– И все персонажи начнут говорить пятистопным ямбом, полагаю? – со смехом сказал Торн.

Джанкер упрямо молчал, и Торн, вздохнув, сказал:

– Если дело в деньгах, я могу ссудить тебе нужную сумму до тех пор, пока Викерман не заплатит.

– Дело не в деньгах, – презрительно бросил ему в ответ поэт Джанкер. – Поскольку ничего новенького давно не появлялось, публика начинает терять интерес к театру.

– Такова жизнь, – философски заметил Торн. – Все хорошее рано или поздно заканчивается.

– Тебе легко говорить. Тебе не приходится думать о завтрашнем дне и хлебе насущном. А я рискую лишиться заработка.

– Ты же знаешь, что я шутил насчет пятистопного ямба? – сказал, ласково положив руку на плечо друга, Торн.

Джанкер молча усмехнулся.

– Ты отличный поэт и неплохой писатель, – принялся утешать приятеля Торн. – Как поживает твой роман? Те отрывки, что я читал, добротно написаны, и теперь, когда ты стал знаменит, опубликовать его не составит труда.

– Если я его закончу, – отстранившись, сказал Джанкер. – В отличие от твоей музы, моя, решив на время меня покинуть, села на корабль и потонула вместе с кораблем. Дальше пятой главы я не продвинулся. – Джанкер постучал себя по голове: – Там не осталось ничего, кроме пыли, пауков и паутины.

– Мне это чувство известно, – сказал Джанкер. – Нельзя сдаваться. Продолжай писать, и вдохновение вернется.

– Похоже, тебе пора самому воспользоваться собственным советом. Ты уже три месяца эту пьесу закончить не можешь, – пробурчал Джанкер.

– Верно, – со вздохом согласился Торн.

Впрочем, сегодня ситуация волшебным образом стала меняться. Встреча с мисс Норли пробудила в нем не одно лишь желание ею овладеть, но и желание взять в руки перо.

– Знаешь что, – вдруг предложил Торн, – давай я провожу тебя до Пикадилли. Посидишь там, развеешься. Глядишь, и в голове появится что-то, кроме пыли с пауками.

– Может, и появится, – без особой надежды в голосе сказал Джанкер. – Ты, надо полагать, мне компанию не составишь?

– Сегодня – нет.

У Торна осталось несколько часов до отъезда, и он собирался потратить их с пользой. Пожалуй, можно было бы даже закончить к утру пьесу, к вящей радости Джанкера, Викермана и театральной публики.

Оливия полночи боролась со страхами, но к утру ей удалось справиться со своим состоянием, и теперь она смело смотрела в будущее. Что с того, что герцог Торнсток едет с ними? Терпеть придется недолго. Как только они доберутся до места, он перестанет докучать ей своими самодовольными насмешками и беспочвенными обвинениями.

И заигрыванием заодно. Надо признать, флиртовать он умел мастерски. Природа с лихвой одарила его обаянием. Он мог бы без ущерба для себя делиться им с окружающими. Или даже продавать за деньги. По правде говоря, она и мама не прочь приобрести у него баночку. Чтобы потом с помощью химических методик тщательно исследовать ее, этой баночки, содержимое. Может, тогда Оливии удастся раскрыть его секрет?

Как бы там ни было, Оливия зря волновалась. Едва Торнсток уселся в карету, как, откинув голову на подбитое ватой сиденье, уснул.

Оливия старалась не разглядывать его слишком демонстративно, но стоило ей забыться, как она уже ловила себя на том, что рассматривает своего несостоявшегося жениха. И ее можно понять – не каждый день выпадает случай беспрепятственно любоваться красавцем-мужчиной, когда тот спит.

Сравнивая растительность на лице Торнстока с растительностью на лице своего отца, которого она всегда видела исключительно чисто выбритым, и своего дяди, который вместо бритвы, кажется, использовал ножницы для стрижки овец, Оливия пришла к выводу, что в лице Торнстока встретила ту самую золотую середину. Никаких пышных усов, бакенбард или, упаси бог, мохнатых бровей у Торнстока не было и в помине. И Оливии это нравилось. Как нравилось и то, что он, похоже, не пользовался помадой для волос. Зачем только джентльмены ею пользуются? От нее волосы приобретают такой вид, словно их не мыли целый год.

