Мой поступок в ущелье… мое ранение… все это пробило брешь в его защите. Та забота, которую он проявлял, та ярость, которую он испытывал — все это разрушило его внутренние оковы, причиняя ему невыносимые страдания. Мужчина ухаживал за мной, и это его убивало.

Осознание обрушилось на меня с силой лавины. Я смотрела на могучего генерала, которого боялась вся империя, и видела не монстра. Я видела узника, запертого в клетке из собственной силы. Я видела измученную душу, которая каждую секунду своей жизни вела отчаянную, одинокую войну с самой собой.

Ужас и благоговейный трепет смешались во мне с новым, незнакомым чувством. Это была не жалость. Такие, как он, не нуждались в жалости. Это была эмпатия. Глубокое, пронзительное понимание его боли.

Я не знала, сколько я так простояла, завороженная этим страшным зрелищем. Наконец, он, шатаясь, добрел до стола и залпом выпил какой-то темный отвар из стоявшего там флакона. Свечение на его спине медленно пошло на убыль, дрожь унялась. Мужчина тяжело опустился в кресло, закрыв лицо руками. Битва на эту ночь была окончена.

Тихо, как мышка, я прикрыла дверь и вернулась в свою постель. Мое тело трясло. Но не от холода или страха. От шока. Боль в плече казалась теперь незначительной царапиной по сравнению с той вечной агонией, на которую он был обречен.

Я лежала в темноте, слушая, как затихает гроза за окном, и понимала, что этой ночью изменилось все. Моя цель больше не была просто выжить. Теперь у меня была другая цель. Понять. Понять его тайну до конца. И, может быть, — мысль была безумной, дерзкой, самоубийственной, — найти способ ему помочь. Не ради него. Ради себя. Потому что я вдруг осознала, что наши судьбы переплелись гораздо сильнее, чем я могла себе представить. Я заглянула в его личный ад. И теперь я не могла просто отвернуться и уйти.

После той ночи, когда я узнала его тайну, невидимая стена между нами стала еще выше, но при этом — прозрачней. Его молчание больше не казалось мне холодным жестоким безразличием. Теперь я видела в нем титаническое усилие, борьбу, которую он вел каждую секунду, чтобы удержать своих внутренних демонов в узде. А моя тишина перестала быть просто осторожностью. В ней появилось сочувствие, которое я отчаянно пыталась скрыть, зная, что любая жалость будет воспринята им как оскорбление. Мы ходили вокруг друг друга, как два зверя, которые внезапно осознали, что раны одного причиняют боль другому.

Прошла еще неделя. Мое плечо заживало, оставляя после себя уродливый, но честный шрам. Я уже могла свободно передвигаться по комнате и даже выходить в небольшой внутренний двор крепости, чтобы подышать свежим горным воздухом. Кай по-прежнему избегал меня, но его незримое присутствие ощущалось во всем: в смене повязок, которые каждое утро появлялись на столике у моей кровати, в калорийной пище, которую мне приносили, в дополнительном полене, подброшенном в камин прохладной ночью.

В один из таких дней я стояла во дворе, прислонившись к нагретой солнцем каменной стене. Я смотрела на суровые вершины гор, окружавшие форт, и впервые за долгое время чувствовала что-то похожее на покой. Я выжила. Я становилась сильнее. Я узнала его главную слабость. Ситуация все еще была шаткой, но у меня появилось ощущение контроля, пусть и иллюзорного.

— Тебе не следует быть здесь. Ветер слишком холодный.

Его голос за моей спиной прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула. Я не слышала, как он подошел. Мужчина двигался с грацией хищника, бесшумно и смертоносно.

Я медленно обернулась. Генерал стоял в нескольких шагах от меня, одетый в простой черный тренировочный костюм. Без мундира и доспехов он не выглядел менее опасным, скорее наоборот — его сила казалась более концентрированной, личной.

— Мне захотелось подышать свежим воздухом, — ответила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.

— Ты еще слишком слаба, — констатировал он, и это не было заботой. Это был приказ. Упрек в нарушении режима, который он для меня установил.

