Ничего необыкновенного в этом, впрочем, не было, обычная система перекрещивающейся слежки. Систему генерал Буланин понимал очень ясно. Но и до сих пор не мог понять, как именно она реализуется технически. Так, в свое время, французский астроном Камилл Фламмарион был вынужден согласиться с волновой теорией света, но признавался, что он всё-таки никак не может понять, как это световые волны, исходящие из сотен тысяч звёзд, не перепутываются по дороге к Земле. Генерал Буланин точно так же не мог понять, как вся эта чудовищная система слежки не перепутывается до полного паралича. Он, Буланин, следит за Медведевым и Берманом. Медведев и Берман – за ним, Берман за Медведевым, и Медведев за Берманом. И кто-то ещё за всеми ними тремя. Как это всё не перепутается? Здесь была какая-то чисто техническая тайна, которой генерал Буланин так до сих пор разгадать и не мог. Однако, в данном случае, всё это могло иметь катастрофические последствия.

Мысль о новом побеге заграницу мелькала в голове генерала Буланина уже не один раз. Мысль была очень неприятной, ещё более неприятной, чем в своё время была мысль о переходе к Советам. В этой последней мысли было какое-то щегольство патриотизмом. Он-де, генерал от кавалерии Буланин, такой-то и такой-то, Рюрикович, почти знаменитость, приносит в жертву всё свое прошлое всему будущему своей Родины. Плоха ли она, хороша ли она, права ли она, или не права – всё-таки Родина. Здесь, конечно, было нечто вроде вызова всей остальной эмиграции. И в этом вызове была своя гордость. Но с чем явиться в эмиграцию обратно? Покаяться в том, что на старости лет он, генерал от кавалерии Н. А. Буланин, оказался просто-напросто глупцом? Или, что было бы ещё хуже, вызвать подозрения в том, что переход на советскую сторону оказался недостаточно высоко оплаченным?

Конечно, на русской эмиграции свет не клином сошёлся. Его платиновый портсигар и ещё кое-какие безделушки дадут ему года два передышки. За это время можно будет написать сенсационную книгу. А там? Там видно будет.

В Москве, в Неёлове, и в других таких местах, эти мысли мелькали какой-то абстракцией. И только попав в тайгу, генерал Буланин в первый раз за много времени почувствовал, так сказать, отсутствие атмосферного давления. Правда, и тут были два этих китайца с их разбойничьими рожами, но у генерала Буланина был пистолет, и отделаться от обоих в любой момент не представляло никакой трудности. Трудность заключалась в том, что же он, генерал Буланин, стал бы делать в тайге без этих китайцев? Карта района у него была, даже ещё и “воздушной съёмки”. Но сил уже не было. Без всякого груза на спине генерал Буланин уставал через пять-десять вёрст ходьбы – годы уж не те. Да и городская жизнь сказывалась. Во всяком случае, вольный воздух тайги и гор, отсутствие решёток, ощущение свободы, хотя и ограниченной наличием этих двух китайцев, но всё-таки свободы – всё это настраивало генерала Буланина на некоторые размышления. Эти размышления не были весёлыми: он попал в ловушку, в капкан. И попал по собственному просчёту.

Просчёт был почти катастрофическим. Он стоил жизни многим людям, которые ещё тогда, в эмиграции, доверились генералу Буланину и которых он посылал в СССР. Да, конечно, всякий командир всякой воинской части оплачивает свои расчёты или просчёты человеческими жизнями, на то и война. И никогда нельзя сказать, какой из ряда вариантов расчёта обошёлся бы дешевле и какой – дороже. На войне, как на войне. Да, конечно, у генерала Буланина был и материальный расчёт, но ведь и у всякого командира есть тоже расчёт на повышение, так что это, более или менее, одинаково. Но были вещи, при воспоминании о которых в генерале Буланине говорила не то, чтобы совесть, а какие-то остатки его военного воспитания. Были преданы кое-какие товарищи, боевые товарищи. Правда, в те время генерал Буланин запутался так, что иного выхода у него не было, но эти воспоминания были, как наболевший зуб, которого лучше не трогать. При некотором усилии возможно, конечно, и не трогать, вопрос только в том, что, если тронут другие?

