Я попробовал водку. Тот же результат. Вода? Смешно.

Я сидел, вертя в пальцах эту загадку, и чувствовал себя дикарем, который нашел смартфон и пытается колоть им орехи. Интуиция вопила, что в этой черноте скрыта огромная сила. Гораздо больше, чем в горохе. Может, это концентрат? Может, её надо глотать целиком?

Мысль о том, чтобы проглотить этот камень, вызывала дрожь. А вдруг это яд? Вдруг она растворится в желудке и прожжет меня насквозь? Или, что еще хуже, превратит в такую же тварь, из которой я её достал? Риск был слишком велик. Мы не умирали от голода, сила у меня была, резерв полон. Экспериментировать на себе, не зная правил, - верный способ стать самым богатым трупом в лесу.

- Не получается? - тихий голос Кати вырвал меня из раздумий.

Она сидела напротив, подшивая порванную штанину суровой ниткой. В отблесках огня её лицо казалось спокойным, почти умиротворенным. Те страшные ожоги, что превратили её кожу в маску месяц назад, исчезли без следа. Живчик и редкий прием гороха сотворили чудо - кожа стала чистой, гладкой, даже шрамов не осталось. Только взгляд изменился. Он стал старше. Жестче.

- Не берет, - буркнул я, вылавливая жемчужину из банки и обтирая её тряпицей. - Ни кислота, ни спирт. Крепкий орешек.

- Может, разбить? - предложила она, не отрываясь от шитья.

- Ага, и потерять половину в крошке. Нет, тут какой-то другой секрет. Люк про это не писал.

Я спрятал находку обратно в карман, поближе к сердцу. Пусть лежат. До лучших времен.

Я смотрел на Катю и ловил себя на мысли, что привыкаю к ней. В первые дни она была обузой. Чемоданом без ручки, который и нести тяжело, и бросить жалко. "Гарантия от безумия", как я сам себе говорил. Теперь всё изменилось.

Она не ныла. Вообще. Переходы по десять километров, ночевки на сырой земле, еда из консервов, вкус которых уже поперек горла стоит - она принимала всё это как данность. Она училась.

Вчера я заметил, как она чистит рыбу. Ловко, быстро, одним движением вспарывая брюхо и вычищая потроха. А ведь еще недавно её воротило от вида сырого мяса.

- Ты изменилась, - сказал я, подбрасывая в огонь сухую ветку.

Катя подняла голову. В её глазах плясали рыжие отсветы пламени.

- Мы все изменились. Тот мир, где я боялась сломать ноготь, сгорел. Вместе с моим и домом и..- она запнулась.

- Боишься?

- Боюсь, - честно ответила она. - Боюсь, что это никогда не кончится. Что мы так и будем бегать по лесам, пока однажды нам не повезет. Но... с тобой спокойнее. Ты знаешь, что делать.

- Я просто делаю вид, - усмехнулся я. - На самом деле я импровизирую.

- У тебя хорошо получается.

В её словах не было лести. Просто констатация факта. И от этого мне стало как-то... тепло. Странное чувство. Я привык быть один. Одиночество - это броня. Никто не предаст, никто не подставит, никого не надо спасать. Но здесь, в этом проклятом Улье, одиночество начинает давить на мозги почище атмосферного столба.

Наличие другого человека рядом, который не пытается тебя сожрать и с которым можно просто помолчать, оказалось удивительно важным ресурсом. Ценнее тушенки.

Я потянулся и достал флягу.

- Будешь?

Она кивнула, откладывая шитье.

Мы пили живчик по очереди, передавая теплую металлическую емкость друг другу. Ритуал. Причастие новой веры.

Лес вокруг жил своей жизнью. Где-то ухнула сова, прошуршала в листве мышь. Никакой злобы, никакого голода поблизости. Только мы и природа.

Я откинулся спиной на земляную стену нашей норы. В кармане грели грудь черные бусины, в животе разливалось тепло от спирта и споранов. Впервые за долгое время я не чувствовал себя загнанной крысой. Я чувствовал себя хозяином этой маленькой, темной норы.

А завтра... завтра нужно будет проверить силки.

Утро в лесу наступало не с восходом солнца, а с изменения плотности тумана. Не того от которого приходится бежать сломя голову, а обычного, нашего, земного. Он становился белесым, проницаемым, и звуки, до того глухие и ватные, приобретали отчетливость. Я проснулся от холода - костер за ночь прогорел дотла. Катя спала на своем лежаке из лапника, укрытая курткой, дыша ровно и неслышно.

