Он придумал чудесных персонажей, что так ее восхищали. Феликса он явно списал с себя самого. Леди Держи-Хватай… С кого он ее лепил? А смешная Замани-Обмани с ее потешными попытками заполучить мужа – кто она в реальном мире?

Оливия зажала рот рукой, чтобы заглушить вырвавшийся крик ужаса, но Торна она все-таки разбудила.

Это над ней и над ее маман потешался весь Лондон. Вот почему он не сказал ей, что сам написал все эти пьесы.

– Оливия? – спросил Торн, протирая глаза. И, увидев, куда она смотрит, сказал тихо: – Оливия… Это не то, что ты подумала.

– Ты хочешь сказать, что не ты пишешь пьесы, под которыми Джанкер ставит свое имя?

– Ну да, – заморгав, с запинкой сказал Торн. – Но я никогда не…

Вот кого он в ней видит. Пронырливую интриганку, всеми правдами и неправдами пытающуюся расположить к себе наивных джентльменов.

Не говоря более ни слова, Оливия бросилась к двери.

– Постой! Не уходи!

Торн вскочил, обежал вокруг стола и перегородил ей путь к выходу.

– Замани-Обмани – можете отныне так меня и называть. Вы ведь так обо мне думаете?

– Клянусь, я так о вас не думаю, – горячо заговорил он, сжав ее руку, но, обжегшись о ее взгляд, добавил: – больше не думаю. Вначале, возможно, я думал о вас плохо, но лишь потому, что был зол и… Я хотел чувствовать…

– Хотели чувствовать себя всемогущим повелителем. Чтобы все вокруг склонялись перед вашим величием. Вам не нравилось, что над вашими манерами и странными фигурами речи посмеиваются у вас за спиной и видят в вас не герцога, а провинциального мальчишку.

– Да! Все так. Вы же меня понимаете?

– Я понимаю, что вы решили сорвать свою злость на двух женщинах, которых обвинили во всех своих бедах, и этими женщинами стали моя маман и я. Чего я не понимаю, так это чем мы заслужили такой позор?

Торн молча краснел.

– Я отчасти могу понять вашу обиду на мою мачеху: она шантажом вынудила вас сделать мне предложение. Но какое зло причинила вам я? Я лишь не стала принимать предложение, которое вы не хотели делать! – глотая слезы, говорила Оливия. – Что в этом такого ужасного?

– Это… Трудно объяснить.

– Совсем не трудно, – сглотнув комок, ответила она. – Вы сами признались, что не были готовы к браку. И я тоже не была к нему готова. Время было неподходящее для нас обоих. И все же вы превратили мой отказ в повод для мести. Вы превратили меня в посмешище, в карикатурный персонаж без всяких на то оснований!

– Оливия, – пробормотал он, предприняв попытку ее обнять.

– О нет, ваша светлость! – стряхнув его руки со своих плеч, сказала Оливия. – Не надейтесь умилостивить меня поцелуями. Такое не прощают!

– Я понимаю. Я собирался рассказать вам, но…

– Вам представлялось множество случаев мне об этом рассказать, но вы предпочли промолчать. Полагаю, говоря о тайных увлечениях, вы имели в виду именно это, – сказала Оливия, кивнув на заваленный бумагой стол. – Не стоит удивляться, почему вы не пожелали раскрыть свой «маленький секрет».

– Я держал это втайне не только от вас. Я никому никогда об этом не рассказывал. Герцогам не положено заниматься писательством, и вам это известно!

– Пусть так. Но мне казалось, что мы с вами достаточно сблизились, чтобы… Забудьте, – добавила она, махнув головой. – Очевидно я заблуждалась. Либо, – Оливии стало трудно дышать, словно грудь ее придавило камнем, – либо вы просто не хотели, чтобы я раскрыла вашу игру.

– Какую еще игру?

– Как вы, должно быть, смеялись надо мной про себя, когда я признавалась в любви к вашим пьесам! Должно быть, вы просто корчились от смеха, потешаясь моей неспособностью разглядеть в леди Замани-Обмани себя. Особенно когда я сообщила, что этот персонаж и тот, чьим прототипом явилась моя мачеха, одни из самых моих любимых. А я даже не заметила, что надо мной насмехаются!

