Почему? Этот вопрос бился в моей голове, но ответа на него у меня не было.

Наконец, на пятый или шестой день, кризис миновал. Я проснулась утром, и впервые голова была ясной. Жар спал, оставив после себя лишь звенящую слабость во всем теле. Боль в плече притупилась, превратившись в ноющее напоминание о случившемся.

Я медленно открыла глаза. Комната была залита утренним солнцем. В кресле у моей кровати спал он.

Во сне мужчина выглядел иначе. Без своей обычной маски холодной ярости и презрения его лицо было почти беззащитным. Длинные черные ресницы отбрасывали тень на высокие скулы. Губы, обычно сжатые в тонкую, жесткую линию, были расслаблены. Он спал тревожно, его бровь даже во сне была нахмурена. Одна его рука лежала на подлокотнике кресла, а вторая… вторая сжимала мою ладонь.

Я замерла, боясь пошевелиться. Его рука была большой и теплой, его хватка — сильной даже во сне. Я смотрела на наши переплетенные пальцы, и в моей голове не укладывалось то, что я вижу. Великий и ужасный генерал Кай, повелитель драконов, убийца и тиран, спал в кресле у моей постели, держа меня за руку.

В этот момент он шевельнулся и открыл глаза. Его взгляд мгновенно сфокусировался на мне. Лазурные глаза были чистыми и ясными. Увидев, что я смотрю на него осмысленно, он резко отдернул свою руку, словно обжегшись. На его щеках на мгновение проступил едва заметный румянец.

Он поднялся, снова превращаясь в неприступную ледяную статую.

— Ты очнулась, — констатировал он. Голос был ровным, безэмоциональным.

— Да, — прошептала я. Мои губы едва слушались меня.

Он подошел и коснулся моего лба тыльной стороной ладони. Его прикосновение было прохладным и невесомым.

— Жар спал.

Мужчина отошел к окну, поворачиваясь ко мне спиной.

— Ты спасла мне жизнь, — произнес он глухо, глядя на крепостной двор. — Я этого не забуду.

Я молчала, не зная, что ответить.

— Но это ничего не меняет, — добавил он жестко. — Ты все еще моя пленница. Моя вещь. И моя головная боль.

Он обернулся, и его взгляд снова стал холодным и колючим.

— Отдыхай. Когда сможешь держаться на ногах, мы вернемся в столицу.

Он вышел из комнаты, оставив меня одну. Но я знала, что он лжет. Может быть, он и сам еще не понял этого, но я видела это в его глазах, чувствовала в его прикосновениях, слышала в его сбившемся дыхании.

Все изменилось.

Я закрыла глаза, и впервые за все это время на моих губах появилась слабая улыбка. Стены между нами не просто начали рушиться. Он сам, своими руками, начал их разбирать, камень за камнем. И я понятия не имела, что мы оба найдем за этими руинами.

Дни в Северном форте тянулись медленно, как патока. Мое тело восстанавливалось с черепашьей скоростью. Сначала я могла только сидеть в кровати, потом — делать несколько шагов по комнате, держась за стены. Боль в плече превратилась в мою постоянную спутницу, тупую и ноющую, но она была полезным напоминанием о том, что я все еще жива.

Кай превратился в призрака. Он появлялся в моей комнате трижды в день, словно по расписанию. Молча ставил на стол поднос с едой и отварами, так же молча забирал пустую посуду и уходил. Мужчина не смотрел на меня. Его лицо снова стало непроницаемой маской из льда и стали. Он избегал любых разговоров, пресекая мои робкие попытки поблагодарить его или задать вопрос одним лишь холодным, отчужденным взглядом.

Но это была ложь. Игра. Я чувствовала его присутствие, даже когда его не было в комнате. Я знала, что он наблюдает. Стражник у моей двери докладывал ему о каждом моем шаге. Я была уверена, что он знает, сколько раз я кашляла, сколько шагов смогла сделать, прежде чем усталость заставила меня вернуться в постель. Эта молчаливая, навязчивая забота была куда более нервирующей, чем его открытая ярость. Она была лишена всякой логики. Зачем тратить столько сил на «вещь»? Зачем лично ухаживать за «пленницей»?

