— Ты этих салатов не наедайся, — назидательно подал голос Борис. — Тут ещё будет три перемены вторых блюд — рыба, осётр, наверно, или лосось, курица. Шашлык не знаю, сегодня из чего будет. Может из оленины, или из медвежатины. Чего там, — он показал указательным пальцем наверх, — Охотники убили, то и будет. Десерт будет. Пирожные, мороженое, торты.

— А если никого не убили, из чего будет? — усмехнулся я.

— Тогда просто из баранины, телятины и свинины. По-простому.

Я лишь покачал головой от «простоты» блюд, которые подавали здесь. Какая-то мысль засела у меня занозой в голове.

— Боря, скажи, а вот почему за столом нет матери Марины? Она почему не пришла. Ты знаешь?

— Знаю, конечно. Она умерла несколько лет назад. Кирилл Петрович очень переживал, но помочь ничем не смог.

— А Марина? Она как?

— Ну, Марина так страдала, и не передать. Вот и выскочила замуж за этого обормота Игоря, уж очень он её утешал.

Выяснить, как конкретно «обормот» утешал Марину, я не успел, погас свет, но тут же включились софиты, залившие ярким болезненно-белым светом оркестровую «нишу», где ансамбль грянул туш. Особенно старался барабанщик, наяривая на ударных нечто разухабисто-весёлое.

Когда какофония смолкла, луч света высветил в центре зала фигуру мужчины в элегантном темно-синем концертном костюме, с бабочкой, на брюках — лента лампасов. Он жизнерадостно воскликнул хорошо поставленным театральным голосом:

— Мы начинаем наш праздничный вечер, посвящённый несравненной Марине Кирилловне, которая сегодня в пятый раз справляет своё совершеннолетие.

Я прикинул, что следует из этого хитрого эвфемизма — Марине — двадцать три. Но она казалась старше. Впрочем, у женщины невежливо указывать возраст. «Если женщины не скрывает свой возраст, она слишком молода, и ей нечего скрывать. Или слишком стара, и ей нечего терять».

Тем временем ансамбль вновь заиграл бравурную мелодию, хотя и несколько вразнобой, вперёд вышел коротко стриженный брюнет в таком же концертном костюме, что и все остальные члены ансамбля: белые брюки, черный пиджак и галстук. Только рубашка красного цвета, а не белого. Песню я узнал по первым же аккордам — «Королева красоты», которую Муслим Магомаев сделал хитом. Но солист явно не дотягивал по вокальным данным до «бакинского принца», который мог бы петь даже в опере, но делать этого не захотел.

Фразу: «И даже сам я не заметил, как ты вошла в мои мечты. Ты милее всех на свете королева красоты» солист уже спел напротив стола, где сидела Марина. Я не мог разглядеть её лица, что тонуло в полутьме.

Когда солист закончил петь, послышались аплодисменты, и, хотя мне исполнение не понравилось, я тоже похлопал. Борис оторвался от ковыряния вилкой в салате и бросил на меня снисходительный взгляд.

Пока ансамбль исполнял инструментальную пьесу, в которой я расслышал несколько мелодий к хитам 1970-х, рядом с нами нарисовалась официантка с подносом, на котором стояли глубокие тарелки.

— Что будете есть? — вежливо спросила она. — Борщ, суп-харчо, консоме из цыплёнка?

Борис сразу нашёлся:

— Суп-харчо. А тебе что? — повторил вопрос официантки, видно, увидев мою растерянность. — Борщ возьми. Вкусный. Настоящий, из говядины. А консоме — это так, одно название. Куриный суп с лапшой, чесноком и сельдереем.

— Мне борщ.

Официантка аккуратно поставила передо мной глубокую тарелку с рубиновой жидкостью, в которой плавало несколько больших кусков мяса, и айсберг из сметаны. А перед Борисом выставила другую, от которой исходил резкий аромат приправ, у меня засвербело в носу, и я едва сдержался, чтобы не чихнуть.

Ансамбль бросил играть, и ведущий вновь взял микрофон и объявил:

— А теперь перед нами выступит приглашённый гость! Встречайте! Юрий Антонов!