О своем положении в СССР генерал Буланин не имел уже никаких иллюзий: ни пава, ни ворона. Его как-то утилизируют, до какого-то, ему ещё неизвестного пункта, и потом выбросят на свалку, выбросят с той беспощадностью, с какой “они” выбрасывают даже и самых старых и “проверенных” работников партии. И, кроме всего того, если режим погибнет в результате войны или восстания, то уж его, генерала Буланина повесят, во всяком случае, тушинский перелёт 4 ему-то уж не простят.

4) – Село Тушино под Москвою, во время Первого Смутного Времени 1609-1612 гг, было средоточием всяких интриг, заговоров и,,рынком” для продажных людей, которые,,перелетали” от русских сил к,,Лжедмитриям” полякам.,,Тушинский перелёт” – символ измены и неустойчивости.

В Москве, в Неёлове, и во всяких других таких местах эти мысли мелькали смутно и отрывочно, заслоняемые другими, более злободневными заботами. Здесь, в тайге, они оформились в совершенно ясную и законченную картину: просчёт и капкан. И единственный выход – это побег.

Выход, правда, очень трудный, время пропущено. Ещё год тому назад можно было бы пробраться к армии Чан-Кай-Шека и предложить свои услуги в качестве военного специалиста. Но теперь до Чан-Кай-Шека очень уж далеко и неизвестно, что станет с этой армией. Можно бы пробраться в Корею. Но всё это так далеко, а годы уж не те. Нужно бы на ближайшей заимке купить пару коней, в седле генерал Буланин чувствовал себя увереннее, чем на ногах. Но китайцы – кто они такие? Товарищ Медведев рекомендовал их обоих, в особенности старшего, как опытных и старых агентов. Работали ли они за деньги или по иным соображениям? Можно ли их купить кое-какими деньгами и безделушками, которые генерал Буланин носил на себе и днём, и ночью? А вдруг китайцы зарежут его именно из-за этих безделушек? Хорошо ещё, что они, видимо, не имели понятия о ценности портсигара, он был не из золота, а о том, какую ценность имеет платина, китайцы, по всей вероятности, не имели никакого понятия. Оба они говорили на том странном и ломаном русском языке, который принят в пограничных с Китаем областях, в котором глаголы употребляются в повелительном наклонении, а все существительные – в именительном падеже, и на котором генерал Буланин толком сговориться с китайцами всё-таки не мог. Китайцы маячили около него двумя вопросительными знаками, а старший из них временами внушал генералу Буланину такое чувство, как если бы где-то сзади крался бы то ли медведь, то ли тигр, более или менее прирученный, но готовый всякий момент схватить зубами за затылок. Нет, от китайцев лучше всё-таки отделаться. Купить хотя бы на той же Дубинской заимке пару коней, китайцев потом пристрелить и двинуться дальше в одиночку. План был, собственно, исполним. Но, вот, ещё две таинственные личности с таинственным третьим осёдланным конем. Кто они?

Генерал Буланин по карте знал, что тропа, в сущности, ведёт только на заимку, и что дорога в Китай лежит правее. Значит, этот пустосвят двигается тоже на заимку?

– Так что, мы с вами, видимо, пока по дороге, – полувопросительно сказал генерал Буланин.

Отец Пётр прискорбно пожал плечами.

– Еду сопутствовать умирающему. Если поспею.

“Так и есть, сексот”, – решил генерал Буланин. По своей прошлой службе он хорошо знал профессиональный язык духовенства. Священник сказал бы: “напутствовать умирающего”. Кроме того, генерал Буланин успел отметить, что на текстах из Священного Писания этот пустосвят как-то сбивается. Да и револьвер в рукаве всё-таки плохо вязался с крестом на груди. Нет, конечно, или сексот, или, может быть, какой-то сотоварищ того же Светлова? Можно было бы отделаться от китайцев, можно было бы отделаться и от этих двоих, но как отделаться от всех четырёх сразу? А нельзя ли отделаться от этих двоих с помощью китайцев и от китайцев – с помощью собственного пистолета?

Генерал Буланин достал ещё одну папиросу и снова предложил её отцу Петру. Отец Пётр снова отказался.