Папа тоже собирается сказать мне, что я скоро наскучу Генри?

Потому что я не вынесу этих слов от него. Эти мысли и так уже поселились в моей голове.

— Эбигейл…

— Я люблю его, — вырывается у меня. — Я не люблю Джеда, пап. Больше нет. Может, никогда и не любила по-настоящему, потому что с Генри все совсем по-другому. — Сейчас я даже не испытываю к Джеду особой симпатии, хотя надо отдать ему должное, он рядом, когда моей семье нужна помощь.

— То, что мама сказала про самолет… Правда, что он летел сюда?

Я качаю головой.

— Он вернулся на Аляску за день до твоего несчастного случая. А врач, который тебя оперировал — он лучший травматолог страны, и Генри специально привез его.

Это заставляет его приподнять бровь.

— Мама в курсе?

— Да.

В его глазах я вижу понимание, он кивает.

— Она не хочет, чтобы ты была с этим мужчиной.

— Знаю, пап. Но это не ее выбор. Только мой и Генри. — И я никому не позволю снова встать между нами.

Он слегка сжимает мою руку.

— Просто помни, что она делает это из любви. Мы все беспокоимся, что он причинит тебе боль.

— Мне уже причинили боль, пап. Помнишь? Джед. — Тот самый, которого мама считает посланным нам Богом.

Он грустно улыбается.

— Помню. Рад снова видеть тебя счастливой.

Я счастлива.

И стала сильнее.

И умнее.

И жестче.

— Иди, они ждут. Мама, наверное, уже ищет стакан, чтобы приложить к двери.

Я смеюсь, потому что он прав.

— Вернусь, как только смогу.

— До скорого. — Он тихо усмехается.

За дверью на меня сразу набрасывается мама.

— Что он хотел?

— Он хотел узнать о Генри.

— Тогда зачем меня выгонять?

Может, потому что я не смогла бы вставить ни слова? Я просто пожимаю плечами.

Она поворачивается к Селесте.

— Он никогда раньше так себя не вел. Говорю тебе, с ним что-то не так с тех пор, как он очнулся. Я думаю, у него, должно быть, травма головы.

— Возможно, ты права. Но разве врачи не заметили бы?

— Кто знает? Мы постоянно слышим о врачебных ошибках! Помнишь ту историю, когда врач забыл внутри женщины бинт? Зашил и отправил домой! Женщина мучилась, пока ей не поверили! — Мама говорит так, будто лично знает эту женщину, хотя я уверена, что она просто прочитала в газете и запомнила для таких случаев. Она обожает так делать. Наверное, думает, что с такими деталями ее слова звучат убедительнее.

— Обязательно скажи врачу, — советует преподобный.

— Да, конечно. Ну, вы уже уезжаете?

— Да.

— Иди сюда, малышка. — Она тянется ко мне и крепко обнимает. Какая бы она ни была, я не сомневаюсь в ее любви ко мне. — Как же я счастлива, что ты дома. В твоей комнате все по-прежнему. Вся твоя одежда на месте, так что сможешь переодеться во что-то нормальное, вместо того, что тебе там навязали.

Она просто не может остановиться.

— И обязательно сходи завтра на службу, Эбигейл. И на исповедь. — Вполголоса, но так, чтобы я услышала, она бормочет: — Видит Бог, ты в ней нуждаешься.

В этот раз даже не пытаюсь скрыть, как закатываю глаза.

Ох, мама, если бы ты только знала…

— На сегодня все. — Жан вытирает пот со своего обветренного лба рабочими перчатками темно-зеленого цвета. Он приходит на работу в одних и тех же брюках, и бордовой клетчатой рубашке каждый божий день на протяжении многих лет. Одежда всегда чистая по утрам и грязная к концу дня. Либо у него несколько комплектов одинаковой одежды, либо его бедная жена стирает ее каждый вечер.

— Спасибо, что присмотрел за фермой, пока нас не было.

Он отмахивается, будто это пустяк, но бедняга выглядит измотанным.

— Как Изабель?

От упоминания внучки он немного оживает.

— Прелестная малышка, — улыбается он. — Похожа на свою маму, когда та была маленькой.

— Передавай Дженнифер привет.

— Обязательно. — Он неспешно бредет к своему старому красному «Форду», покрытому вмятинами и царапинами.

