— Ну как форма?

— Вроде удобно, материал только не очень, да и сабля какая-то дрянная.

— Есть такое дело — экономят на нашем брате.

Я глянул на его кобуру:

— Наган? Доводилось пользоваться?

— Да щас, наган… Нет, Смит-Вессон старый. А так не, не пришлось, слава богу — так бывало пугал им немного, но не стрелял.

— Ну, какие твои годы, ещё настреляешься, — я улыбнулся, а Иван только хмыкнул.

— Слушай, Иван, вот у тебя револьвер, а ты вообще стрелять-то умеешь? Тренировки у вас проводятся?

Он недоумённо посмотрел на меня:

— Ну, учения, как стрелять, как задерживать преступника и всякое другое?

— Да, правила задержания есть, но там всё просто — хватаешь да и тащишь в околоток, какие там умения?

Я только головой покачал:

— Ну а стрелять?

— Нет, не учат. Мы ж не армейцы — чего нас учить?

— То есть и полигона своего нет, где пострелять можно?

— Нет, такого у нас нет. Применять револьвер можно только в исключительных случаях, а так нужно знать район, устав. А палить из револьвера — это не надо.

— Ну вот, если бы твой этот Леващенко вовремя сориентировался и открыл огонь по преступникам, глядишь, и жив был бы.

— И то верно, — Иван почесал бороду. — А почему спрашиваешь?

— Да странно это — вас бросают на передовую фактически, но ни оружия нормального, ни учёбы нет. А случись что — налёт, ограбление или эти бомбисты-террористы, что делать будете?

Иван помолчал, потом сказал:

— Ну если бунт какой, то казаков поднимут или войска.

— Пока их поднимут, нас на колбасу кровяную порежут. Мы-то на острие атаки будем.

Иван шёл рядом молча, напряжённо думая о чём-то. Я тоже молчал — а что тут скажешь.

— Вот собственно наш район — Сенная, прилегающие улицы, Владимирская.

— Ну и как тут? Спокойно?

— Да куда там! — Иван махнул рукой. — В иные места лучше и не заходить, особенно вечером. Сюда стекается народ со всего города, куча приезжих, которые вообще ничего не соображают, из деревень иногда такое приезжает, что хоть стой, хоть падай.

Площадь жила своей жизнью как огромный организм — фыркали лошади, сновали люди, скрипели колёса, кричали какие-то бабы-зазывалы, где-то свистели и бегали мальчишки. Но главное — был цел собор на Сенной площади, красавец Спас на Сенной. Надо будет зайти потом туда, посмотреть. Прошлись по рядам, пообщались с людьми. Я всё время ловил себя на мысли, что попал в ожившие старые фотографии — бывало так, что голова кружилась от мощного впечатления. Понятно, что я буквально каждую минуту думал о том, что случилось, но пока загонял это всё поглубже — сейчас не время. Заселюсь в общагу и там подумаю, что и как.

— Слушай, Андрей, мне надо отойти. С районом ты, как я посмотрю, знаком — так ты местный?

— Ох, Иван, опять пытаешь меня… Вроде и местный, не помню я — так-то знакомое всё, но какое-то другое, сложно объяснить. Но не переживай — не потеряюсь.

— Ну тогда лады. Давай через час пойдём пообедаем — встречаемся тут же, у храма.

— Хорошо, тогда и в храм зайдём — хочу свечку поставить.

За моё воскрешение, добавил я уже про себя.

— Договорились.

Оставшись один, я решил прогуляться по площади, подойти к храму. Так сложилось, что в прошлой жизни я какое-то время, помимо прочего, изучал архитектуру, поэтому всё, что связано с разрушением большевиками русского исторического наследия, воспринимал крайне остро. Сейчас же всё это было на месте, и в планах было в свободное время увидеть все эти ныне утраченные вещи. К счастью, Питер пострадал меньше Москвы, но тем не менее.

Решил пока не маячить на площади и встать в тень, которая падала от одного из навесов, так чтобы меня не было видно, и понаблюдать за людьми. Внимание привлёк парнишка-оборванец, который шарился по рядам, якобы разглядывая товар. На рынке кого только не было — от низов общества до вполне состоятельных господ, так же была куча обслуги из хороших домов, которые закупали продукты для кухонь, заключали сделки на поставки дров, угля, а также разных услуг. Также частенько на рынке крутились бригады скоморохов — на самом деле это были конкретные бандитские шайки, которые днём показывали шарады и фокусы, обходя с шапкой и прося деньги, а вечером и на большую дорогу выходили.

