Анна почувствовала, как её сердце сжалось. Она видела отражение этих слов в своей собственной жизни. Как часто она сама сидела, свернувшись в кресле, чувствуя тот же непонятный холод, пытаясь разобраться в собственных эмоциях? Сколько раз она чувствовала, что её тревоги разрастаются, превращаясь в нечто, что невозможно контролировать? Её глаза пробежали по страницам, и она увидела себя в каждом из этих слов, словно они были написаны не много лет назад её матерью, а самой Анной в недавнем прошлом.

Она продолжила читать, и с каждой новой записью перед ней раскрывалась история боли и внутренней борьбы, о которой она даже не подозревала.

7 мая 2001 года

Анна сегодня снова плакала. Её слёзы — как мой собственный крик, от которого я так стараюсь убежать. Она думает, что я не вижу её боли, но это не так. Я замечаю всё, но боюсь подойти. Как можно утешить, если сама не можешь найти утешение? Как объяснить, что жизнь не такая, как кажется? Что порой она ломает нас, и от нас зависит, сможем ли мы снова собрать себя по кусочкам? Я хочу защитить её, уберечь от боли, но чувствую себя бессильной. Она видит это. Сколько раз я пыталась объяснить ей, что путь к счастью не прост? Но каждый раз натыкаюсь на её недоверие. И как я могу её винить?

Анна закрыла глаза, сдерживая слёзы. Мать видела её страдания, её попытки найти себя в мире, который всегда казался слишком чужим и неприветливым. Почему же она никогда не говорила об этом? Не делилась? Всё, что Анна помнила, — это вечные наставления и упрёки, словно мать требовала от неё того, чего сама не могла достичь.

Но за строгими словами скрывалась забота, та самая материнская забота, которой она так отчаянно старалась поделиться.

1 июня 2001 года

Сегодня утром Анна снова закрылась в своей комнате и не вышла до вечера. Я стучалась, звала её, но она молчала. Я слышала её приглушённые рыдания сквозь стену, но не могла зайти. Кажется, между нами возникла невидимая стена. Я чувствую себя беспомощной, не могу её преодолеть. Я боюсь, что если скажу что-то не так, она снова отдалится от меня. Но как поступить иначе, если я не знаю, как помочь?

Каждая запись отзывалась болью в сердце Анны. Её пальцы слегка дрожали, когда она переворачивала следующую страницу. Слова матери, когда-то закрытые в тетради, раскрывались перед ней, как окна в прошлое.

11 июня 2001 года

Я вижу, как Анна стремится доказать что-то. Но что? Кому? Себе? Мне? Миру? Она постоянно старается быть лучше, выше, сильнее. Почему? Почему она не может просто позволить себе быть? Сегодня я сказала ей, что она замечательная такая, какая есть. Но она лишь отмахнулась. Она отвернулась, будто мои слова — это пустой звук. Как я могу её убедить? Сколько нужно времени, чтобы она поверила в себя?

Анна почувствовала, как слёзы навернулись на глаза. Мать видела её стремление доказать, что она чего-то стоит, но Анна никогда не думала, что это могло так глубоко ранить её. Каждое новое предложение вскрывалось, как открытая рана, но одновременно с этим приносило и утешение, что их жизни были настолько переплетены.

2 сентября 2001 года

Сегодня Анна ушла на свою первую репетицию. Она так хотела показать себя, быть лучшей. И я гордилась ею, когда она стояла на сцене, готовая к выступлению. Но когда всё закончилось, она не сказала ни слова. Я видела в её глазах разочарование. Кажется, она снова чувствует себя неудачницей. Я хотела ей сказать, что это нормально — не быть совершенной, что ошибки — это путь к росту. Но она снова замкнулась. Как заставить её понять, что не обязательно быть идеальной?

Эти слова отзывались эхом в душе Анны, перекликаясь с её собственными переживаниями. Ей всегда казалось, что мать ждала от неё невозможного, что её оценивали только по достижениям, но теперь она понимала: мать просто хотела, чтобы она верила в себя. Анна, не в силах больше читать, закрыла дневник, крепко прижав его к груди.

