Теперь это уже снова была седенькая старушка-учительница в пуховом платке на плечах.

«Что бы это значило? — думал Михалап, сидя в своём любимом и уютном пыльном углу на чердаке. — Ларка дома, а Евдокия не является. Не заболела ль она? Да и хоть бы совсем окочурилась, не заплакал бы. Шельма она ещё та — держи с ей ухо востро. А денежка уж тю-тю — у него в сундучке, не получит она её обратно. Да и Ларка целее будет, если злокозненная Явдоха сгинула. Привык я к ей, что ли? — Озадаченно почесал он макушку. — Вот не верю я, что Дуньке всего-то капля Ларкиной крови нужна. Чего ж она тогда её за яремную вену норовила куснуть? Я ж всё видал. Тут бы ей и конец пришёл. А я ж её упреждал — хату Акимову смертоубивством не погань. Н е дозволю! Потому, могёт быть, и рублевик взял. Чтоб рядом обретаться. Хотя — шо б я сделал, як б ж она девку уходила? Рази што стащить её дуриком. Так и мне ж тогда от Дуньки достанется. — Снова почесал он макушку. — С ей же, поди, справься. Чисто аспид, а не Явдоха. Эхе-хе! И чегой-то я с ей, дурень старый, связался? — Вздохнул он. — Так ведь она ж — хитрая баба. Знала, что супротив царского золотого рублевика я не сдюжу. Теперь бы вот рад на попятную, та не можно уже. По рукам вдарили! И рублевик жалко отдавать. Он так ладненько в мой сундучок лёг — вроде б там всегда и был!»

Но вскоре Михалапу надоело заниматься самоедством, сидя на чердаке. И он и решил:

«Надо б навестить эту самую Ларку. Глянуть — чегой-то она так осмелела? Домой заявилась. Да и шугануть её маненько, пока Явдохи нет. Чтоб уж вовсе отсель сбежала в свою общагу и боле в Акимову хату не возверталась. Глядишь — и овцы б целы, и деньга при мне. Не моя ж вина, что пигалица убёгла? Пущай и дале там живёт. Целей будет. — И тут Михалап, вдруг спохватившись, хлопнул себя по лбу. Звук был ещё тот — как деревом об дерево стуканули. — Чего ж я сразу-то не скумекал? Я ж сам взять могу эту Ларкину каплю и Явдохе её предъявлю. Мол — вот она, бери силу, и дела кончены. Чтоб она уж боле к ней не совалась и в вену не вгрызалась. Так я и рублевик отработаю, и её в Акимову хату безобразить боле не пущу.

Где там мои струменты?» — решительно поднялся Михалап.

Он пошарил в темноте за балкой и достал оттуда старенький заплатанный мешок — его ещё бабка Апраксия сшила, а дырки на нём он самолично латал. Эти — как Михалап их называл — «струменты» он завсегда с пользой применял. Если, к примеру, хозяин жилья был ловок, степенен и хозяйственен и домовому был по нраву, то он всё в его дому аккуратно ремонтировал в свободное время — которого у него завались. Например — если где-то поломка или доска от гвоздя отстала. Тут он её и подладит. Хорошему человеку и помочь не в падлу — как говорили лагерные зэки. А если шелупонь какая — как эти московиты, к примеру — то не грех им и навредить слегка. Тут тоже струменты пригождаются. Проводку, там, сверлом спортить, потолок топориком обрушить, или крышу зубилом прохудить. В общем — очень полезный был у него мешочек. В ём — и топорик ладный есть, и долото старинное, и ножницы ещё дедовы, и ещё много чего всякого нужного в хозяйстве. Есть и вострое шильце, которым Михалап сегодня собрался уколоть эту самую Ларку-свиристёлку. Куда-нить в лопатку или, там, в ягодицу, когда она спиной во сне повернётся. Или уж куда получится. Та и не поймёт вовсе — чо да почему? Подумает — комар её куснул аль блоха цапанула. Капельку крови эту он тут же в чарочку стеклянную капнет, что у него ещё от Акима осталася.

«Вот она и чарочка», — приготовил он стеклянный стаканчик, сунув его в карман.

Как все домовые Михалап был основательным мужичком — готовился к делу, как следует. Надел на себя ватные штаны, кухайку Акимову, его же малахай заячий, и, закинув на плечо бабкин мешочек, хорошенько потопал ногами, уминая Акимовы кирзовые сапоги. Всё путём, всё ладно — всё ж, никак на мокрое дело идёт. Не хухры-мухры.

