– Ну, вот теперь-то мы с тобой поговорим…
Но и на эту фразу Берман не ответил ни слова. Замолчал и Стёпка. И только на половине дистанции сказал угрюмо:
– Теперь держись левее…
Берман слегка завернул влево. Винтовка старательно следовала за всеми его движениями.
За осыпями огромных валунов, в промежутках поросших низким кустарником, сидел на каком-то камне человек, которого Берман знал так хорошо, как немногих людей в мире, и которого он видел в первый раз. Все те данные, биографические и даже графологические, которые мог собрать об этом человеке чудовищный информационный аппарат, находившийся в распоряжении товарища Бермана, были давно собраны, систематизированы и даже изучены. Всё это Берман знал почти наизусть. Знал по десяткам фотографий и это лицо, и эту жилистую, по-военному подтянутую фигуру и спокойные серые, как-будто чему-то усмехающиеся глаза. Но все попытки увидеть этого человека лично, то-есть в стенах подведомственного товарищу Берману учреждения, до сих пор кончались полным и, большей частью, кровавым провалом. Никогда при всем разнообразии своего жизненного опыта не мог товарищ Берман предположить встречи с этим человеком вот в такой обстановке – на горном перевале, среди валунов и разорванного мокрого тумана, и под дулом чей-то внимательной и настойчивой винтовки. Встречи, при которой он находился бы в полной власти этого человека. Что он, этот человек, сделает дальше? В голове Бермана мелькнула мысль о плене и пытках, но он отбросил её, как технически ни к чему не ведущую – выхода всё равно нет. Сейчас ещё нет. Потом, может быть, появится?
Валерий Михайлович коротким жестом предложил Берману сесть на соседний камень. Берман смахнул с него какую-то ветку и молча сел. Валерий Михайлович, не торопясь или делая вид, что не торопится, засунул руку в карман и вынул оттуда кожаный портсигар, из которого извлёк папиросу и ещё какую-то бумажку. Из другого кармана извлёк спички, закурил и только тогда, опять-таки медленно и не торопясь, протянул бумажку Берману.
Берман, так же молча, взял бумажку. Как ни тренированы были составные части лица товарища Бермана, с них сбежали и последние следы того, что можно было бы назвать человеческой окраской человеческого лица. Валерий Михайлович протянул руку и взял записку обратно.
– У нас, собственно, есть и другие образцы вашего почерка, – сказал он, – но и это нам не помешает.
Берман тоже полез в карман за папиросой. Валерий Михайлович предупредительно поднял руку:
– Не вынимайте ничего, хотя бы отдалённо похожего на револьвер – вам прострелят руку.
Но Берман вынул портсигар и молча закурил. Инициативу дальнейшей беседы лучше было предоставить гражданину Светлову.
– Я полагаю, – сказал Валерий Михайлович, – что соотношение сил для вас сейчас совершенно ясно?
Берман молча кивнул головой. Эта записка или даже её фотокопия, представленная Гениальнейшему или его верным клевретам, если такие, вообще, имеются, означала бы гибель, какую именно, об этом товарищ Берман знал достаточно ясно по своим собственным ведомственным указаниям. Да, он находился в полной власти у этого человека. И не только потому, что чья-то внимательная и старательная винтовка размозжила бы ему пальцы, если бы вот сейчас, вместо портсигара, он вынул бы из кармана “нечто, хотя бы отдалённо похожее на револьвер”, но потому, что эта записка была более страшной угрозой, чем все винтовки мира вместе взятые. Если бы ему удалось не дать обратно этой записки Светлову… Но он её и проглотить не успел бы, откуда-то издали, конечно, смотрела винтовка, старательно и внимательно следя за каждым его движением, и не было никаких оснований предполагать, чтобы эта винтовка дала промах. Перед ним в двух шагах сидела с кажущейся неизбежностью жилистая фигура Светлова, а сзади, вероятно, стоял бродяга с его розовыми воспоминаниями о борове, цепи и прочем таком. Берман чувствовал, что он как бы связан по рукам и по ногам, и что он даже и шевельнуться не может в направлении, которое было бы нежелательным этому человеку.
Валерий Михайлович выпустил струйку табачного дыма, медленно слившегося с мокрым обрывком горного облака, и неторопливо продолжал.
– Есть, кажется, такой Одесский анекдот о двух умных людях, которым не о чем разговаривать, они и без разговора понимают. Мы, кажется, находимся именно в этом Одесском положении…
Берман продолжал молчать.
