– Не мудрено. Зеленый вам очень к лицу. В нем вы выглядите просто красавицей.

– Я никогда… – Оливия запнулась, сглотнула подступивший к горлу комок и сказала: – Мне просто нравится цвет. Мы, кажется, собирались поговорить о том, что случилось с отцом Грея и о ваших предположениях, которые, как я поняла, оказались не просто игрой воображения.

Вот черт! Похоже, она отпустила горничную только потому, что пожалела девушку, а вовсе не ради того, чтобы позволить ему уложить ее в постель.

– Я бы предпочел поговорить о том, что будет дальше, – сказал Торн.

– Я набросала кое-какие черновые заметки о своей методике, но мне еще надо над ними поработать. Что я и сделаю завтра. И мы должны написать Грею письмо с сообщением о моей находке.

– Я не об этом хотел поговорить. Я имел в виду нас с вами. О том, что будет между нами.

Ресницы ее вспорхнули.

– Я об этом как-то не думала, – сказала она, глядя ему в глаза.

– А следовало бы. Потому что это ночь может быть последней, которую мы проведем вместе. Вы сделали то, о чем вас просил Грей, и на этом ваша работа закончена. По крайней мере, до суда. И, судя по тому, что мы ни разу не встретились за девять лет, прошедших с моего отвергнутого вами предложения, вероятность того, что мы случайно увидимся вновь, очень мала. Вы хотите, чтобы все было именно так?

Оливия расправила плечи.

– Думается, это мне следовало вас об этом спросить.

– Могу сказать, что мысль о том, что я вас больше не увижу… – «жжет меня адским огнем», – хотел бы сказать Торн, но, не желая казаться слабым и жалким, закончил: – мне не слишком приятна.

– И мне, – чуть слышно прошептала она.

– Так ли? Когда мы впервые встретились после девятилетнего перерыва, вы были мне совсем не рады.

– Потому что вы вели себя по-свински, – запальчиво сказала она и, смягчившись, добавила: – Хотя, когда я вас узнала лучше, вы показались мне не таким уж противным.

– И для этого должно было пройти девять лет, – задумчиво сказал Торн.

– Девять лет назад вы мне понравились, – сказала Оливия и, подойдя к окну, устремила взгляд вдаль. – Наш первый поцелуй был…

– Особенным?

– Был моим первым в жизни поцелуем.

– Правда? – искренне удивился Торн. – Вы неплохо справились. Даже слишком неплохо для первого раза.

Оливия оглянулась и сердито на него посмотрела.

– Знаете ли, – сказала она, – желания бывают не только у мужчин. Что касается меня, наш первый поцелуй был волшебным.

– Но его волшебства не хватило, чтобы убедить вас выйти за меня замуж, – с печальной усмешкой заключил Торн. Оливия хотела было ему возразить, но он остановил ее жестом. – Я знаю, что сделал предложение не так, как вам бы того хотелось. Но вы сами сказали, когда мы были у Грея, что, скорее всего, не приняли бы его, даже если бы я сделал его более… куртуазно.

– Девять лет назад, возможно, я бы ответила вам отказом в любом случае. Но с тех пор многое изменилось. Мы изменились. Вы стали более циничным, а я поняла, что есть определенные преимущества в том, чтобы рядом был мужчина… похожий на вас.

Торн подошел к ней и встал рядом.

– О каких именно преимуществах идет речь?

– Например, чувство локтя. Для меня возможность говорить с человеком, который ценит мои достижения в области химии, даже если он ничего в ней не понимает, создает дополнительный стимул к действию. – Оливия повернулась к нему лицом. – Мне приятно общаться с человеком, который разделяет мое увлечение театром.

– Вам доставляют удовольствие разговоры с мужчиной о химии и театре? – уточнил Торн, подойдя к ней вплотную. Он чувствовал ее возбуждающий запах, он видел ее потемневшие от желания глаза. – Мне же доставляет удовольствие близость к вам. – Торн погладил ее по щеке. – Прикосновения. – Он наклонил голову так, что губы их оказались в дюйме друг от друга. – Поцелуи. Ваш рот создан для поцелуев, – сказал он и прижался губами к ее губам.

Как могла она мыслить ясно, когда он ее целовал? Как в одном поцелуе он может сочетать ангельскую нежность и дьявольскую настойчивость? Оливия таяла как воск. Она мечтала, чтобы этот поцелуй не кончался. Рукава его шелкового халата касались ее предплечий так, словно тоже хотели ее приласкать, возбудить в ней желание.

