Но никого видно не было. Товарищ Медведев, всё ещё пошатываясь, побрёл дальше. Из-под самолёта поднялась фигура какого-то пограничника и стала махать рукой вниз, товарищ Медведев пригнулся к земле. Фигура поползла к нему:

– Разрешите доложить, товарищ командир, тут снова засада. Большие потери, вот посмотрите.

Сержант показал рукой на карниз горы. Оттуда свешивался над обрывом труп пограничника.

– Другие внизу лежат, перебиты.

Товарищ Медведев тихонько свистнул.

– Сколько вас тут осталось?

– Трое.

Берите автоматы и за мной. Нужно залечь вот в той расщелине. Придут двое. Молодого можно подстрелить, а старого только ранить, лучше всего по ногам. Айда за мной.

Еремей и Федя перевалили через хребет и очутились на полянке, поросшей ельником. Стёпка безжизненным мешком сидел на Еремеевской спине.

Еремей сложил на землю свою ношу.

– Тут, Федя, нужно носилки соорудить. Ты сооруди, а я пойду этого толстого вытащу.

– Ой, батя, лучше не ходи!

Еремей посмотрел на Федю слегка исподлобья, он не любил, чтобы яйца курицу учили.

– Не ходи, батя, – повторил Федя упрямо и тревожно. – И отец Пётр сказывал: спасём врага и нужно его бросить. Из товарищей он, а что про Китай, так врал он и больше ничего. Вот коня бы поймать. Да и Стёпку скорей бы к отцу Петру…

Еремей помолчал. Стёпка со стоном попытался приподняться.

– Опять в горле пересохши…

– Ты уж лежи и помалкивай, чалдон, хвали Бога, что жив остался.

– А Лыско где?

– Должно через перевал пробёг, – сказал Федя. – Ничего, найдём.

Еремей махнул рукой.

– Ну и чёрт с ними, с этими товарищами, и так уж сколько народу мы тут перепортили. Иди, Федя, коня посмотри, ему далеко не уйти, а я тут носилки сооружу.

– Так на коня можно будет Стёпку навьючить.

– На коне трясти будет. Катись.

Товарищ Медведев со своими пограничниками пролежал в засаде до самой ночи. Ни Дунин папаша, ни законный наследник его фигуры, так и не появились. На ночь пограничники сползли вниз, в кустарники. Утром товарищ Медведев хотел было произвести разведку местности или, по крайней мере, подобрать раненых. Но полянка перед перевалом была открыта для любого обстрела с горы, а оба предыдущих происшествия никак не предрасполагали товарища Медведева к дальнейшему риску. Нужно было вернуться в Неёлово и оттуда снарядить целую карательно-разведывательную экспедицию, что товарищ Медведев и предпринял.

В то же утро Валерий Михайлович проснулся с ощущением необычайного комфорта: кровать, подушки, простыни. Отец Пётр уже хлопотал у печки.

– Пока что никто не вернулся, – сообщил он. – Хотите помыться?

Когда Валерий Михайлович вышел из пещерки, почти навстречу ему из кустарников показалась целая процессия: Федя и Еремей, между Федей и Еремеем – носилки, за Еремеем какой-то осёдланный конь.

– Ну, вот и пришли, – раздался сзади голос отца Петра. – Стёпка, конечно, ранен, сейчас посмотрим.

Лица у обоих Дубиных были утомленные: “Всю ночь шли, объяснил Еремей, и прошлых полдня. Вроде, как и не евши, Стёпка вот этот всё кровью плюёт”.

– Известно, в горле пересохши, – слабым голосом сказал Стёпка.

– Тащите его в пещеру, – сказал отец Пётр, – там посмотрим.

Носилки со Стёпкой были внесены в пещеру. Стёпка был в сознании, бледен, рубаха была вся в крови, но единственное сожаление, которое Валерий Михайлович прочёл в Стёпкиных глазах, сводилось к желанию чего-то хлебнуть. Стёпка искоса посмотрел на не совсем ещё убранный стол и втянул в себя, сколько было можно, воздуху:

– Дух хороший идёт, – сказал он несколько робко.

– Рана такая, – прервал его Еремей: – скрозь левую лопатку и под правую ключицу, наскрозь. – Давайте разденем.

Еремей подложил свои медвежьи лапы под поясницу и под голову Стёпки, а отец Пётр с довольно неожиданной нежностью в движениях стянул со Стёпки его окровавленную одежду.

– А ты мне скажи, когда это ты мылся в последний раз?

