— Значит, ему нравится тратить на тебя деньги. Когда это стало преступлением? — Она быстро добавляет: — Передашь это своей матери, я буду все отрицать.

— Спасибо, что всегда меня поддерживаешь.

Она подмигивает.

— Так, когда я смогу познакомиться с этим красавцем-миллиардером? Приведи его сюда поесть.

Мой взгляд скользит по уютному интерьеру. Зал небольшой, здесь всего двенадцать столиков, накрытых красно-белыми клетчатыми скатертями и снабженных подставками, чтобы выровнять их. То ли пол, то ли столы кривые, я так и не поняла. Я пытаюсь представить Генри в одном из его костюмов за пять тысяч долларов, сидящего здесь с тарелкой спагетти, но у меня это не получается. Хотя он бы не пришел в костюме, напоминаю себе. У него есть и повседневная одежда. Но он все равно выделялся бы, как газель на собачьих бегах.

— Я не знаю, когда увижу его снова. Он очень занят на работе и вечно в разъездах.

— Уверена, он готов купить тебе билет, чтобы встретиться где-то.

Или прислать частный самолет. Обычные люди не понимают масштабов миллиардеров. Я не сильна в математике, но уверена, что проценты, которые он заработал на своих активах сегодня, с лихвой окупили мой грузовик.

— Но как же ферма и папа? Мама не справится одна.

— Берн в состоянии позаботиться о твоем отце. И я могу помочь, если ты предупредишь. Да и работников хватает, которые помогут по хозяйству день или два. Пусть Джед займется, раз он так жаждет управлять фермой.

— Не знаю.

Она выходит из-за столика.

— Предложение остается в силе. Просто предупреди меня, и я помогу.

— Спасибо, тетя Мэй. — Почему мама не может быть такой?

— Ладно, надо готовиться к наплыву.

— Помочь? — Я давно не работала официанткой в «Жемчужине», но это несложно.

— Надеешься еще какое-то время избегать ее?

Я виновато улыбаюсь.

— Может быть.

Она кивает в сторону кухни.

— Чистые фартуки на крючке.

***

В четверть одиннадцатого я подъезжаю к дому. Зеленый «Oldsmobile» пастора припаркован рядом с моим старым грузовиком — значит, родители Джеда внутри. Они редко ездят поодиночке.

Тетя Мэй отправила меня домой с остатками своего соуса болоньезе в пластиковом контейнере, с целой буханкой чесночного хлеба и домашней заправкой для салата «Цезарь».

Готовый ужин на завтра, за вычетом пасты — это мой жест примирения за сегодняшний побег и проигнорированные звонки.

Когда я захожу на кухню, из гостиной доносятся приглушенные голоса. Несколько мгновений спустя в коридоре раздаются тяжелые шаги.

Появляется Джед.

— Где ты была? Мы с ума сходили!

— В «Жемчужине», и ты знаешь об этом, потому что тетя Мэй звонила маме, чтобы та не волновалась. — Я бросаю на него такой же сердитый взгляд. Хорошая попытка с чувством вины.

Он прикусывает внутреннюю сторону щеки.

— Ты была там весь день?

— Еще заезжала в магазин кормов. Взяла четыре мешка.

— Пойду уберу, пока медведи не наведались, — бурчит он, направляясь к двери.

Раньше мы хранили корм в металлических бочках у курятника. От енотов хватало защелок, и мы думали, что этого достаточно. Пока пять лет назад к нам во двор не забрел черный медведь с гор. Он разворотил все бочки с запасами и устроил ужасный беспорядок.

Хуже того, он продолжил возвращаться, потому что, если покормить медведя один раз, он становится твоим лучшим другом, только с зубами и когтями, которые он может пустить в ход против тебя. Мы звонили в лесничество десятки раз, но это не принесло результата. В итоге отцу пришлось взять ружье и застрелить его.

Вспоминая об этом сейчас, я понимаю, что он был тощим, жалким существом. Тогда я была в ужасе.

И он не имел ничего общего с гризли, который разорвал мою куртку на Аляске, в тот день, когда мы с Генри рубили дрова.

Я улыбаюсь. Все мои мысли всегда возвращаются к Генри Вульфу. Я одержима этим мужчиной. Это так мучительно — оставаться здесь, когда хочется быть там, с ним.