Он отстранился и хрипло прошептал:

– Мне так вас не хватало.

– Меня или этого?

– А разве мне не может недоставать и того и другого? – сказал он и одним быстрым движением усадил Оливию на подоконник. В лихорадочной спешке он принялся расстегивать мелкие пуговицы на ее простом бумазейном платье, чтобы добраться до тела. Грудь ее вздымалась при каждом вздохе. Вечерняя щетина на его лице царапала нежную кожу, но отчего-то это возбуждало ее еще сильнее.

Вцепившись в его плечи, распаленная ласками, Оливия прошептала, с трудом шевеля непослушными губами:

– Торн, что мы делаем?

– Я не знаю, что делаете вы, а я наслаждаюсь вами, – ответил Торн и, проведя рукой по ее волосам, все еще стянутым в узел на затылке, принялся вытаскивать шпильки, роняя их где придется.

– Видит бог, у вас чудесные волосы. Они сияют, словно летний солнечный день или ячменное поле под осенним солнцем.

Да он поэт! Не хуже мистера Джанкера. Интересно, он сам об этом знает?

– Торн, будьте посерьезнее.

Он прожег ее взглядом.

– Я всегда серьезно отношусь к волосам.

Оливия покачала головой, вследствие чего волосы ее растрепались еще сильнее.

– Я хочу сказать… Вам не кажется, что мы поступаем неразумно?

– И все же я делаю то, что делаю, – сказал он и, приподняв ослабленный, лишенный шпилек узел ее волос, рассыпал золотистую копну по плечам. – Мы, беспечные гуляки, всегда делаем то, что хочется, – сказал он и, уткнувшись носом в ее декольте, принялся покрывать поцелуями грудь.

Оливия поцеловала его в висок, в макушку и, скорее для очистки совести, чем из желания его остановить, спросила:

– Мой дорогой распутник, вы не боитесь, что кто-то может нас застать?

– Не в этот час.

Мысль о том, что все в доме уже спят, придавала смелости ее воображению. Действительно, что мешает ей остаться с ним на ночь? Для кого ей беречь девственность? В конце концов, она решила, что будет химиком. И замуж не выйдет.

Прожить остаток жизни в одиночестве не самая лучшая перспектива, но Оливия отмахнулась от грустных мыслей и предалась деятельности, которая мыслей не предполагала вовсе.

Торн снял с нее фартук и бросил на кушетку, после чего, приподняв повыше юбки, расположился между ее обнаженными ногами. Оливию начала бить дрожь.

– Давайте переместимся туда, где теплее, – предложил Торн, решив, что она дрожит от холода. – Обхватите меня ногами.

Оливия сделала то, что он велел. Просто потому, что ей стало страшно любопытно, что он будет делать дальше.

Он поднял ее и понес в спальню, дверь в которую оказалась открыта из-за ее, Оливии, забывчивости. Или она специально оставила ее открытой?

Почему, когда он ласкает ее, она становится горячей и влажной там, внизу? Это нормально или с ней что-то не так?

Неважно. Важно лишь то, что он заводит ее до безумия. Опасного безумия.

Усадив ее на кровать, Торн взял в ладони ее лицо и сказал:

– Я вас хочу. И я верю, что вы хотите меня. Я прав?

– Да, – сказала Оливия, скидывая туфли. Она была готова приступить к делу прямо сейчас. – Но я не хочу стать всего лишь одной из многих ваших побед.

– Вы не могли бы стать «всего лишь одной из многих моих побед», даже если бы очень постарались.

Как ни странно, она ему поверила. На самом деле умом она понимала, что словам мужчины, особенно мужчины с его репутацией, верить нельзя. Он скажет все, что она хочет услышать, лишь бы добиться своего. Но чувства заглушали шепот разума.

Что это: интуиция или непростительная наивность?

Как бы там ни было, сердцем Оливия уже сделала выбор. Сегодняшнюю ночь она проведет с ним. В постели. Быть может, ей больше не представится шанс узнать, что это такое – быть с мужчиной. По крайней мере, с мужчиной, к которому у нее столь сильные чувства. До сих пор ни к одному из представителей сильного пола Оливию не влекло так, как к нему. Ни один не выдерживал сравнения с Торном.