Его слова — «это ничего не меняет» — эхом отдавались в моей голове, но его поступки кричали об обратном. Эта дихотомия сводила меня с ума. Чтобы выжить рядом с ним, чтобы предсказывать его действия, мне нужно было понять его. Понять истинную причину его жестокости, его ледяного самоконтроля. И я снова и снова возвращалась мыслями к тому, что знала из книги — к его проклятию. В романе это была лишь красивая метафора, двигатель сюжета. Но что если, так называемое проклятие на самом деле существовало? Что если это было нечто реальное, физическое и мучительное?

Возможность узнать правду представилась совершенно случайно, в одну из долгих, бессонных ночей.

За окнами крепости бушевала гроза. Ветер выл в каменных трубах, а раскаты грома сотрясали толстые стены. Дождь хлестал по стеклу с яростью, словно пытаясь пробиться внутрь. Я не могла уснуть. Рана ныла в такт бушующей стихии, а тревожные мысли не давали покоя. Я лежала, глядя в потолок и слушая вой ветра.

И сквозь этот вой я услышала другой звук. Звук из соседней комнаты. Из его комнаты.

Сначала это был тихий, сдавленный стон. Звук, который мог издать человек, борющийся с невыносимой болью. Я замерла, прислушиваясь. Стон повторился, на этот раз громче, и в нем слышались нотки отчаяния. Это была не физическая боль от раны. Это было нечто иное, глубинное, идущее из самой души.

Любопытство, смешанное со странным, непрошеным беспокойством, взяло верх над осторожностью. Я с трудом сползла с кровати, морщась от боли в плече. Накинув на плечи шаль, я на цыпочках, босая, доковыляла до двери, соединяющей наши комнаты. К моему удивлению, она не была заперта на засов, лишь плотно притворена. Видимо, он хотел иметь возможность войти ко мне в любой момент, если мне станет хуже.

Я осторожно, миллиметр за миллиметром, приоткрыла дверь, оставив лишь крошечную щелочку, и заглянула внутрь.

Его комната была освещена лишь вспышками молний. Мужчина не лежал в постели. Он стоял посреди комнаты, спиной ко мне. Он был без рубашки, и даже в полумраке я видела, как напряжены мышцы на его широкой спине. Генерал стоял, слегка сгорбившись, его руки были сжаты в кулаки, а все его тело дрожало от чудовищного внутреннего напряжения.

В следующую секунду очередная вспышка молнии озарила комнату ярким, мертвенным светом, и я увидела. Увидела то, от чего у меня по венам вместо крови побежал лед.

Вся его спина, от шеи до поясницы, была покрыта сетью тонких, ветвящихся линий. Они светились изнутри тусклым, болезненным лазурным светом, точь-в-точь как его глаза. Это было похоже на трещины на старинном фарфоре, на русло высохшей реки, по которому течет не вода, а чистая, неконтролируемая магическая энергия. В некоторых местах эти линии сходились в уродливые узлы, которые пульсировали в такт его сбившемуся дыханию.

Это было ужасающе и в то же время завораживающе. Я поняла, что смотрю на его проклятие.

Генерал снова издал стон, на этот раз больше похожий на рык. Мужчина откинул голову назад, и я увидела в отражении оконного стекла его лицо, искаженное агонией. — Нет… — прошептал он, и его шепот был подобен скрежету камней. — Опять… Огонь… он сжигает… всегда сжигает…

Кай говорил обрывками фраз, словно находясь в бреду или переживая заново какое-то страшное воспоминание.

— Кровь на руках… их кровь… Не смог… не сдержал…

Его тело выгнулось дугой. Светящиеся линии на его спине вспыхнули ярче, и я почувствовала, даже через стену, волну необузданной, дикой энергии, от которой задрожал воздух в моей комнате.

И тут до меня дошло.

Его проклятие — это не метафора. Это реальная, физическая пытка. Его драконья сущность, его невероятная магическая сила была ядом, который медленно разрушал его изнутри, пытался вырваться наружу, расколоть его тело, как скорлупу. Его легендарный самоконтроль, его холодность, его жестокость — все это было плотиной. Плотиной, которую он выстроил внутри себя, чтобы сдержать этот бушующий, смертоносный океан. Любая сильная эмоция — будь то гнев, страсть или… или благодарность и страх за другого человека — была трещиной в этой плотине. Любой всплеск чувств мог привести к катастрофе, высвободив силу, способную уничтожить и его самого, и все вокруг.