Эти слова не возымели никакого действия на Бориса, который так и продолжал с аппетитом хлебать жутко острый суп, а я едва ложку не выронил. Лихорадочно пытаясь вспомнить, насколько Антонов был популярен в это время. Я-то помнил его чудовищную популярность, с которой даже пыталась бороться пресса.

Когда барабанщик на ударных сыграл громко туш, из двери позади ансамбля выскочил довольной стройный парень с круглым лицом в обрамленье темных длинных волос, крупным носом, одетый в белый костюм и черную рубашку в стиле «Криминального чтива». Поначалу я даже решил, что в этой реальности Юрий Антонов совсем иначе выглядит. Но когда он вошёл в круг света, понял, что это именно тот самый певец, который пел эти песни «в три аккорда»: «Летящей походкой, ты вышла из мая и скрылась из глаз в пелене января» и « Мы все спешим за чудесами, но нет чудесней ничего, чем та земля под небесами, где крыша дома твоего».

Антонов подошёл к микрофону, перекинул со спины электрогитару и воткнул штекер в ящик усилителя. Провёл по струнам, и начал исполнять одну из самых известных песен Давида Тухманова:

Для меня нет тебя прекрасней,

Но ловлю я твой взор напрасно.

Как виденье, неуловима,

Каждый день ты проходишь мимо.

Борис, отщипнув кусочек хлеба, положил в рот, и отправил туда же ложку харчо, прожевав, бросил на меня взгляд с усмешкой:

— Чего не нравится?

— Не очень, — честно сказал я. — Пара самых простых аккордов, минорных.

— Ага. А чего тебе нравится?

— Ну, не знаю. Я западную музыку люблю. Рок-музыку, джаз, кантри. А из наших. Высоцкий, Пугачёва, Пьеха, ну и Мулерман.

— Ну, Пьеху тебе не обещаю, — Борис взял салфетку, промокнул губы и откинулся на спинку кресла, изучая меня с хитрецой в глазах. — А вот остальные должны прибыть.

— Серьёзно? — не поверил я. — Шутишь что ли? Или эта унылая гоп-компания ресторанная будет их песни исполнять?

— Нет, — Борис помотал головой. — Должны приехать. А ты, я смотрю, разбираешься. Так может сам покажешь мастер-класс? Как надо петь?

В голосе парня я услышал издевательские нотки, но не показал виду.

— Ну, что, мальчики, не хотите потанцевать? — к нам подсела эффектная блондинка в золотистом открытом платье, сильно подведённые глаза, ярко очерченные пухлые губы, волосы сплетены в косу и уложены короной на голове. И, конечно, очень низкое декольте едва сдерживало высокий бюст, готовый выскочить наружу.

— Нет, не хочу, — откинувшись на спинку кресла, Борис затянулся сигаретой с золотым ободком, выпустив в воздух струйку ароматного дыма.

— А вы, молодой человек? — она игриво улыбнулась мне, обещая взглядом райское наслаждение.

— Нет, спасибо.

— Ну, если вам, мальчики, друг с другом надоест общаться, обращайтесь, — в голосе девушки звучало явное разочарование.

Но она встала и, покачивая бёдрами, обтянутыми платьем, которое струилось до самого пола, а длинный разрез сбоку открывал ногу с изящной рельефной икрой, пошла мимо столиков. Длину ног ещё больше увеличивали туфли на высоченной шпильке. К ней подскочил лысоватый мужчина под пятьдесят, в белой рубашке и темных брюках. Галстук сбился набекрень, лицо уже пунцовое от выпитого. Взяв девушку за руку, начал что-то горячо говорить, поцеловал около запястья. И когда они вышли в круг, она обвила его за шею, а он так тесно прижал её к себе, что танцевать они могли, только чуть-чуть переступая ногами.

Я обвёл взглядом зал, где кружились в вальсе другие пары — те самые солидные мужчины, которые пришли без жён. Повесив пиджаки на спинки кресел, ослабив узлы дорогих галстуков, расслаблялись вместе с нимфами свободной любви в открытых алых, золотистых, серебристых платьях до полу, но с разрезом сбоку, в туфлях на таких высоких и тонких шпильках, что отсюда казалось, они парят над полом.