А я вздыхаю, любуясь фермой, которую знаю всю свою жизнь. Это мое любимое время здесь — когда воздух теплый и пахнет свежескошенным сеном, трава темно-зеленая, а цветы вокруг грядок пышные и яркие. Мы срезаем их каждую неделю, чтобы украсить церковь к воскресной службе.

Мне всегда было комфортно здесь. До прошлого февраля, когда я выяснила, что Джед мне изменяет. После этого я боялась возвращаться. Я сбежала на Аляску, лишь бы оказаться подальше.

А сейчас? Я не знаю, что чувствую. Ностальгию по ушедшему детству, наверное. Двухэтажный фермерский коттедж, который я всегда называла домом, стоит передо мной, молчаливый и обшарпанный. Ему больше ста лет, его построил еще мой прадед, и с тех пор в нем жило несколько поколений Митчеллов. Я вижу, что на восточной стороне не хватает нескольких кровельных досок. Наверное, из-за сильной бури месяц назад, о которой рассказывала мама. Она упоминала и о повреждении крыши амбара. Надо будет проверить.

У нас три амбара и четыре зернохранилища. Самый старый, построенный в то же время, что и дом, стоит поодаль, в пятистах ярдах. Теперь там хранится оборудование. А еще в теплое время года я варю там мыло — в небольшой мастерской, оборудованной электрической плитой и несколькими столами.

Два других амбара, для животных и сена, расположены рядом, недалеко от дома.

Я иду к крыльцу, волоча за собой рюкзак, который наспех набила вещами, покидая Волчью бухту. Хоть я и помылась у Генри, вряд ли это можно назвать полноценным душем.

— Эбигейл!

Джед бежит ко мне по дорожке между нашими домами, икры напрягаются на неровной земле. Он всегда был в хорошей форме, но я бы никогда не назвала его мускулистым — не то что Генри или парни из команды по озеленению. Хотя, похоже, он теперь ходит в спортзал.

Чем еще он занимался этим летом, я понятия не имею. Всю дорогу из Питтсбурга он молчал, сидя впереди с отцом, а Селеста, устроившись рядом со мной на заднем сидении, вела натянуто-вежливую беседу, рассказывая мне обо всем, что случилось в общине и церкви за время моего отсутствия.

Она ни разу не спросила про Аляску.

Джед тяжело дышит, когда подбегает ко мне. Между нашими домами добрых четверть мили.

— Ужин сегодня в пять тридцать вместо шести. Отцу завтра с утра нужно по делам.

— Я пас, спасибо.

Он хмурится.

— В смысле? Сегодня же суббота.

Каждую субботу мы ужинаем у Эндерби. Так было всегда.

Но больше нет. По крайней мере, для меня.

— Я очень устала за последние дни, так что, наверное, просто передохну немного и лягу спать.

— О. — Он убирает со лба свои светлые волосы. Они длиннее, чем когда-либо прежде, и слегка растрепаны. — Но мама жарит курицу. И клубничный пирог, специально для тебя. Уже раскатывает тесто.

Мои любимые блюда.

— Тебе надо поесть, а она старается.

Я вздыхаю, чувствуя, как петля затягивается у меня на шее. Я не смогу отказаться, особенно после того, как Эндерби бросили все дела и помчались в Питтсбург. Они были с мамой весь день, когда я не могла.

— Ладно. Я приду.

Лицо Джеда расплывается в широкой улыбке.

— Отлично.

— Ты мог просто написать, а не бежать в такую даль.

— Знаю. Но я хотел тебя увидеть. — Его взгляд скользит по мне, задерживаясь сначала на груди, потом на бедрах.

— Если я должна прийти вовремя, мне нужно принять душ. — Я начинаю подниматься по лестнице.

— Так это был он?

— Что? — спрашиваю я, хотя прекрасно понимаю, о ком он спрашивает. О том парне, который ответил, когда Джед звонил сообщить об аварии. Я ждала, когда он об этом заговорит.

— Вчера утром. Когда я звонил. Когда ты спала.

Нет, это был Ронан, который просто оказался рядом и утешал меня из-за Генри, как настоящий друг. Но я не собираюсь говорить Джеду об этом.

— Это не твое дело.