Лежала и придумывала, что же сказать ему, когда он наконец явится домой, чтобы он не положил конец всему этому — нам.

И теперь я не могу подобрать нужных слов.

В конце концов тишину нарушает сам Генри.

— Однажды ночью, прямо перед ее отъездом, я слышал, как они ссорились. Он сказал ей, что все кончено, что ни один Вульф не потерпит измены жены. А она кричала на него, винила его в своем романе, твердила, что это он виноват в том, что не уделял ей достаточно внимания. Что он холодный, безразличный ублюдок, которого невозможно любить. — Генри с усилием сглатывает. — И, по всей видимости, я весь в него.

— Она ошибается.

— Разве?

— Да. — Я придвигаюсь ближе, он просовывает руку под меня и притягивает к своей обнаженной груди. Мгновение я прислушиваюсь к биению его сердца.

— Итак... как много ты сегодня услышал?

— Достаточно.

Я задерживаю дыхание.

— Тебе не нужно было меня защищать.

— Еще как нужно. Она ужасный человек. Она не имела права притворяться, что знает тебя.

— Может, она права.

— Нет.

Он нежно целует меня в лоб.

— Так или иначе, она больше не часть нашей жизни. Пусть Скотт с ней разбирается. Это он все эти годы поддерживал с ней связь.

Я выдыхаю с облегчением. Генри не сердится на меня.

— Так... значит, ты бы предпочла, чтобы я был фермером? — В его голосе проскальзывает игривая нотка.

— Да, вообще-то предпочла бы. — Я кончиками пальцев провожу по его ключице. — При условии, что ты разъезжал бы на тракторе с голым торсом и потел.

— И что на это сказали бы добрые жители Гринбэнка, Пенсильвания?

— Уверена, женская часть населения была бы только рада.

— А твоя мать?

— Она обвинила бы тебя в том, что ты пытаешься снискать всеобщее расположение, чтобы продать нашу землю и построить кондоминиумы.

Его низкий, хриплый смешок заставляет мое сердце трепетать.

— Передай, кстати, мою благодарность за цветы. Это было очень любезно с ее стороны.

— Передам. — Я уже почти две недели как уехала из дома, и мы расстались не на лучшей ноте — после того как мама приняла горсть таблеток кофеина, дабы симулировать сердечный приступ и сорвать мои планы навестить Генри на Аляске. Мы обменялись парой странных сообщений — просто чтобы не терять связь и дать ей знать, что отец Генри скончался и я останусь с ним в Нью-Йорке на какое-то время. А потом пришли два голосовых сообщения — одно о том, что мой отец чуть не упал, пользуясь ходунками, и как плохо это могло закончиться, и другое — с напоминанием, что в похоронный дом будут доставлены цветы от мамы с папой и семейства Эндерби, и мне следует проследить за этим, потому что этим городским флористам доверять нельзя.

Генри вздыхает, его рука обвивается вокруг меня, притягивая ближе.

— Поспи немного.

Полагаю, мы не будем обсуждать все остальное, что было сказано — например, о том, что я безумно люблю Генри и хочу детей. Детей Генри. Много.

А хочет ли он вообще детей? Подумает ли он когда-нибудь о женитьбе на мне?

Теперь не осталось никаких сомнений в серьезности моих намерений относительно него. Я призналась в своих чувствах в туалете отеля, а он стоял за моей спиной и слышал каждое слово.

Его тяжелый вздох наполняет темную комнату.

— Да.

Я хмурюсь.

— Да что?

— Да, я хочу детей.

— Как ты...

— Потому что я знаю тебя, Эбби. Я практически слышу твои мысли.

— О. — Я позволяю своей руке скользнуть с его груди на живот и ниже, чтобы сжать его расслабленный член.

Все мое тело сотрясается от его смешка, за которым следует стон.

— Я не имел в виду прямо сейчас.

Я улыбаюсь.

— Но однажды обязательно, да? — Я вожу большим пальцем по его головке. Он почти мгновенно начинает твердеть.

— Да, однажды, с подходящей женщиной. Я не повторю ошибку моего отца.

Стану ли я той подходящей женщиной? Его слова оживляют в памяти вчерашний день.

— Ты сказал Скотту, что твой отец знал о нас?

