Автоматические двери больницы раздвигаются, пропуская внутрь медсестру с сумкой через плечо. Заступает на смену, наверное.

Мне правда нужно выйти из машины и зайти туда. Джед написал мне час назад, что папа очнулся. Я очень хочу его увидеть.

Но сделать это — означает оставить Генри, а к этому я еще не готова.

— Я уже опаздываю на несколько часов, Эбби. Мне нужно на самолет, — мягко говорит Генри, сжимая мое бедро.

— Знаю. Прости, просто… Как думаешь, когда ты вернешься в Нью-Йорк?

Мы только что помирились в его гостиничном номере, а теперь он улетает обратно на Аляску, а я остаюсь в Пенсильвании и понятия не имею, когда мы увидимся снова.

Я пытаюсь сдержать подступившие слезы.

И не справляюсь.

Он поднимает руку, стирая их с моей щеки. Хорошо, что водитель Генри вышел из машины, как только остановился у тротуара, и оставил нас наедине.

— Сложно сказать. Мне нужно отвезти этих инженеров на склон, чтобы они оценили, насколько он пригоден для горнолыжного спуска, который я хочу построить там. Потом лечу в Колорадо, чтобы встретиться со строителями, которые работали над нашими трассами в Аспене.

Я едва сдерживаю гримасу. Слово Аспен сразу возвращает меня в ту ужасную ночь торжественного открытия отеля, когда я решила, что Генри спит с другой, и позволила своему разбитому сердцу утешиться в объятиях его массажиста Майкла.

В ту ночь, когда, формально, я изменила Генри.

Я сразу пожалела об этом, потому что использовала Майкла. Но теперь, когда знаю, что Генри солгал мне, что он никогда не спал с Рошаной Мафи…

Я отбрасываю это гнетущее чувство вины.

— Разве кто-то другой не может этим заняться? Ты же генеральный директор. Теперь ты владелец Wolf Hotels. — Или, по крайней мере, 61% акций.

Он усмехается.

— Это не просто очередной отель. Ты же знаешь. Я никому его не доверю.

Я киваю, пытаясь обуздать эмоции. Я знаю, как важны для него Wolf Cove и Аляска. Он провел там детство и считает это место домом.

— Значит…

— Будем на связи.

Я невольно хмурюсь. Будем на связи? Звучит так, будто мы просто приятели.

— Эй. — Он поднимает мой подбородок двумя пальцами. — Это будет непросто, Эбби. Я предупреждал тебя. Мы живем совершенно разными жизнями, и прямо сейчас ты застряла здесь. Возможно, надолго. — Он смягчает реальность, проводя большим пальцем по моей нижней губе.

Он прав. Трактор, перевернувшийся на папу, нанес серьезные повреждения: сломал несколько костей, пробил легкое. Могло быть гораздо хуже, но пройдут месяцы, прежде чем он восстановится и сможет заниматься фермой.

— Знаю, просто… — Я смотрю в его стальные голубые глаза, до сих пор поражаясь, как иногда они могут казаться такими холодными и жестокими, а в другие моменты растопить мое сердце теплом и нежностью. — Что между нами? Кто мы теперь?

Генри официально уволил меня сегодня утром — скорее, в шутку. Я уехала так внезапно, что даже не успела написать заявление, но было совершенно ясно, что я не вернусь. В любом случае, я больше не сотрудник Wolf, а значит, отношения со мной не противоречат политике компании. Хотя Генри, конечно, скажет, что теперь, когда у него контрольный пакет акций, он может делать все, что ему заблагорассудится, я знаю, что его все равно будет беспокоить столь явное и открытое игнорирование собственных правил. Он очень гордится фамилией Wolf.

Он вздыхает.

— Мы разберемся со всем по ходу дела. Тебе нужно быть с семьей. А мне нужно вернуться к своим обязанностям. Хорошо?

— Хорошо. — Я знаю Генри достаточно, чтобы понимать, что на этом разговор закончен. Мне действительно нужна какая-то официальная формулировка наших отношений? Или достаточно просто знать, что он есть в моей жизни? Что я ему небезразлична? Потому что я знаю, что это так. Он бросил все и полетел со мной через всю страну, потому что не хотел, чтобы я десять часов сидела в самолете одна после произошедшей трагедии. Он сделал все, чтобы папу оперировал лучший травматолог страны, и поселил мою семью в своем отеле. Он повсюду носит с собой мою фотографию — ту самую, которую сделал японский фотограф Хачиро в тот далекий день.