– В виду этого я предлагаю вам некоторую… как бы сказать, ну, кооперацию. На всякий случай изложу её основные пункты.
Берман продолжал молчать. Да, он, этот человек, взял его в плен. Теперь он, этот человек, собирается отпустить его на свободу, которая будет, может быть, ещё худшим пленом, чем сейчас. Берман вспомнил старинную сказку о Кощее и о том яйце, на которое если надавить, то и за тысячи вёрст Кощей начнёт задыхаться. Записка играла роль Кощеева яйца.
– Но прежде, чем перейти к этим пунктам, я хотел бы вас предупредить. То, что вам сообщил на этих днях начальник дивизии товарищ Завойко, вы, вероятно, помните вашу беседу на берегу речки в Лесной Пади, это не совсем полно. Завойко правильно предупредил вас о том, что его подчиненные, входящие в вашу организацию, откомандировываются не случайно. Но он вас не предупредил о том, что при малейшем колебании ваших шансов, он уже спланировал свой переход на сторону будущего победителя…
Берман внутренне усмехнулся: у этого человека, видимо, сохранился ещё достаточный запас наивности – одна из слабых сторон, каких не уловил даже и графологический анализ. Он, Берман, заранее учитывал заблаговременный переход любого из его сотоварищей на любую сторону, которая может обещать победу.
Нет, он, Берман, всё-таки не так наивен, как этот человек. Может быть, здесь есть какие-то шансы. Но откуда этот человек мог знать и о его, Бермана, беседе с Завойко? Но это не вопрос данной минуты.
– Возможность такого перехода вы, конечно, понимаете и без меня, – спокойно продолжал Валерий Михайлович. – Дело, однако, заключается в том, что Завойко уже вёл кое-какие переговоры с товарищем Ивановым, вы, вероятно, помните, вот тот самый, который первым предложил теорию Нарынского изолятора.
Берману окончательно стало не по себе. Теория Нарынского изолятора была изложена в присутствии трёх людей: Бермана, товарища Медведева и этого самого Иванова. Как мог этот человек знать о разговоре, происходившем в кабинете Медведева в страшном доме № 13? Если бы этот разговор выдан был Ивановым, этот человек не стал бы расшифровывать своего соучастника. Остаётся, значит, один Медведев? Но тогда откуда этот человек мог знать разговор с Завойко? Берман понял, что Кощеево яйцо ещё более чувствительно, чем он это предполагал минуты две тому назад… Но он продолжал молчать.
– Завойко нужно убрать, пока не поздно. Мы, видите ли, о вас заботимся, как любящая мать, вы находитесь целиком в нашей власти, а всякий иной человек на вашем месте в нашей власти будет находиться не так скоро.
Берман понимал и это. И это означало, по крайней мере, какую-то передышку. Какой-то, пусть временный, просвет. Сейчас он должен делать или должен делать вид, что делает всё, что ему прикажет этот человек. Всякий иной на его, Бермана, месте не будет никак зависеть от этого человека, по крайней мере, долгое время. Но что именно потребует он от него сейчас?
– Завойко, впрочем, уберём мы сами, – продолжал Валерий Михайлович. – Я только хотел вас предупредить, что это будет дело наших рук. Ваши неудачи последних дней подействовали на него катастрофически. Так что времени осталось не так и много. Словом, к исчезновению Завойко вы, пожалуйста, не проявляйте особенного интереса. Кроме того, мне, вероятно, понадобится самолёт, об этом вы будете в своё время поставлены в известность…
Стёпка смотрел на обоих собеседников, как баран на новые ворота. Сначала вовсе ничего нельзя было понять. Хорошо было бы, если бы Валерий Михайлович сначала съездил бы этого цыгана по морде и потом приказал бы Стёпке и Еремею прикончить его, как тарантула. Ну, может быть, и не по морде, Валерий Михайлович – человек, видимо, благородный, но зачем же с такою гадиной возжаться? Потом это недоумение перешло в удивление: смотри ты его, у Бермана и самолёты, и солдаты, которые с неба прыгают, и целая тюрьма, и всякие машины полицейские, целая армия, а, вот, сидит тут Берман ни жив, ни мертв, а Валерий Михайлович приказывает ему, как генерал рядовому… Стёпка смутно догадывался о магической роли таинственной бумажки, но эта роль значительно превышала способности его воображения. Было ясно одно – недаром за Валерия Михайловича такую уйму денег обещали. А, всё-таки, чего бы проще – стукнуть этого гада прикладом по черепу, и всё тут…