— Я признался во всем перед отъездом во Францию. Подумал, что лучше он услышит это от меня, чем из СМИ, если вдруг они раскопают.

— И что он сказал? — Генри клялся, что между нами ничего нет. Как такой человек, как Уильям Вульф, воспринял ложь, сказанную ему прямо в лицо?

Мой вопрос повисает в тишине.

И меня охватывает беспокойство.

— Генри?

— Он сказал, что, должно быть, я очень серьезно к тебе отношусь.

Я прикусываю губу, чтобы удержаться от вопроса, который мне отчаянно хочется задать.

Внезапно меня переворачивают на спину, и я выпускаю член Генри, когда он устраивается у меня между ног, упираясь локтями по обе стороны от моей подушки.

Я вдыхаю божественный аромат одеколона, когда он утыкается лицом в изгиб моей шеи и покрывает поцелуями линию челюсти.

— Как ты думаешь, я достаточно серьезно к тебе отношусь? — шепчет он, нежно прикусывая зубами мою мочку уха, одновременно без помощи рук проникая в меня.

Я стону — и от ощущения, что он вторгается в мое тело, и от его слов. Я обвиваю его руками и ногами, пытаясь притянуть так близко, насколько это возможно, поскольку мои чувства к этому мужчине переполняют меня.

Я больше не хочу проводить без него ни дня.

Я бы умерла, если бы с ним что-то случилось.

Это вообще нормально — испытывать такие чувства к другому человеку?

Я не могу сказать точно, но это правда.

И я больше не могу держать это в себе.

— Я люблю тебя.

Это шепот в ночи, заглушаемый ритмичным стуком спинки кровати. Но он прозвучал, и мою грудь внезапно сжимает страх — что я неверно истолковала его слова.

Генри замедляет толчки и замирает, вглядываясь в меня. Я едва различаю красивый, четкий изгиб его челюсти. Его взгляд пронзительный, даже в темноте.

— Я не помню, когда в последний раз произносил эти слова. По отношению к кому бы то ни было.

Я провожу пальцами по его густой шевелюре, убирая пряди, упавшие ему на лицо.

— Но ты чувствуешь их, да?

Его длинные ресницы трепещут при каждом моргании.

— Каждый чертов день. — Он целует меня, лишая возможности говорить дальше, и снова начинает входить в меня — на этот раз с той силой и опьяняющим ритмом, которые свойственны одному лишь Генри.

Мы достигаем оргазма вместе спустя считанные минуты, окутанные темнотой, под аккомпанемент раскатов грома.

Генри уже успел сходить в душ, облачиться в темно-серый костюм и приняться за тарелку с фруктами и хрустящим беконом, доставленную отелем, когда я выхожу из спальни, накинув белый халат на свое уставшее обнаженное тело.

— Марго в Нью-Йорке. Хочет встретиться с тобой. Я дал ей твой номер, — объявляет он, отхлебнув кофе.

Я замираю на месте.

— Встретиться? Зачем? — Паранойя мгновенно овладевает мной.

Он улыбается.

— Расслабься. Она попробовала те образцы, что ты для нее оставила, и они ей понравились. Она хочет подробнее обсудить твои планы.

— А, — меня переполняет гордость. Супермодель Марго Лорен, которая, вероятно, может позволить себе умываться мылом с добавлением золота каждый день, оценила мое простое мыло, сваренное в скромной мастерской столетнего амбара моих родителей? — И что, мы вместе пойдем ужинать или что-то типа того? — Генри и я, Марго и ее развратный бойфренд-фотограф, который зарабатывает на жизнь тем, что снимает крупные планы женщин в момент оргазма и потом вывешивает их в престижных художественных галереях по всему миру.

— Похоже, она имела в виду только вас двоих, но вы уж сами договоритесь. Я до обеда буду занят работой, а после встречаюсь с адвокатами по поводу завещания отца.

— Верно. Это сегодня. — Они не теряют времени даром. Я делаю паузу. — И как, по-твоему, все пройдет?

Он пожимает плечами.

— Отель уже мой. Скотт получит Wolf Gold, а все остальное, скорее всего, распродадут и поделят. Сейчас я просто хочу, чтобы это закончилось, и мы все могли двигаться дальше.