Я знаю, что он неравнодушен.

Вопрос в другом — достаточно ли этого?

— Значит… увидимся, когда увидимся? — Я провожу пальцами по его красивому, резкому профилю, наслаждаясь ощущением гладко выбритой кожи.

— Что-то в этом роде. — Генри поворачивает голову, чтобы поцеловать кончики моих пальцев, а затем наклоняется, чтобы поймать мои губы своими. Его язык проникает внутрь и касается моего в медленном эротическом танце, который не является откровенно скандальным, но, вероятно, неуместен перед больницей. — Люблю твой рот, — бормочет он, обхватывая мой затылок рукой и углубляя поцелуй.

А я люблю тебя.

Эти слова вертятся у меня на языке с той минуты, как он вчера утром поднялся на борт самолета. Но каким-то чудом мне удается удержаться. Слишком рано говорить об этом. Мы только что помирились.

Генри с рычанием отрывается.

— Ладно, тебе правда пора, иначе я расстегну ширинку прямо здесь.

Кровь приливает к щекам при одной мысли об этом, пальцы впиваются в его предплечье. Мне его категорически не хватило этим утром.

— Может, именно этого я и хочу, — поддразниваю я, слегка прикусывая его мочку уха.

— Вот только вряд ли придурок и его родители оценят шоу.

— Что? — Я оборачиваюсь и вижу Джеда с преподобным и Селестой Эндерби, стоящих на тротуаре.

Они пялятся на нас.

Преподобный и Селеста смущенно отводят глаза, но Джед продолжает смотреть на меня, и на его лице отражается смесь шока и боли.

Они видели, что вчера я приехала с Генри. Конечно, я ответила, что он мой босс, когда они спросили. Но если они задавались вопросом, что происходит между нами… Теперь у них есть ответ.

— Похоже, мне пора.

Я тянусь к двери.

Но Генри хватает меня за бедро, удерживая на месте.

— Просто, чтобы не было недопонимания… — Я оборачиваюсь и встречаю его жесткий взгляд. — Когда я говорю «разберемся со всем по ходу дела», это означает — следи, чтобы он держал свои гребаные лапы подальше от тебя. И это касается всех прочих мудаков поблизости.

Может, это странно, что мое сердце трепещет от этих слов, но я все равно улыбаюсь. Это его способ сказать, что я ему небезразлична.

— Ты единственный, кого я хочу, Генри. Всегда.

Он открывает рот, и я задерживаю дыхание, надеясь, что он скажет, что он тоже хочет только меня. Что он уже скучает по мне.

Что любит меня.

— Я позвоню позже.

Мой знак уходить.

— Пока, Генри. — Я заставляю себя выбраться из машины. Слава богу, Джед и его родители уже зашли внутрь. Это дает мне возможность попрощаться с ним наедине, пока его машина скрывается вдали, а в горле стоит ком от чувств к этому мужчине.

С тяжелым вздохом я поворачиваюсь к дверям больницы.

И готовлюсь к тому, какой теперь станет моя жизнь в Гринбэнке, Пенсильвания.

***

— Пап, ты проснулся!

Я бросаюсь к кровати и беру его за руку. Его нельзя назвать слабым ни в каком смысле — жизнь на ферме сделала его сильным. И кости у него отнюдь не старые и не хрупкие, ему всего сорок.

Но сейчас он бледный и сломленный, его рука безвольно лежит в моей.

— Эбигейл, — шепчет он. — Мама сказала, ты вернулась домой.

Я чувствую на себе ее тяжелый взгляд с другой стороны кровати. Она злится, что я уходила повидаться с Генри.

— Да, вчера вечером. Как ты? У тебя что-нибудь болит?

Наконец он улыбается.

— Ничего не чувствую. Эти препараты просто волшебные.

У меня дрожит нижняя губа, мне тяжело видеть его таким. Он раньше ничего не ломал. Почти никогда не болел.