Чувствовать, как его руки обнимают меня, а губы прижимаются к моим.

Чувствовать его внутри себя.

Приглушенные голоса, раздающиеся из гостиной, вырывают меня из задумчивости.

— Нам остается лишь ждать, Бернадетт, — тихо говорит преподобный. — Это испытание. Власть, жадность, плотские соблазны. Но в конце концов она прозреет. Вернется к нам, став сильнее. Я знаю, что так и будет.

— Как я могу просто сидеть и позволять этому человеку охотиться за ее невинностью?

Уже не такая невинная, мама.

— Все в руках Божьих. Мы не можем принуждать ее. Мы направляли ее, но теперь она должна научиться бороться с искушением и победить его.

— И мы будем молиться, — добавляет Селеста, — чтобы она поняла, что он ей не пара, так же, как наш Джед пришел к своему собственному выводу. Она поймет, что ее место здесь, с нами, с Джедом, и будет жить скромной, честной жизнью.

— И мы должны просто смотреть, как наша дочь становится меркантильной дикаркой?

Что?

Я стискиваю зубы от разочарования, на глаза наворачиваются слезы, пока я слушаю, как они говорят обо мне и осуждают Генри за его богатство. Хотя именно оно спасло отца. Но они слишком ограниченные, слишком предвзятые, чтобы признать это.

Хоть отец не присоединился к их охоте на ведьм, замечаю я. Это меня немного успокаивает. Скорее всего, это означает, что он с ними не согласен, но он ничего не скажет, потому что никогда не будет спорить с преподобным, что бы тот ни говорил.

— Если будешь давить слишком сильно, то потеряешь ее. Нам просто нужно постараться мягко направлять ее.

— Ты слышал, что видел Джед прошлой ночью! Какие ужасные вещи он вытворял с ней за нашим амбаром! Платье с нее сорвал! — шипит мама.

У меня отвисает челюсть, а щеки вспыхивают. Боже мой. Он действительно им рассказал? Этот подлый маленький…

Дверь на крыльцо со скрипом открывается. Джед заходит, отряхивая руки.

— Там еще осталось немного корма, так что я…

Звук удара моей ладони по его щеке эхом разносится по кухне.

— Ненавижу тебя! — Шиплю я.

Он хватается за лицо, где уже вспыхнул красный след.

— Что я сделал, чтобы заслужить это?! — В его глазах неподдельный шок. Он действительно не понимает.

Меня отделяет доля секунды от того, чтобы снова влепить ему пощечину. Прежде чем это произойдет, я выхожу из кухни и взлетаю по лестнице, хватаю пижаму и запираюсь в душе, чтобы смыть с себя дневной пот — единственном месте, где меня не побеспокоят, пока я пытаюсь взять себя в руки.

***

Я уже приняла душ и надела пижаму, и у меня больше нет поводов, чтобы избегать разговора. Поэтому я стискиваю зубы и спускаюсь в гостиную. Эндерби уже уехали — слава богу. Мама сидит в кресле-качалке и смотрит какую-то британскую мыльную оперу, а папа читает последнюю книгу Джона Гришэма, сильно нахмурив брови.

Они поворачиваются. Папа с выражением покорности на лице. Мама — с разочарованием и обидой, будто я оскорбила ее лично.

Наверное, так и есть. Я стала самостоятельным человеком, а не той, кем она хочет меня видеть.

— Просто хотела сказать спокойной ночи. Я ложусь спать. — Я поворачиваюсь, чтобы уйти.

— Эбигейл, подожди. — Отец откладывает книгу и снимает очки. — Подойди сюда и поговори с нами минутку, пожалуйста. Давай не будем ложиться спать с обидой.

По крайней мере, в его голосе нет злости. Я обхожу маму и сажусь на деревянный кухонный стул рядом с его кроватью.

Никто ничего не говорит, но мама крепко сжимает губы, словно сдерживается изо всех сил. Ее лицо буквально краснеет от усилий.

Он вздыхает.

— У тебя новый грузовик.

— Да. Генри хотел меня порадовать, и переживал, что я езжу на таком старом. Он заботится о моей безопасности.

— Верно. И мне это нравится.

— Если бы он беспокоился о ее безопасности, он бы не…