Девушка проснулась среди ночи от странного ощущения. Будто кто-то пристально наблюдает за ней из темноты, глядя прямо в лицо. Она и раньше, до проявления дара, нечто подобное чувствовала, а теперь и подавно поняла, что это домовой. И его взгляда даже ничуть не испугалась. Поладят как-нибудь, чай, не чужие. А если это Евдокия, случаем, то и её в этот раз она встретит. Как следует. Как воин, а не беззащитная жертва. Евдокия — всего лишь кошка, а она, Арония, теперь волчица.

Но тут она увидела, как откуда-то прямо с потолка на пол, будто кот, с лёгким шорохом обрушился небольшой мужичок. Был он в потрёпанной фуфайке и с мешком на плече. Даже не глядя на Аронию, он принялся деловито в нём рыться. Затем, что-то достав, шагнул к дивану, на котором, смежив веки, притаилась девушка. Она с интересом ждала продолжения этого действа. Мужичок, видимо, будучи полностью уверен в своей безнаказанности, легко сиганул ей на грудь и чем-то замахнулся. В его руке блеснуло что-то тонкое и явно металлическое. Арония мгновенно схватила его за эту лапу одной рукой, а другой — ухватила его за косматое ухо, торчащее из-под малахая.

— Кто тут ко мне незваным гостем пожаловал? — медовым голосом спросила она: Никак это ты, Михалап!

— Это ещё глянуть надо — кто к кому пожаловал! — загукал, заверещал, отбиваясь, домовой. — Я тут хозяин! А не ты! Отпусти, Ларка! А то хуже будет!

— Не Ларка я, невежа! — строго ответила девушка. — Я — Арония, ведунья. И твоя смерть — если не научишься вести себя.

— Так уж и смерть? — продолжал отбиваться Михалап. — И никакая ты не ведунья! Вон, Явдоха чуть тебя не уходила, а ты и не рыпнулася! И если б не бабка Полина…

— Не бабка! А Полина Степановна! — продолжая крутить ему ухо, внушала девушка. — Что ж ты, Михалап, такой грубиян?

— Сама — грубиян! — завопил тот. — Я спасти тебя хотел!

— Это как? Вот этим шильцем заколоть?

Продолжая держать его за ухо, Арония выхватила опасный инструмент из его лапы.

— Не заколоть, а взять у тебя каплю крови! Чтоб Явдоха от тебя отстала! Она ж с тебя живой не слезет. А я б отдал ей каплю и всё на том! — сердито верещал домовой.

— Та-ак. Интересненько, — озадачилась Арония. — Не сбежишь, Михалап, коли отпущу тебя? Поговорим?

— Не сбегу! Пусти! — буркнул Михалап с досадой, чувствуя, как его ухо всё больше опухает. — Я ужо понял, что ты в силе, Лар… Арония, коль меня, бывалого домового смогла в горсть ухватить!

Освободившись, он спрыгнул на пол и принялся ожесточённо тереть ухо снятой с головы заячьей шапкой — разгоняя кровь.

— Эка, ты! Сильна, мать! — недовольно проговорил он, усаживаясь на ковёр — чисто собака. — И правда — ты теперь ведьма, что ль? И зовут — Арония?

— А то! — усмехнулась девушка, садясь на диване и укутываясь в одеяло. — Зачем мне выдумывать?

— Сильное имя! — уважительно отозвался домовой.

— Ты мне лучше скажи вот что. Чего это ты, домовой, подвязался Евдокии служить? — строго спросила Арония. — Какой-то драной кошке-оборотню.

— Неправда твоя! Не служу я ей! Я сам по себе! — обиделся домовой.

— Я заметила, как ты сам по себе! — отмахнулась Арония, бывшая когда-то Ларой. И подала ему шило: На! Забери своё добро, служака! Скажи, как же ты докатился до жизни такой? Только не ври мне, я почувствую.

— А чо мне врать-то. Рубель она мне дала! Царский золотой! — сверкнул он жёлтыми глазами так, будто они у него тоже были золотые. — Чтобы помог я ей каплю твоей крови добыть. Силу она твою с ней заполучить хотела. Но я взял с ней обещание — что смертоубийства здеся не будет, — пробрюзжал домовой.

— Почему?

— Я в этой Акимовой хате сколь поколений Белоглазовых вырастил! Мне здеся такое без надобностей!

— Дёшево ты стоишь! Рублевик? — хмыкнула девушка.

На эти слова Михалап лишь поёжился. Но буркнул:

— Эт щас рублевик ничо не стоит, а на царский-то можно было стадо коров скупить!