Я вскрикиваю от его первого резкого толчка, интенсивность которого почти невыносима.

— Прошло несколько недель, Эбби. — Еще один резкий толчок, и я прикусываю губу, чтобы меня никто не услышал. Он напряженный и злой — не на меня, я понимаю — и ему нужна разрядка.

И, признаюсь, эта безжалостная сторона Генри, проявляющаяся время от времени, меня заводит. Так что я прижимаюсь к узкой стойке и смотрю, как Генри снова и снова входит в меня, и с каждым толчком мое тело становится все более влажным.

— Ты была рядом во Франции, когда я хотел и как я хотел, потом в Нью-Йорке, а потом ничего, черт возьми, почти три недели! Мне это не нравится, — он рычит, его бедра снова и снова ударяются о мои, наша кожа шлепается друг о друга. — С меня хватит этого дерьма на расстоянии. С меня хватит звонков и смс, и наблюдения за тем, как ты трогаешь себя через гребаный маленький экран. — Он отпускает мои ноги и обхватывает руками бедра, сжимая задницу, чтобы изменить угол наклона. Я стону, когда он проникает глубже, его глаза прикованы к тому месту, где мы соединяемся, он не сбавляет темп, начиная попадать в ту точку, которую, кажется, только он один и знает, как найти. — Нам нужно придумать другой план, потому что я больше не могу этого выносить.

— Конечно. Что угодно, — выдыхаю я, затылок бьется о маленький шкафчик, глубоко внутри нарастает давление. На этот раз мне даже не нужно будет прикасаться к себе, чтобы кончить, если он продолжит в том же темпе.

Десять жестких, сильных и быстрых толчков спустя, я кончаю, стараясь не шуметь слишком сильно. Почти сразу после этого Генри стискивает зубы, и его толчки замедляются. Я чувствую, как он пульсирует во мне.

И затем в самолете слышно только наше прерывистое дыхание.

— Боже, надеюсь, никто не поднимался по трапу, — бормочу я, сгорая от стыда при мысли, что Джек или Майлз могли что-то услышать.

— Я сказал им, чтобы они сюда и шагу не делали, пока я не разрешу, иначе им придется искать новую работу, — бормочет Генри, наклоняясь и прижимаясь лбом к моему.

Я провожу руками вверх и вниз по его бицепсам.

— Теперь тебе лучше? — В его руках определенно меньше напряжения.

— На данный момент.

— Хочешь поговорить об этом?

С тяжелым вздохом он выходит из меня и снова натягивает штаны.

— Скотт утверждает, что мой отец был психически нездоров, что аудит был сфальсифицирован и что я имею к этому отношение. Говорит, у него есть доказательства. — Он качает головой. — Мне нахрен не нужен этот прииск, но я ни за что не позволю ему заполучить его.

Я убираю с его лица непослушную прядь волос, потом еще одну.

— Мне жаль.

Его пристальный взгляд скользит по моему обнаженному телу, я все еще сижу на стойке с раздвинутыми ногами. Не думаю, что у меня сейчас есть силы пошевелиться. Он почти благоговейно обхватывает ладонями мои тяжелые груди, нежно проводя большими пальцами по соскам.

— Я скучал по тебе.

— Я заметила. — То, что он открыто признается в этом, кажется невероятным. Я медлю. — Ты действительно имел в виду все то, что говорил? Что с тебя хватит звонков и смс, и…

— Не обращай внимания. Со мной все будет в порядке.

— Уверен? — Последнее, чего я хочу, это чтобы Генри решил, что игра не стоит свеч. Что он предпочтет найти женщину, которая будет свободна и сможет следовать за ним по миру. Быть там, когда и где он будет нуждаться в ней.

— Да. Это было в пылу момента. Обычно у меня больше самоконтроля.

Контроля над чем?

Над словами? Или над эмоциями?

Я сглатываю облегчение.

— Просто помни, это ненадолго. Папе действительно лучше, и сбор урожая скоро закончится. Так что, если ты захочешь, чтобы я была рядом… я буду. Скоро.

Он задумчиво покусывает губу.

— Тебя не ругали за то, что поехала повидаться со мной?

— Нет, как ни странно. В последнее время мама стала намного спокойнее. Думаю, она, возможно, смягчается. — Между сеансами физиотерапии моего отца, ее возмущениями по поводу того, что он гоняет на гольф-каре, и жалобами на то, что все «лезут не в свое дело» и указывают ей, что есть и пить, и когда гулять, она, кажется, слишком занята, чтобы мысли о всех греховных вещах, которые Генри может со мной вытворять, занимала ее мысли.

