны рассказывать о напарнике того вора, которого вы схватили.

— Я понял, — вздохнул я. — Звонарёв опять сухим из воды выйдет. Я правильно понимаю?

— Это не должно вас волновать.

— Этот парень уже законченный негодяй, — отчеканил я холодно. — Вы хотите дождаться, чтобы он стал маньяком-убийцей?

— Маньяком? — Сибирцев удивлённо свёл густые брови вместе.

— Маньяк — это серийный убийца, — объяснил я, отругав себя за то, что применил слово, которое пока не вошло в обиход уголовного розыска.

— Надеюсь, что не станет, — Сибирцев похлопал меня ободряюще по колену. — Удачи!

Олег Николаевич, а как вы этих преступников задержали?

— Не преступников, Морозов, а только одного вора. Он украл иконы из церкви и улепётывал на снегоходе, я его догнал на лыжах и притащил назад.

— А он один был?

— Их двое было, но второго я не видел. Морозов, я понимаю, что тебе не интересна физика и ты хочешь увести разговор в сторону. Но давайте все-таки вернёмся к уроку.