С одной стороны, шёл и любовался прекрасным городом — столицей Российской империи. Каждая деталь вызывала жгучий, неподдельный интерес — хотелось разглядывать каждый камень на мостовой, дверные ручки, магазины, вывески и просто лица людей, одежду, слушать их речь. Но сегодня всё это не приносило радости. Старший моего первого десятка Данил Покровский отчитался об удачном выполнении задания. Дело было сделано. Но это убийство как будто пробило во мне какую-то дыру, через которую уходила радость и жизненная сила. В общем-то эта не очень умная баба была совершенно не виновата — просто так сложились обстоятельства. Дальнейшее обострение конфликта привело бы к ещё большим проблемам и нарушению моих планов. И как я ни крутил ситуацию, что только ни придумывал — во всех сценариях неизбежно бы всплывала моя фигура, что могло поставить крест на всём предприятии. Я ещё не набрал столько жира, чтобы меня не смог смахнуть с доски какой-нибудь крупный чиновник. На меня сейчас работает время и ресурсы, а главное — это незаметность для сильных мира сего.

По поводу устранения Вяземской тоже пришлось поломать голову — самым оптимальным была бы её случайная гибель вследствие теракта эсеров на какого-нибудь чиновника. Я уже и нужного чиновника присмотрел, но… слишком сложно, нереализуемо без случайных жертв. Тем более я не хотел связываться с взрывчаткой — это самое ненадёжное средство для ликвидации. Шума много, а толку мало. Не мой метод — это террористам типа брата Ульянова всё равно, вернее, чем больше народа ухлопать, тем лучше. Но это не люди — масонские религиозные сектанты, хуже игиловцев. Их методами работать я не могу. Поэтому выбрал вариант Анны Карениной. Написали ей записку от её родственницы — срочно прибыть в Москву, якобы она может ей помочь. Мои парни, переодевшись рабочими-носильщиками, были на перроне — другие вели её до самого перрона. Было разработано несколько схем в случае, если бы она не подошла к краю платформы, но обошлось — видимо, нетерпение подталкивало её, и она стояла на самом краю. В этот момент, по сигналу, когда подходил поезд, парни затеяли свару и как бы случайно толкнули Марию Владимировну на пути. После этого им оставалось только раствориться в толпе и через запасные выходы выйти с вокзала уже в другой одежде, сесть на ожидающие их экипажи и разъехаться в разные стороны.

Мне бы радоваться успеху моей группы, беспрекословно и чётко выполнившей сложный приказ. Но была только чёрная пустота — как будто предвестник будущих проблем.

У Марии Владимировны осталось трое маленьких детей. После её смерти её муж Леонид Дмитриевич Вяземский не отдал на воспитание в Пажеский корпус, откуда обычно выходили офицеры, вся жизнь которых ориентировалась на военную карьеру, балы, товарищеские пирушки и другие развлечения. Все три сына окончили одну из лучших в Петербурге гимназий — № 3, а затем гуманитарные факультеты Санкт-Петербургского университета. Военную службу Борис и Владимир проходили в лучших гвардейских полках, где были аттестованы офицерами. Борис и Дмитрий поступили на гражданскую службу.

И как чуяло сердце — проблемы не заставили себя ждать. Вечером, сидя на первом этаже моего флигеля, где располагались наши конторы, мы обсуждали прошедшую акцию — как прошло, какие ошибки были допущены, что нужно исправить в будущем. Также ребята получили по пухлому конверту ассигнаций.

Нам крайне не хватало помещений для занятий. Ютились по углам. Но даже так я умудрялся их учить — в первую очередь финансовой грамотности. Даже сделали специальные ячейки прямо у нас в здании, где они могли хранить деньги. За обсуждением денежных вопросов меня и нашёл Наум — заместитель Фомы.

Наум — спокойный, высокий, сероглазый молодой мужик примерно под тридцать. Хотя реально думаю ему лет двадцать семь-двадцать восемь, но сейчас, в этом времени, многие выглядят старше своих лет.

— Старшой, разговор есть.

— Ладно, братва, завершили на сегодня. Надеюсь, про то что деньгами не сорить, все всё поняли?

Все вразнобой заголосили — мол, всё ясно, понятно. Ну, это хорошо, что понятно — что бывает с непонятливыми, они хорошо знают. Нет ничего глупее, чем попасться на том, что вчерашний нищий начинает сорить деньгами при первом крупном хапке — так дураков и ловят. Да, на этом вся воровская романтика построена — украл, выпил, в тюрьму. Вот и учу их, чтобы такого не происходило. В тюрьме нам сидеть некогда — других дел невпроворот.

— Садись, Наум, рассказывай, что на этот раз.

— Фома пропал.

Я протёр рукой лицо, посмотрел снизу вверх на стоящего и немного мнущегося Наума.

— Хули мнёшься? Рассказывай, давай!

— Ну, это… вообщем, не так давно с каторги откинулся Кахан со своими — ну, вернее, Фома ему помог. Поселили его тут, в карантине, как ты говоришь. Кахан — вор старый, авторитетный. Пошли у них конфликты — тот ни в какую наши порядки принимать не хотел, начал воду мутить да людишек наших стращать, особенно тех, кто недавно с каторги вернулся или беглых, которые у нас прячутся.

Я что-то краем уха слышал про это — чёрт, как всё не вовремя.

— Так и что Фома? Почему меня сразу в курс не поставили?

— Он сам хотел решить — его же ответственность. Тебя решили пока не подключать.

— Понятно. Ну и чем дело кончилось?

— Да ничего ещё не кончилось — сейчас мои гонцы прибежали, говорят кипешь в городе: Кахан фельдъегерей хлопнул, которые бумаги и ассигнации перевозили.

Наум замолчал, а я закрыл лицо руками. Не было печали — так черти накачали.

— Где Фома?

— Неизвестно — думаю, что со своими следит за ним, чтобы накрыть потом всех разом. Либо… они его в заложники взяли, чтобы выпытать, где общак.

Я почесал подбородок, встал и начал расхаживать по комнате.

— Так, Наум, поднимай всех — полная боевая готовность. Пришли ко мне гонцов наших… — в этот момент в дверь кубарем ввалился задыхающийся мальчишка.

— Отставить всем. Дыши, давай, скороход — вдох-выдох, вдох-выдох. Ну? Очухался? Докладывай.

— Там… это… Фому взяли и пацанов его. Вас требуют.

— Ты вот что, малой — иди и свисни всех гончих сюда, кто в лавре есть.

Мальчишка выбежал, и я услышал три коротких свиста. У них своя система паролей и отзывов. Как я их про себя называл — ведьмина служба доставки. Через пару минут в дверь ввалилось человек шесть пацанов лет двенадцати. А я сел писать записки — Наум стоял рядом и ждал.

— Так, первая — в госпиталь, Перфильеву, пусть срочно готовит операционную. Дальше — Кондратьеву и Савельеву. И пара записок журналистам.

Через секунду всех как ветром сдуло.

— Наум, много людей брать не будем — я своих возьму несколько, ты к Пахому, малого возьми, пусть дорогу покажет. Я за вами следом. Здесь в лавре кто-нибудь из этих остался?

— Да, наши их уже повязали.

— Хорошо — пусть держат пока, на подвал их всех. С ними позже разберёмся — вот же суки неблагодарные.