Эта новость, как разрыв бомбы в заводи, разнеслась по станице. Баба пластун? Такого ещё не бывало. Это ж унижение высокого звания казака!

Атаман срочно собрал станичный сход. Чтобы осудить Фому и его дочь, совершивших столь невиданный обман обчества за нарушение святых казачьих традиций.

Бабе место у печи — с горшками, да у люльки с младенцем! А казаку — с оружием в руках их защищать. Спокон веку так было.

Отнять у охальников именное оружие! Отправить их бахчу от ворон сторожить!

Но всё пошло совсем не так, как хотелось атаману Андрею.

Когда народ собрался, пластун Фома — во всех регалиях и парадной форме — вышел на центр станичной площади, где разбиралось это дело, и сурово заявил:

— Шо вы тут разшумелися? Пидняли гогот, як гуси на гумне! Пластун-баба вас не устраивает? А вам шо надо? Мужика, шо любое дело завалит? Так вон он, мой Прошка! Берить ёго! — указал он на своего сына — толстого, румяного и усатого парубка, всем известного лентяя и охальника. — Он у трёх соснах заблукает, ложку мимо рта пронесэ, конь и тот его не слухае. А дашь ёму ружьё, так вин соби ногу прострелит — и ворога не надо. Какой с него пластун? Смех один! А Прасковью я взял в ученики, потому шо у ней змалку способности к пластунскому делу. У меня чутьё на это! Та вы и сами в цом убидилися — лучше неё ныне пластуна у нас у станыце нет! — Казаки отозвались ропотом на эти обидные речи. — Шо? Чи не так? — Шо? А разве медаль не вы ей дали? Не атаман войсковой? И не за то, что она красивые усы носит, а шо ворогов одна скрутила! И все мужики были, мало того — злые черкесы. Кого ныне на самые трудные задания отправляют? На разведку? Взяты языка? Знова Прошку. Идить вы тогда заместо неё к ворогу — кто тут особо горло дерёт! А што она в юбке родылась… так нехай и дале штаны носит. Обчеству от цого тики польза. Як шо, так вона и в юбку скоренько перерядится тай ляльку из полешка в руки визьмэ. И на тот берег Кубани пидэт. Никто и не догадается, шо баба с сюрпризом. А вона не пидведёт — хучь воевать, хучь в разведку, хочь джигитовку вжарить. Сами про цэ знаете. Так шо решайте хлопцы! — стряхивая с рукава соломинку, равнодушно проговорил казак Фома. — Казнить её или миловать? А ни, так и мэнэ из пластунов в шею гоните — за то, шо я вас так подвёл. И шо таку погану дочку вам воспитал. Я арбузы люблю, а дыни — ще бильше…

К слову сказать, в станице до сего дня никто не удивлялся, что у Фрола и Аксиньи два Прошки в хате растёт. Известное дело — поп младенцам в крестины по святцам имя даёт — на кого они выпали, так и называли. Потому и бегало в иных семьях по два Ивана аль две Клашки. Да и то сказать — мерли детишки от всяких хвороб. И кто из них вмэр, кто жив остался, тоже не запоминали. Новые народятся. У каждого было по десять та и больше деток. Потому и Прасковью, шо была из двойни, быстро забыли. И про нового Прошку подмены не подметили.

В общем, пошумели станичники, поспорили, поплевались, поссорились, помирились, да и, в конце-концов, постановили — служить Прасковье и дальше пластуном. Но зваться ей — чтобы не оконфузить атамана перед начальством, да и медаль чтоб не отобрали — заработала — по-прежнему Прошкой. Вот и осталась она — нет, он — пластуном….

Всё это пролетело перед взором спящей Аронии в один миг — как скоростное кино. Она будто заново прожила эту свою давнюю жизнь. А заодно вспомнила и умения, когда-то втолкованные малолетней девчонке батькой-пластуном. Их она успешно применяла потом в своей многолетней службуе царю и Отечеству на охране рубежей Кубанской губернии и Российской империи.

Пока годы не лишили когда-то послушное тело Проши-Прасковьи гибкости. Тогда уж она, как некогда отец и пластун Георгий, взялась учить пластунскому делу станичных мальчишек-казачат. У неё это гарно получалось — не в пример иным. Батькова выучка хорошо помнилась.