Тем временем оборванец пристроился за каким-то господинчиком в дорогом длинном пальто, периодически оглядываясь по сторонам, потом резко упал на него, как будто споткнулся, извинился, потом резко отошёл от него и стал быстро продвигаться к выходу — как раз в направлении меня. Я ещё больше вжался в проём двери — солнце светило от меня, поэтому если специально не вглядываться, то и не увидишь. Ещё белый сюртук сильно выделялся, демаскируя.

Следить за ним я не смогу — если он меня увидит, убежит, я не догоню его. Сам помнил, как в его время так же убегал от ментов и от мужиков в гаражах — мог чуть ли не вертикально по стенам бегать, в любую щель в заборе просочиться. Всплыли в голове слова старой песни:

"И пусть бежит от мусоров, сегодня фраер-малолетка…"

Гоняться за шпаной — дело гиблое. Тем более за профессиональным щипачом. Начнёт орать, истерить, как цыган, внимание привлечёт. Да и редко они по одиночке работают — где-то тут его старшие крутиться должны.

Поэтому, когда он чуть отвернулся, проходя мимо меня, я резко вышел и ударил его со спины открытой ладонью под ухо — подушечками ладони, но не слишком сильно, чтобы не вырубить его. Парня повело, я схватил его, как у нас говорили, за шкварник — то есть сгрёб за шиворот, удерживая на ногах, наклонился и зашипел ему в ухо:

— Только пикни — шею прямо тут сверну!

После этого потащил его в подворотни, деревянные склады, которые составляли целый лабиринт за Сенной площадью. Сейчас многое поснесли и немного облагородили, но до сих пор там чёрт знает что, а в этом времени — так вообще. Парень потихоньку пришёл в себя и начал брыкаться. Я, не раздумывая, врезал ему ещё раз — так же открытой ладонью, но уже в ухо. Звенеть ещё долго будет. Тот сжался, ойкнул, понял, что шутить с ним никто не собирается.

Петляя, зашли в какой-то тупик, к дровяному сараю — рядом лежали колотые дрова навалом и чурка, на которой их рубили. Я отпустил мальчишку и сразу же врезал ему ногой — всей ступнёй, чтобы ничего не сломать. Того просто отпечатало в дрова, тот схватился за спину и выгнулся от боли. Снова схватил его за шиворот и подтащил к чурке.

— Руку протяни.

— Чего? — испуганно спросил тот.

— Руку говорю, на чурку клади!

Тот наоборот спрятал руки, как бы обняв себя, и испуганно смотря на меня. Я пнул его носком ботинка в живот — тот согнулся, хрипя, и лёг головой на пень. Подошёл сзади и наступил ногой на икру. Он стоял на коленях, согнувшись. Парень резко выпрямился и хотел заорать, но я закрыл ему рот. Вот так наступить на икру — это очень больно.

— Рот закрой! Руку на пень клади!

Одновременно я вытащил свою шашку… или саблю? До сих пор не могу их различать чётко — вроде там дело в кривизне лезвия и гарде, но мне сейчас это без разницы.

— Не надо, пожалуйста! — начал ныть пацан.

В этот раз я ударил его саблей плашмя по голове справа над ухом.

— Клади руку, или уши сейчас отрежу!

И тут же коснулся саблей его уха. Парень дёрнулся, а затем начал рыдать — видимо, всё сложилось: боль, страх, понял, что с ним не в игры играют. Начал выть что-то нечленораздельное, содрогаясь всем телом и пуская слюни и сопли.

— Руку на пень клади, или забью до смерти тут! — уже рявкнул я на него.

Парень, так же продолжая выть, вытянул левую руку, постоянно приговаривая на одной ноте:

— Не надо, не надо, не надо…

— Правую клади, что ты как маленький!

Тот начал раскачиваться, трястись, но вытянул правую руку.

— Клади на пень!

Тот положил. Его уже прямо колотило всего. Я закатал ему рукав, затем взял саблю двумя руками, как бы примериваясь, затем коснулся лезвием его руки и, отводя саблю назад, как бы замахиваясь для удара. Когда коснулся лезвием, он дёрнулся как от электрошока, но руку не убрал. Но когда я замахнулся, парень сломался. Закричал что-то и кинулся мне в ноги — говорить он уже толком не мог, его просто трясло всего. Чуть придя в себя, он снова начал умолять. Я толкнул его сапогом, а сам сел на пень, оперевшись на шашку — надо, чтобы он видел лезвие.