Он стучит, и я глубоко вдыхаю перед тем, как открыть дверь. — Привет, — говорю я, когда наши глаза встречаются.

Но потом его взгляд опускается, оценивая меня с головы до ног. Он прикрывает рот рукой и стонет: — Чёрт, Шона.

— Что-то не так?

Я вижу, как зрачки у него расширяются, а шоколадные глаза темнеют, когда он ещё раз пробегается по мне взглядом. — Не знаю, смогу ли я вообще сосредоточиться на игре, пока ты носишь это.

Довольная собой, я поворачиваюсь, чтобы он мог оценить мой зад в этом платье, пока я беру сумочку с полки у двери. И тот рычащий звук, который он издаёт, даёт мне понять, что совет Эвелин забыть про всякую скромность — был чертовски в точку.

Ржаво-красное платье-свитер облегает каждую мою линию. Коричневые леггинсы, которые она мне сегодня подарила, отлично дополняют образ, а я завершила его светло-коричневыми ботильонами на каблуке. Волосы я оставила распущенными с мягкими локонами — именно так Форрест когда-то любил, — а ещё добавила пару лишних пшиков духов для эффекта.

Я оборачиваюсь, легонько похлопывая его по груди, проходя мимо. — Уверена, ты справишься.

Он закрывает за мной дверь, ждёт, пока я её запру, и ведёт к своему пикапу, положив руку мне на поясницу.

Такой интимный жест сразу? Похоже на настоящее свидание, даже если он так его не называет.

Когда он открывает мне дверь и помогает забраться в салон, я смотрю на него: — Спасибо.

Он хмыкает и закрывает дверь, обходит капот и садится за руль. — Ты ела?

— Да. Я не была уверена, будет ли включена еда в эту вылазку, так что решила заранее перекусить.

— Извини. Наверное, стоило уточнить.

Я беру его за руку и слегка сжимаю. Он позволяет мне это, и по телу тут же разливается облегчение. — Всё в порядке.

Он смотрит на меня: — Ну, на десерт у тебя ещё место осталось?

— Всегда.

— Хорошо. А то мне что-то сладкого захотелось.

Форрест выезжает из района и направляется к трассе. Мы едем молча некоторое время, пока он наконец не заговорит: — Ты сегодня много успела? На ранчо, я имею в виду.

— Большую часть дня провела на телефоне, но в целом — да, дела идут. А у тебя?

— По пятницам обычно всё спокойно. В основном занимаюсь счетами и анализом прибыли.

— Звучит захватывающе, — подшучиваю я.

— Это, на самом деле, самая нелюбимая часть работы. Иногда мне не хватает работы руками.

— Ну, для этого у тебя и есть музыка, верно?

Он кивает: — Ага.

— Ты волнуешься перед выступлениями?

— Обычно нет. Но сегодня — да.

— Почему?

— Потому что ты будешь там.

Мой оптимизм немного гаснет. — Можешь отвезти меня домой, Форрест. Не обязательно...

Он качает головой и поворачивает на стоянку перед торговым центром, медленно выбирая место. — Дело не в том, что я не хочу, чтобы ты была там, Шона, — говорит он, ставя машину на «паркинг» и поворачиваясь ко мне. — Дело в том, что я хочу.

— И это тебя пугает? — шепчу я.

— Быть с тобой снова так же нервирует, как и в подростковом возрасте.

— Ты хорошо это скрывал, потому что я бы ни за что не догадалась.

— Тогда я и правда лучше это скрывал. Наверное, потому что ставки были ниже. — Он снова берёт меня за руку, проводя большим пальцем по тыльной стороне. Его прикосновение разносится по моему телу искрами.

— Без давления, Форрест.

Он кивает, всё ещё глядя на мою руку: — Мы же друзья, да?

— Угу, — отвечаю я, не слишком уверенно.

— Ну, друзья ведь могут вместе есть мороженое, верно?

Я поднимаю глаза на вывеску магазина перед нами, улыбаясь его идее. — Конечно, если один друг не будет дразнить другого за его вкусы.

— Ничего не обещаю. — Он подмигивает и открывает мою дверь, провожая меня внутрь, где мы берём себе по мороженому на дорогу.

Форрест выбирает шоколадный шарик в рожке, а я — радужный щербет, разумеется, в стаканчике (не в рожке — только так и правильно). Мы снова садимся в пикап и выезжаем в сторону Перритона.