Конечно, она надулась, когда я сказала, что уезжаю в Нью-Йорк на несколько дней. В тот же вечер ей потребовалось поделиться тем, что она об этом думает, с тетей Мэй на кухне, и сделать это достаточно громко, чтобы я слышала из своей спальни. И тетя Мэй — да благословит ее Господь — быстро поставила свою упрямую сестру на место, напомнив ей, что я люблю Генри и ничто из сказанного или сделанного мамой не остановит меня от того, чтобы бежать к нему, но сказанное и сделанное ею может заставить меня бежать от нее.

На следующее утро настроение мамы улучшилось, даже если это была всего лишь видимость.

Со вздохом он берет меня за бедра и опускает на пол. Мои ноги словно желе.

— Давай. Полетели домой.

***

— Так что именно ты хочешь, чтобы я делала? — спрашиваю я, усаживаясь в гольф-кар.

Генри садится на место водителя.

— Развлекай меня. — Сегодня утром у него настроение лучше, чем вчера в самолете, хотя я слышала, как он повышал на кого-то голос по телефону, пока я завтракала.

Гольф-кар дергается с места, и я хватаюсь за шляпу, пока она не улетела прочь. Это одна из тех мягких шляп с широкими полями, которую я бы никогда не выбрала сама. Я спросила Марго, что надевают на турнир по гольфу, если не играют, и на следующий день посылка с этой шляпой прибыла ко мне домой в Гринбэнк. Она утверждала, что на мне это будет выглядеть incroyable², и я доверяю ее суждению куда больше, чем своему. Во всяком случае, в том, что касается стиля.

Мы мчимся по асфальтированной дорожке элитного гольф-клуба, расположенного в часе езды от города.

— Ты часто играешь в гольф? — интересуюсь я, завороженная холмистыми лугами и идеально подстриженным газоном сочного зеленого цвета, который обычно бывает ранней весной.

— Не чаще, чем приходится. Это никогда не было моим увлечением. — Генри выглядит так же неотразимо, как всегда, в черном поло для гольфа и темно-серых брюках, которые обтягивают его зад.

— А что именно нужно делать?

Он с удивлением смотрит на меня.

— Ты правда никогда не играла в гольф?

— Мини-гольф на церковном благотворительном пикнике считается?

Он резко поворачивает направо.

— Концепция в основном та же. Мы переходим от лунки к лунке, пытаясь загнать мяч как можно меньшим количеством ударов. — Он усмехается. — Но тут нет никаких голов клоунов или поездов, в которые нужно целиться.

Впереди нас на склоне прогуливаются семеро мужчин.

— Это твоя команда?

— Вместе с кэдди³, да. — Молодой блондин, который подскочил, чтобы забрать клюшки Генри из багажника нашей машины, занят сборами.

Я хмурюсь, окидывая взглядом пустые гольф-кары.

— А где другие… То есть, кто-нибудь еще привез сюда свою жену или девушку… или кого бы то ни было? — Как именно Генри меня классифицирует? Мы никогда не говорили о ярлыках, и в последний раз, когда у нас был разговор об отношениях, все свелось к «посмотрим, как пойдет».

— Уверен, они все напиваются в клабхаусе. Девушки сидят в спа и обсуждают, как добиться предложения руки и сердца. Жены хвастаются, сколько денег они тратят, и теми пул-боями и садовниками, с которыми трахаются за спинами своих богатых, равнодушных мужей. Я могу отвезти тебя обратно, если предпочитаешь…

— Нет. Я в порядке.

Уголки его рта дергаются.

— Уверена?

— Как бы увлекательно это не звучало… да, думаю, я останусь с тобой.

Я замечаю, что все одеты примерно так же, как Генри, в брюки, поло и специальную обувь. Я устраиваюсь поудобнее, подтыкая под себя юбку.

— Я одета подобающим образом?

— Ты со мной. Ты можешь одевать что захочешь, черт возьми. — Он сказал мне выбрать что-то удобное, но достаточно нарядное для ужина в банкетном зале, так что я надела скромный изумрудно-зеленый сарафан, который Марго прислала вместе с шляпой, и босоножки на плоской подошве с ремешками. — Но да. Ты выглядишь прекрасно. — Его глаза останавливаются сначала на моей груди, затем опускаются ниже, на мои колени. — Как ты себя чувствуешь сегодня?