— Я чувствую себя лучше, — упрямо возразила я. — Спасибо вам. За все.

Я знала, что ему не понравятся слова благодарности, но я должна была их сказать.

Мужчина нахмурился, его лицо снова стало жестким.

— Я уже сказал, что не забуду твоего поступка. Но это не повод нарушать предписания лекаря. Возвращайся в комнату.

Он говорил как генерал, отдающий приказ солдату. Он пытался вернуть нас в привычные рамки, где он — повелитель, а я — его подчиненная. Но что-то сломалось. Я больше не могла видеть в нем лишь тирана. Я видела перед собой измученного узника, и это знание придавало мне смелости.

— Я вернусь, — сказала я, глядя ему прямо в глаза. — Но сначала я хочу, чтобы вы поняли. Я сделала это не для того, чтобы вы были мне что-то должны. Я сделала это, потому что… потому что не могла поступить иначе.

Порыв горного ветра ударил в лицо, растрепав волосы, и я, все еще слабая после ранения, пошатнулась. Нога предательски подвернулась на неровном камне — и земля ушла из-под ног.

Он оказался рядом раньше, чем я успела понять, что падаю. Одним стремительным движением преодолел разделяющее нас расстояние, подхватил, прижал к себе так резко, что у меня вырвался короткий, сбивчивый вдох.

И мир… замер.

Я оказалась в его объятиях. Мои ладони уперлись в его грудь — твёрдую, горячую, под тонкой тканью чувствуя ритм бешено бьющегося сердца. Его руки обвили мою талию, сжимая так крепко, будто я была последней нитью, удерживающей его от пропасти. Мы стояли так близко, что я видела своё отражение в его зрачках, расширенных до черноты. Лазурная радужка его глаз потемнела, превратившись в цвет грозового неба.

В одно мгновение рухнули все стены, что он выстраивал между нами. Он смотрел на меня не как на врага, не как на проблему… а как на женщину. В этом взгляде был шок, злость на самого себя, растерянность… и что-то ещё. Тёмное. Голодное. Опасное.

Я видела, как он борется. Видела как он сжал челюсти, мышцы на его шее были напряжены… Он пытался оттолкнуть меня, пытался вернуть контроль, но не мог. Физическая близость стала последней каплей после стольких дней эмоционального напряжения.

Он наклонил голову, и его губы обрушились на мои.

Это не было похоже ни на один поцелуй, о котором я когда-либо читала. Он не был нежным, не был романтичным, не был даже страстным в привычном понимании этого слова.

Это был взрыв.

Это был поцелуй отчаяния и ярости. Порыв голодного зверя, который слишком долго держал себя в цепях. Его губы были требовательными, почти жестокими. Он не целовал, он брал, наказывал, пытался доказать что-то — мне или самому себе. В этом поцелуе была вся его боль, все его одиночество, вся ненависть к своему проклятию и к той слабости, которую я в нем пробудила.

Я должна была испугаться. Должна была оттолкнуть его, возможно, даже ударить. Но я не сделала этого… Не смогла… Потому что под этой яростью, под этой грубостью я почувствовала… Мучительное, почти беззащитное желание тепла. Желание, которое он не позволял себе, но которое разъедало его изнутри. Потребность в понимании, в ком-то, кто не испугается, увидев его истинное лицо.

И я ответила.

Сначала робко, словно проверяя, можно ли. А потом — смелее. Мои губы приоткрылись, впуская его, и в тот миг всё изменилось. Жесткость уступила место исследованию. Он не брал — он пробовал. Смаковал. Запоминал. Его ладонь скользнула с моей талии на затылок, пальцы вплелись в волосы, удерживая, притягивая так, что мир за пределами этого мгновения исчез.

Мир вокруг перестал существовать. Остался только ветер, стук наших сердец… и этот неправильный, запретный поцелуй, связывающий крепче любых клятв.

И так же внезапно, как началось, всё оборвалось.

Кай оттолкнул меня, будто обжегся. Сделал шаг назад, потом еще один, тяжело дыша. В его глазах — не гнев и не раздражение. Чистый, неподдельный ужас от того, что он потерял контроль.