– Это трудно упомнить. Да, вот же, на том мосту, я же там в воду свалился. Еле выплыл. Да ещё и боров этот…

– Ты пока помолчи.

– Да я же говорю, в горле, как есть, пересохши.

Отец Пётр налил стаканчик водки.

– Ну, уж, Бог с тобой, промочи ты свою засуху.

– Сразу видно, святой вы человек, – сказал Стёпка, – а этому медведю, что ему ни говори, так только… – Стёпка посмотрел на Еремея и запнулся.

– А Потапыч где? – с тревогой в голосе спросил Еремей.

– Где-то в тайге застрял, на ночь не приходил.

Еремей свирепо плюнул.

– Ну, вот только и дела есть, что, по тайге шляться да всякое дерьмо подбирать. Где теперь его, чёрта толстого, найдёшь? Бери, Федя, винтовку, идём. Чтоб его…

Отец Пётр снова поднял указующий и укоряющий перст свой, и Еремей запнулся снова.

– Погоди, сидел твой Потапыч где-то всю ночь, посидит ещё, наука будет. Бери пока ведро и принеси воды горячей, знаешь откуда, нужно этого Стёпку вымыть.

Минут через десять – пятнадцать Стёпка был вымыт так, как ему, вероятно, не приходилось мыться ни разу в жизни. Рана была осмотрена, промыта и перевязана какими-то травами, настойками и прочим. “Всё это тибетская медицина,” – пояснил отец Пётр Валерию Михайловичу. “Напрасно ваша официальная наука так мало всем этим интересуется”.

Стёпка чувствовал бы себя совсем на седьмом небе, если бы ему дали ещё и второй стакан, но отец Пётр проявил полную неумолимость:

– Теперь ты спи, а я буду над тобой молиться. А вы поешьте и идите за Потапычем. Вы мне тут, Валерий Михайлович, тоже не нужны.

– Поесть успеем, – мрачно сказал Еремей, – чёрт нас не возьмёт, – и снова покосился на отца Петра, – да только, как его искать?

– Чёрта? – перепросил Стёпка,

– Я знаю направление, а там найдём, – сказал Валерий Михайлович.

– Тут у кельи отца Петра все истоптано, но есть направление, найдём, чёрт его не возьмёт…

– Что-то ты, Еремей, больно уж на нечистую силу налегаешь.

– Да вы сами посудите, отец Пётр, сколько мы тут народу напортили. А ведь, тоже, мобилизованные, разве по своей воле? У кого родители, у кого жена, у кого дети… А мы тут их, как белок на промысле…

– А эти-то о твоих детях стали бы спрашивать? – сказал отец Пётр.

– Тут никто ничего не спрашивает, а только и знают, что один другого калечить. Пошли. Вот, прости Господи…

Еремей покосился на отца Петра и сжал зубы.

– Страдает народ безвинно, одному чёрту ладан курим, пошли. Возьми, Федя, коня. Не то опять тащить, может, придётся…

Валерий Михайлович довольно точно помнил направление, по которому исчез в тайге Потапыч, но дальнейшее для него было неясно. Еремей был мрачен и казался совершенно безразличным. Федя шёл впереди с такою же уверенностью, как если бы он шагал по давно знакомой улице.

– А мы не собьёмся, Федя? – спросил его Валерий Михайлович.

– А это как же? – удивленно сказал Федя, – Ведь тут сразу видно, вот посмотрите сами.

Валерий Михайлович посмотрел, но не увидел ничего.

– Так сразу же видно, – повторил Федя, – вот где трава, где ветки, где вот на бурелом наступил, сразу видно.

Валерий Михайлович вспомнил объяснение, какое ему давал очень опытный таёжник, профессор зоологии: для настоящего таёжника тайга – как огромная шахматная доска, в которой все квадратики расположены в законном таёжном порядке. И всякое отступление от этого законного порядка таёжник видит так же, как вы видите один единственный искривлённый квадратик. По-видимому, это объяснение соответствовало действительности – Федя шагал всё дальше и дальше, и Еремей не проявлял никаких признаков любознательности или беспокойства.

Некоторую нерешительность Федя показывал только тогда, когда путь взбирался на каменистые взглобья тайги, на которых не росло вообще ничего – голые каменные россыпи. Тогда Федя становился на четвереньки, самый удобный в таких случаях наблюдательный пункт, с которого вся сумма незаконных явлений на почве вытягивается в некую более или менее прямую линию.