– Клянусь, ничего подобного у меня и в мыслях не было. Вы и представить себе не можете, как я сожалею о том, что не рассказал вам обо всем сам.

– Чего не скажешь, когда тебя поймали с поличным.

Он все же разбил ее сердце, как она и боялась. Хорошо, что гордость все еще оставалась при ней.

– Как я могу вам верить? Вы выдавали себя за другого человека. Вы не пытались меня остановить, когда я, словно последняя дура…

– Я никогда не считал вас дурой, и тем более не считаю сейчас.

Оливия его словно и не слышала.

– Если вы держали от меня в секрете это ваше увлечение, то я не могу исключить и того, что вы держите целый гарем любовниц! Господи, неужели ваше настойчивое стремление уложить меня в постель тоже было частью плана? Плана отмщения за отказ девятилетней давности?

– Как вы могли такое подумать?! – убитым голосом ответил Торн.

– Я, как оказалось, совсем вас не знаю, – тихо сказала Оливия и, расправив плечи, добавила: – Свадьбы не будет.

– Перестаньте, Оливия. Не предпринимайте скоропалительных решений. В конце концов, я лишил вас девственности!

– Что же с того? В любом случае я вряд ли смогу теперь кому-то из мужчин доверять настолько, чтобы вступить с ним в брак.

– Я лишь прошу вас не пороть горячку. Дайте себе хотя бы один день.

– Я уже все обдумала. Мне очевидно, что я никогда не смогу добиться от вас уважения, тем более любви. А мне в браке требуется и то и другое.

Оливия развернулась и пошла прочь. И только тогда она поняла, что с ней случилось то, чего она так боялась, о чем читала так часто в романах: неразделенная любовь. Только неимоверным усилием воли ей удавалось подавить в себе порыв развернуться и броситься ему на шею, моля о прощении.

Когда-то она сказала Торну, что наука и чувства – вещи несовместимые. Как она была права! Ибо, если бы наука и чувства шагали в ногу, лекарство от разбитых сердец давно уже было бы изобретено.

Торн с тяжелым сердцем смотрел Оливии вслед. Не может быть, чтобы она решила перечеркнуть все, что было между ними. Говорят, что опасность сближает людей… Но они не просто сблизились, а провели вместе ночь любви! Неужели для нее это ничего не значит?

«Не значит, если она убеждена в том, что все, что ты говорил и делал, было лишь ради того, чтобы унизить ее, отомстить за обиду», – сам себе ответил Торн. Если уж быть честным перед собой, то единственной причиной произошедшего была его трусость. Трусость и малодушие. Страх того, что Оливия отреагирует именно так, как оно и случилось.

Торн не придумал ничего лучше, чем отправиться за ней следом и попробовать ее переубедить.

Но когда он вышел в коридор, Оливии там уже не было. Поднявшись на этаж, где находилась ее спальня, он увидел, как она заходит в комнату – но не в свою, а своей мачехи. Такой поворот событий сильно усложнял задачу, которую поставил перед собой Торн.

И все же он подошел к двери и постучал. И, ожидаемо, не получил ответа. После третьего стука дверь распахнулась. На пороге стояла леди Норли. Она обнимала за плечи Оливию.

– Я уже сказала вам, ваша светлость, – с непроницаемым лицом сказала Оливия, – я не могу выйти за вас.

Леди Норли была мрачнее тучи.

– Мы уезжаем, ваша светлость. Спасибо за гостеприимство, но я вынуждена просить вас отдать распоряжение слугам, чтобы они подали к дому нашу карету. За вещами я пришлю потом.

У Торна пересохло горло.

– Вы не можете ехать ночью, когда на дорогах полно разбойников. К тому же мы ничего так и не узнали о том злодее, что нанял Элиаса. Не исключено, что он где-нибудь поблизости и следит за нами. Вы не должны подвергать свою жизнь и жизнь вашей падчерицы такой опасности! Вы должны убедить ее дождаться хотя бы утра!

А за это время он постарается и сам ее переубедить.

– Дорогая, давай подождем до рассвета, – озабоченно обратилась к Оливии леди Норли. – Сейчас слишком темно, кучер может сбиться с дороги.

– С тобой приехали еще двое наших лакеев, верно, мама? Так что охрана у нас имеется. И у кучера есть фонарь.