Тихий гул — единственное предупреждение, которое я слышу, прежде чем поднимаю глаза и обнаруживаю посреди амбара гольф-кар, и моего папу на водительском сидении с широкой глупой ухмылкой.

— Показалось, что кто-то тут копошится.

— Папочка! — Я обегаю стол и бросаюсь к нему, стараясь быть осторожной, когда заключаю в объятия.

Он сжимает меня в ответ, и в его объятиях чувствуется часть той силы, которая всегда ассоциировалась у меня с ним.

— Я скучал по тебе, девочка.

— Я тоже по тебе скучала. Что сказал врач?

Он несколько минут рассказывает мне о том, что легкое, которое было повреждено, восстановлено процентов на семьдесят пять, ходить с гипсом на левой ноге ему придется еще два месяца, но в целом дело идет на поправку. Затем он проводит руками по рулю гольф-кара.

— Вот это сюрприз встретил нас дома, — начинает он тем тоном, который я знаю слишком хорошо. Он сопровождает мягкий выговор. — Это недешево, Эбигейл.

Я натянуто улыбаюсь.

— Но он возвращает тебе часть независимости, верно?

— В этом нет сомнений. — Его взгляд устремляется к новой крыше. — Я до сих пор не рассмотрел тут все как следует. Выглядит хорошо. И это было необходимо, так что я ценю это. Но тебе нужно перестать тратить свои деньги на меня. Гольф-кар — это уже слишком.

Я не могу приписать это себе и не хочу.

— Вообще-то, для меня это тоже стало сюрпризом. Это Генри все устроил. Я не знала об этом.

— Я так и подумал. — Он тяжело вздыхает. — Как он поживает?

— Как... Генри. Сейчас он летит в Барселону, а оттуда, вероятно, на Аляску, решать проблемы с золотым прииском.

— Он трудолюбивый мужчина, это точно. — Он медлит. — Может, слишком трудолюбивый?

— Может, — соглашаюсь я с печальной улыбкой. — Но это трудолюбивый мужчина, которого я люблю.

— Да. Я прекрасно понимаю. — Он оглядывает мастерскую. — Так чем ты тут занимаешься?

Я ввожу папу в курс дела, как ранее Джеда.

— Так ты теперь дружишь с Марго Лорен?

— Ага. А что? Ты знаешь, кто она?

— Все знают, кто она, благодаря переживаниям твоей матери. — Он бросает на меня выразительный взгляд, и я закатываю глаза. — Давай, запрыгивай. Она ждет тебя на крыльце.

Я усаживаясь рядом с ним на мягкое сиденье. Он нажимает на педаль, и гольф-кар дергается с места.

— Ну и мощь у этой электрической штуковины, — бормочет он, когда мы выезжаем из амбара и катимся по тропинке к дому. Конечно же, мама там, в струящемся синем платье в цветочек, ее короткие вьющиеся каштановые волосы выглядят только что подстриженными.

— Может, не будем говорить ей, откуда взялся гольф-кар?

— Как будто она сама не догадывается.

Он усмехается.

— О, без сомнения, так и есть.

— Как она вообще поживает?

— Лучше, хотя где-то неделю она была чертовски раздражительной из-за отказа от кофеина. Но сейчас это позади, и твоя тетя Мэй заходила, следила, чтобы она готовила здоровую пищу и выходила на две прогулки каждый день. Она уже сбросила около двадцати фунтов.

— Отлично! — До нормального веса ей еще далеко, но это хорошее начало. — А как она... в остальном?

— О... она очень медленно оттаивает. Не жди, что она примет Генри с распростертыми объятиями прямо сейчас, но думаю, она наконец осознает, что всей этой ерундой она добьется только одного — оттолкнет тебя от нас.

— Она никогда не сможет этого сделать.

— Очень на это надеюсь.

Я ободряюще похлопываю его по руке, когда мы подъезжаем к дому.

— Просто помни, все это из-за любви, — бормочет он, когда тележка останавливается.

Мама ставит лейку и осторожно спускается по шатким ступенькам. Ее дыхание все еще тяжелое, но я вижу небольшие перемены в ней. Мешки под глазами не такие заметные, лицо не такое одутловатое.

— Ты же слышал врача, Роджер! Твое легкое восстановлено только на семьдесят пять процентов! А ты носишься на этой штуке на сверхзвуковой скорости!