Я выбрался наружу, разминая затекшие мышцы. Воздух был сырым и вкусным, пахло мокрой корой и грибами. Где-то далеко, километрах в пяти, снова ухнул разрыв - глухой, как удар подушкой о стену. Кто-то кого-то взрывал. Обычное дело для этого мира. Но здесь, в нашем овраге, война казалась чем-то далеким, почти нереальным.

Я сунул руку в карман. Пальцы привычно нащупали два гладких шарика. Они были теплыми, словно живыми. Я достал их, подставив под скупой утренний свет, пробивающийся сквозь кроны.

Идеальные сферы цвета антрацита. Глубокий, поглощающий свет черный цвет. Просто абсолютная тьма, спрессованная в форму. Я покатал их на ладони. Они ударялись друг о друга с тяжелым, костяным звуком.

Что вы такое?

Моя интуиция, та самая, что вытаскивала меня из передряг последний месяц, молчала. Вернее, она настороженно принюхивалась. Я чувствовал в этих шариках мощь. Куда более концентрированную, чем в желтом горохе. Если горох это батарейка, то эти черные малыши реактор. Но как его запустить, не взорвав себя к чертям?

Загадка без ответа. Я спрятал их обратно. Они не портятся, есть не просят, а тепло, которое они выделяют, даже приятно в утренней сырости.

Вернувшись в землянку, я раздул угли, подбросил сушняка. Катя зашевелилась, открыла глаза. Никаких «доброе утро» или «как спалось». В Улье эти вежливости отмирают за ненадобностью. Вместо этого быстрый, цепкий взгляд: всё ли в порядке? Нет ли угрозы?

- Пора проверить силки, - сказал я, доставая флягу с живчиком.

Утренний ритуал. Глоток мне, глоток ей. Горькая, спиртовая дрянь, ставшая для нас важнее воды.

Мы вышли из оврага бесшумно. За эти дни мы научились ходить так, чтобы не хрустела ни одна ветка. Катя шла следом, стараясь попадать в мои следы. Я иногда оглядывался на нее. Она изменилась не только внешне. Исчезла та городская суетливость, лишние движения. Она стала экономной в жестах, собранной.

В лесу было спокойно. Мой ментальный фон был чист, Дар молчал, лишь иногда лениво сканируя пространство на предмет чего-то крупнее белки.

Первая петля, поставленная на заячьей тропе, была пуста. Вторая сбита, видимо, зверь вырвался. А вот в третьей, у корней вывороченной сосны, нам повезло. Крупный, жирный заяц запутался в проволоке. Он уже не дергался, задохнувшись в удавке.

- Обед, - констатировал я, отцепляя добычу.

Катя подошла ближе. Раньше она отворачивалась, когда я возился с тушками. Сейчас она смотрела внимательно, оценивающе.

- Я сама, - вдруг сказала она, протягивая руку.

Я удивленно поднял бровь, но зайца отдал.

Мы спустились к ручью. Я сел на поваленное дерево, достал нож и начал строгать новую колышку для ловушки, наблюдая за ней. Она действовала уверенно. Нож в её руках больше не дрожал. Шкурка снималась чулком, быстро и чисто. Она не морщилась от вида крови, не вздыхала. Просто делала работу. Необходимую, грязную работу.

- Ты быстро учишься, - заметил я негромко.

- У меня хороший учитель, - ответила она, не поднимая головы. - Жесткий, но эффективный.

- Жизнь - жесткий учитель. Я просто ассистент на кафедре выживания.

Она сполоснула руки в ледяной воде ручья, вытерла их о мох.

- Знаешь, о чем я думаю? - она посмотрела на меня своими серьезными, повзрослевшими глазами.

- О том, когда мы найдем нормальный душ?

- Нет. О том, что тот мир... прошлый... он был каким-то игрушечным. Мы все играли в проблемы. Кредиты, отчеты, пробки, кто что о ком сказал... А настоящее - оно вот здесь. - Она кивнула на освежеванную тушку и темный лес вокруг. - Ешь или будь съеденным. Просто и честно.

Я хмыкнул, проверяя остроту ножа на ногте.

- Философия на пустой желудок. Это пройдет, как только мы найдем безопасное место с горячей водой и электричеством. Человек быстро привыкает к хорошему и снова начинает придумывать себе проблемы.