И еще у него были длинные ресницы, что, словно маленькие полумесяцы, ложились на его слегка загоревшие скулы. Торнсток явно проводил много времени на свежем воздухе, хотя и не так много, как его старший брат, у которого загар гораздо темнее. Наверное, Грейкорт любит кататься верхом или играть в крикет. При случае надо расспросить Беатрис об увлечениях ее мужа.

Или не надо? Наверное, Беатрис сочтет ее назойливой и невоспитанной. Оливии всегда было трудно понять, о чем можно спрашивать, а о чем нет.

Когда Торн захрапел, Грейкорт засмеялся и сказал, что его всегда поражала способность брата спать где угодно и когда угодно. Он сказал, что как-то заметил Торна храпящим во время горячих дебатов в палате лордов.

– Пришлось ткнуть его палкой в бок, чтобы разбудить. Иначе он свалился бы со скамьи и, даже если бы не сломал себе что-нибудь, наделал бы много шуму, – добавил Грей.

– Бесстыдная ложь, – пробормотал, не открывая глаз, Торн. – Я никогда не сваливался со скамьи, спящий или бодрствующий. И тыкать в меня палкой было вовсе не обязательно.

Беатрис и Оливия разом прыснули.

– Спите, Торн, – сказала Оливия. – Мы обещаем вести себя тихо.

– Я ничего подобного не обещаю, – возмутился Грей. – Я не виноват, что Торн в последний момент решил к нам присоединиться. Если он прокутил всю ночь, почему мы должны страдать?

– Я провел ночь, улаживая кое-какие финансовые дела, да будет тебе известно, – сказал Торн, приоткрыв один глаз. – И если бы ты повременил с отъездом, я был бы гораздо бодрее.

Торн открыл второй глаз, выпрямился на сиденье и пригладил волосы ладонью. Поразительно, но этого хватило, чтобы его прическа приобрела вид, словно только что от парикмахера.

Да что там прическа! Наряд его был как с иголочки – ни лишней складочки, ни морщинки. Шейный платок его – белоснежный, туго накрахмаленный крават – был завязан идеальным узлом. Синий дорожный сюртук сидел как влитой, а узкие, по моде, панталоны удачно подчеркивали стройность мускулистых ног. Наверное, его обшивал лучший в мире портной, решила Оливия, отказываясь отдавать должное фигуре джентльмена, которую никакой портной не в силах испортить.

– И если вы намерены обсуждать меня, пока я сплю, – продолжил Торн, – то я, пожалуй, спать не буду. – И, ослепив Оливию белозубой улыбкой, заключил: – Я не допущу, чтобы вы рассказывали обо мне небылицы мисс Норли.

Оливия решительно сопротивлялась искушению, таящемуся в этой улыбке, но, признаться, ей было приятно.

– Я примерно представляю, что могу услышать, ваша светлость. Что бы о вас ни сказали, меня это вряд ли удивит или шокирует.

Грейкорт со смехом шлепнул Торна по коленке.

– Поздравляю, брат. Наконец нашлась барышня, на которую твои чары не действуют. У нее при виде тебя ни слюнки не текут, ни голова не кружится.

Ох, если бы это было правдой! Улыбка Торна несколько поблекла, но в глазах по-прежнему плясали дьявольские огоньки. Оливии ужасно захотелось, чтобы Торнсток снова уснул.

Но желанию ее не суждено было сбыться. Теперь он вцепился в нее взглядом, словно энтомолог в диковинного жука, которого хочет пришпилить булавкой к картонке.

– Я все думаю о ваших химических опытах с поиском мышьяка в останках отца Грея, – с деланным безразличием протянул Торнсток, чем тут же заставил Оливию насторожиться. – Отчего вы решили, что вам удастся сделать то, что до сих пор никому не удавалось?

– Оттого что никто, к кому его светлость обращался прежде, не пытался сделать то, что буду делать я.

– И даже тот парень по имени Валентайн Роуз?

Удивленная тем, что Торн знает о существовании химика по имени Валентайн Роуз, Оливия сказала:

– Увы, мистер Роуз уже на том свете.

– Вот как, – только и проронил Торн.

– Тесты на определение наличия мышьяка в тканях разрабатывали и другие химики. Готовясь к выполнению задачи, что поставил передо мной ваш брат, я изучила вопрос и опробовала методы, предложенные Шелле, Метзгером, Роузом и Ханнеманом. К сожалению, из всех перечисленных ныне здравствует лишь Ханнеман, но он живет в Саксонии, и вести его сюда было бы нецелесообразно.