— А почему ты вообще решил остановиться за мороженым? — спрашиваю я, с полным ртом, пока тихо играет музыка, ровно настолько, чтобы не мешать разговору.

— Ты же вчера упомянула об этом, пока мы работали. — Он пожимает плечами и берёт очередной кусочек. — Мне тоже захотелось. А потом подумал, что не могу вспомнить, когда мы в последний раз ели его вместе.

— Давно это было. Наверное, ещё до моего переезда в Вегас.

— Думаю, да.

“Something in the Orange” Зака Брайана начинает играть как раз в тот момент, когда я бросаю свой пустой стаканчик в маленькую мусорку, которую Форрест держит в своём пикапе. И по мере того, как мелодия продолжается, я закрываю глаза, стараясь изо всех сил не дать эмоциям взять верх.

Но Форрест замечает перемену в моем настроении. — Ты в порядке?

— Да, всё хорошо, — выдыхаю я, уставившись в окно, пока глаза наполняются слезами.

Чёрт. Последнее, чего я хотела сегодня — это расплакаться. Но эта песня, этот артист... каждый раз пробирает до глубины души.

— Ты уверена?

— Мой папа обожал Зака Брайана, — удаётся выдавить из себя, чувствуя, как в горле встаёт ком. — Тогда он ещё не был так популярен, как сейчас, но всякий раз, когда слышу его песни, на меня накатывает волна эмоций.

— Я могу переключить, если хочешь. — Форрест тянется вперёд, чтобы сменить трек, но я кладу руку ему на предплечье, останавливая.

— Нет. Всё в порядке. Мне нравится слушать его. Просто иногда это случается неожиданно. Я не была готова к этому сегодня.

Форрест снова устраивается поудобнее, и тогда он совершенно сбивает меня с толку, говоря: — Расскажи мне о нём.

— О ком?

— О твоём отце.

Моя нижняя губа начинает дрожать, но я сохраняю самообладание. — Ты уверен?

— Я бы не спрашивал, если бы не хотел услышать, Шона, — отвечает он, продолжая смотреть вперёд, на дорогу, но я вижу, что он ждёт, когда я заговорю. И я говорю.

Эвелин сказала, что я сама почувствую, когда придёт время открыться и поговорить с ним о прошлом — и Форрест только что дал мне этот шанс.

— Он умер около трёх лет назад. Рак вернулся спустя несколько лет после ремиссии, и он просто был слишком слаб, чтобы бороться во второй раз.

— Мне жаль.

— Мне тоже. Но, по крайней мере, у меня было время с ним. — Я смотрю прямо на Форреста. — И об этом я ни секунды не жалею.

Он кивает, его взгляд становится мягче: — И не должна.

Я глубоко вздыхаю. — Встретить его было как во сне. Моя мама почти не оставила его фотографий, когда я росла. Но когда я увидела его лицом к лицу, то поняла, почему он скрывал свой диагноз. Он уже не был тем же человеком… по крайней мере, внешне.

— Почему он скрывал это от вас? — Форрест качает головой. — Наверное, я так и не понял этого.

— Он не хотел быть обузой для меня и мамы. Я была маленькой, и он считал, что для меня лучше запомнить его таким, каким он был раньше, чем тем, кем ему предстояло стать. Но когда пришло время, я дала ему понять, что думаю об этом решении.

Форрест улыбается: — Молодец. А как отреагировала твоя мама, когда поехала туда?

Мы с Форрестом расстались незадолго до того, как мама прилетела ко мне в Вегас, и я рассказала ей всю правду об отце. Я так и не успела сказать ему, как всё прошло, потому что к тому моменту он уже исчез из моей жизни, а я просто не справлялась — ни с нашим разрывом, ни с переменами в семье.

Это было слишком тяжело для девятнадцатилетней, и теперь я это понимаю. Но, оглядываясь назад, я бы мало что изменила в своих решениях — разве что была бы честнее с Форрестом с самого начала. Хотя всё равно не уехала бы с ним из Вегаса. Время, которое я провела с отцом, было необходимо. И я не позволю ему — или кому бы то ни было — внушать мне вину за это.

— Она была в ярости, злилась, что я солгала и сделала всё за её спиной. И когда она увидела его… она закричала. Думаю, это разбило ей сердце во второй раз, потому что он тогда заставил её поверить, будто изменял, когда ушёл. Он думал, так будет проще. Им понадобилось много времени, чтобы преодолеть эту ложь и снова стать друзьями перед его смертью.