К слову сказать — своих детей Прасковья так и не завела. Служба была ей дороже — родину защищать, товарищей спасать, земли свои оберегать…

— Ну, шо, доню? Всё вспомнила? — спросил Фома. — Не забудешь?

— Да, батько! Вспомнила, — со слезами на глазах ответила Арония. — Спасибо вам за пластунскую науку! И шо вы пришли до мэнэ — напомнить её. Присгодится.

— Та як же ж я тебя брошу, моя донюшко, — ласково кивнул тот. — Та ни за шо! Ну, бывай, доню. Не давай пощады врагам! И до встречи!

И, улыбаясь, он бесшумно — как и всегда, отступил куда-то в сторону — в область серой мглы. Там раздался мощный низкий звук — будто от движущегося поезда. Миг и всё исчезло.

Арония проснулась в слезах — жаль было с батькой расставаться.

Или Проша. Поскольку вся славная жизнь этой неугомонной девки-пластуна осталась в её памяти. А главное — умения и знания.

После встречи с батькой Фомой во сне Арония проснулась, чувствуя себя неким супер-киборгом. Она теперь была пластуном-Прошей, знающим, как обвести и победить врага.

Это было немного странно.

Раньше она была Ларой — скромной и неконфликтной девушкой, потом стала Аронией — способной схватить за ухо домового и скрутить в бараний рог ночное чудище, а теперь вот она ещё Проша — невидимый ниндзя, легко побеждающий матёрых врагов. Чего ей ещё от себя ждать? Имён теперь у неё — «як у собаки блох», как сказала бы чародейка Фаина. А батько Фома, наверное, поучительно изрёк бы: «Имя, доню, це не главно. Главно — чоловиком остаться». И, наверное, он прав.

Кстати, она ведь теперь ещё и Прасковья. Но, к счастью, эта сторона личности проявлялась в Проше лишь в детстве. А потом, надев казачью форму, Проша, будто забыл её вовсе — да и себя тоже — посвятив свою жизнь службе. Хотя и он не имел явно выраженных личных качеств, предпочтений или желаний. Для пластуна это всё лишнее, главное дело для него — защищать, спасать, красться, проникать, быть невидимым и неслышимым. Идеальным воином стала Прасковья, так сказать — истинно Прошей. И теперь в облик Аронии, благодаря ей, добавились лишь уникальные способности. И ещё — стремление служить своему отечеству, не жалея ни сил, ни самой жизни. Ну, с этим Арония как-нибудь справится, преодолев эту тягу к служению. Всё ж, она девушка, а не солдат.

Кстати, благодаря жизни, прожитой с Прошей, Арония теперь знала ещё два языка — кубанскую балачку и черкесский. Что ж, как говорится — «може, присгодятся».

Но Арония никак не ожидала, что кое-что из этих новых знаний и способностей ей «присгодится» уже сегодня.

На завтрак Полина Степановна подогрела магазинные блинчики с творогом, которые Арония проглотила, даже не заметив их вкуса. Потому что решилась, наконец, сказать бабуле о том, что она переводится на заочное отделение.

В ответ она ожидала бури или, по крайней мере — возражений и советов. Но Полина Степановна лишь сказала:

— Да? Хорошо! Коли ты так решила, делай, как считаешь нужным. Ну, пока, внученька! — направляясь к вешалке, сказала она. — Я ухожу. Студия сегодня в детском доме выступает, опаздываю.

И, одевшись, упорх… То есть — убежала. Нет, всё ж, ушла.

А что Арония считает нужным, она пока и сама не знала.

Честно говоря, она надеялась, что бабуля затеет с ней полемику, в ходе которой ей и удастся как-то сформулировать свои планы на будущее. Но её бабуля в последнее время сильно изменилась, живя на своей волне — а это цветы и бальные танцы. Прямо какая-то пожилая цветочная фея! Аронии она тоже предоставила полную свободу, в условиях которой — танцуя и радуясь жизни — жила теперь сама. Особенно это было заметно по их питанию. С едой теперь она вообще не заморачивалась, как раньше. Никаких супчиков, оладий, пирожков и котлеток. Теперь они ели одни полуфабрикаты, поставляемые ею из магазина и ближайшей «Кулинарии». Не особо вкусно, зато времени свободного — валом. Что Полину Степановну, гастролирующую со своей бальной студией по городу, подобно цыганской шансонье, вполне устраивало. А Ароние, занятой учёбой, это было вообще без разницы. Просто непривычно.