Прошлое и настоящее слились в одно целое. Оказалось, что их страдания были зеркальными. Что её мать, за фасадом строгости, также испытывала ту боль, которую она пыталась скрыть. Анна ощутила, как внутри неё поднялась волна раскаяния. Сколько раз они не находили общего языка? Сколько возможностей понять друг друга было упущено?

Анна вздохнула и посмотрела на дневник, лежащий на её коленях. В этот момент она поняла, что единственный способ преодолеть прошлое — это принять его и начать говорить об этом. Ей нужно было не только простить мать за её молчание, но и простить себя за то, что она так долго не видела её боли.

Ночь выдалась беспокойной. Артем лежал, глядя в потолок, будто тот мог дать ему ответы на все вопросы. Одеяло казалось слишком тяжёлым, словно накрывало его плотным коконом, из которого не было выхода. Он чувствовал, как каждая клеточка тела кричит, требуя свою порцию алкоголя. Но Артем упрямо держался, сжимая зубы и прикусывая губу, чтобы не дать себе сорваться. Где-то глубоко внутри него пульсировало желание — жить иначе, выбраться из этой череды бесконечных самобичеваний и разочарований. Но на пути стояло непроходимое препятствие — он сам.

Когда в окно начали пробиваться первые лучи рассвета, Артем, стиснув кулаки, медленно поднялся с кровати. Его разум был затуманен, как если бы он находился в густом, вязком тумане, который мешал ему двигаться и думать. Голова раскалывалась, тело ломило, и он чувствовал, что не продержится ещё одного дня. Каждая мысль упорно возвращалась к одной-единственной идее: бутылка пива или рюмка водки — это как раз то, что сейчас сможет избавить от боли.

Но он понимал, что не должен поддаваться. Разговор с Анной, её нежный и заботливый взгляд, те слова, что она произнесла накануне: "Ты сильнее этого, Тема. Я верю в тебя." — всё это удерживало его на грани. Эти слова, как тонкая ниточка, тянули его, не давая снова упасть в пропасть.

Артем тяжело вздохнул и, не теряя времени, оделся, наскоро накинув толстовку и спортивные штаны. Он не знал, что делает, не знал, поможет ли ему это как-то, но твёрдо решил: нужно попытаться. Он давно забыл, каково это — бегать, чувствовать прохладный воздух на лице и напряжение мышц. Время, когда он был увлечён спортом, казалось другой жизнью, настолько далёкой, что он уже не верил, что когда-то таким был.

Он открыл входную дверь и, резко вдохнув холодный утренний воздух, на мгновение остановился, чтобы осмотреть густой лес. Кругом царила тишина, нарушаемая лишь пением птиц и лёгким шуршанием листьев на деревьях. Артем сделал глубокий вдох и, сделав первый шаг вперёд, медленно начал бежать. Сначала его движения были неловкими, каждое касание ногами земли отзывалось болью в ступнях и коленях, но он не останавливался.

– Вперёд, – шептал он сам себе, сжимая кулаки так сильно, что ногти впивались в ладони. – Ещё один шаг. И ещё один.

Боль пронзала всё тело, словно он пытался двигаться по раскалённым углям. Пот струился по лицу, стекая каплями на ворот толстовки, дыхание сбивалось, а голова начинала кружиться. Но Артем продолжал бежать, отказываясь останавливаться. Он знал: стоит ему сейчас остановиться — и он никогда больше не выйдет на пробежку. Этот маленький акт преодоления себя был важен, словно первый шаг на пути к свободе.

Когда он, наконец, почти полностью пробежал вдоль озера и вернулся к дому, ноги начали подкашиваться. Артем резко остановился, задыхаясь, словно после марафона, и, опустившись на скамейку, уткнулся лицом в ладони. Всё тело горело, мышцы ныли, и где-то в груди словно кто-то сжал сердце холодной ладонью. "Чёрт, как же это тяжело…" — мысленно выругался он, но в тот же миг вспомнил слова Анны. Эти слова были как якорь, удерживающий его в реальности.

– Терпение, Тема, – повторил он вслух, проговаривая это слово, будто пытаясь закрепить его в своём сознании.