Я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в щеку, и шепчу:

— Просто помни, все это из-за любви. — Я вылезаю из гольф-кара. — Привет, мама! — произношу я как можно более спокойным тоном.

— Привет, малышка. Иди сюда. — Она обнимает меня и прижимает к себе так крепко, словно между нами не происходило ничего необычного. — Знаешь, подарить ему эту штуку, чтобы он мог разъезжать повсюду, было не самой лучшей идеей.

— Уверена, ему нужна свобода.

Словно в подтверждение моих слов, он дает задний ход и уезжает, крича нам через плечо:

— Поеду соберу кукурузу на ужин!

— Ты перевернешься! И что тогда? — кричит ему вслед мама.

— Я прослежу, чтобы он не перевернулся, Бернадетт! — Джед бежит через поле, и папа притормаживает ровно настолько, чтобы тот успел запрыгнуть.

Она качает головой.

— Видишь, с чем мне приходится мириться? Этот мужчина пытается довести меня до сердечного приступа!

Я прикусываю язык, прежде чем напомнить ей, что она сама чуть не довела себя до сердечного приступа. Или, по крайней мере, до чего-то очень похожего.

— Ну, и как тут у вас дела?

— О, с чего бы начать...

Я поднимаюсь следом за мамой по ступенькам на кухню, пока она тараторит обо всех и обо всем, словно меня не было два года, а не две недели. Такая-то беременна, такая-то разводится.

— О! — восклицает мама и затем замолкает, словно боится сказать. — Селеста сказала, что Джед в последнее время много общается с Лорой Локс.

— Правда? Это хорошо. Помню, в школе она казалась милой. — Она была на пару лет младше нас.

— Полагаю, да. — Мама неодобрительно фыркает и начинает промывать кочан салата-латука в раковине. Правда в том, что даже если бы Лора Локс была святой, мама, вероятно, все равно бы не одобрила.

— Генри просил передать благодарность за цветы.

Повисает необычайно долгая пауза, словно мама обдумывает, как ответить.

— Да, что ж... это меньшее, что мы могли сделать после того, как он помог нашей семье. — Она начинает складывать листья салата в миску, повернувшись ко мне спиной.

Я улыбаюсь.

Да, это определенно начало.

— Образцы будут готовы к завтрашнему дню?

Я быстренько пробегаюсь глазами по всем формам, что заполняла последние три дня.

— Думаю, да.

— Отлично! Тогда я сама заеду и заберу.

— Что? —хмурюсь я. — Нет, я в Пенсильвании. Это слишком далеко от Нью-Йорка.

— Oui. Я приеду. — У меня в ухе звучит бархатный голос Марго.

— Я могу просто отправить их курьером.

— Нет, я хочу посмотреть твою мастерскую. Хочу увидеть, где искусная Эбигейл создает свои pièce de résistance¹. Это должно быть нечто особенное.

Я окидываю взглядом пыльную мастерскую в амбаре столетней давности, где хранится наше оборудование, а затем себя — грязный порванный фартук, надетый поверх толстовки.

— Уверяю тебя, тут нет ничего впечатляющего.

— Не может быть. Скинь мне свой адрес.

— Но…

— Я вылечу утром.

Черт. Она говорит серьезно. И ее не остановить. Блин.

— Во сколько?

— Скажем, в одиннадцать. — Ее мелодичный смех звучит у меня в ухе. — Но ты же меня знаешь.

— Да… пожалуй. — У папы завтра физиотерапия в городе, а на обратном пути он собирается поужинать с кузенами. Мама будет с ним.

Так даже лучше.

***

— Как там в Барселоне?

— Много дел, невыносимо жарко, но продуктивно. Если честно, я весь день провел на телефоне, разбираясь с прессой из-за закрытия золотого прииска. Они рвут меня на части.

— Да, я читала. — Кажется, каждый интересуется, что же станет с состоянием Вульфов. Похоже, это впервые с момента основания, когда золотой прииск Вульфов закрывается, и после смерти Уильяма Вульфа слухов о причинах пруд пруди. — Скотт делал какие-то заявления?

— Пока нет. Полагаю, его адвокаты велели ему помалкивать. Этот идиот, наверное, даже не понимает, что за некоторые его выходки можно угодить в тюрьму. Он должен бы благодарить меня за то, что я взял все на себя, но…