И только Кляпа, вальяжно развалившись где—то в глубинах сознания, потягивая воображаемый коктейль с ярко—зелёной трубочкой и хлопая себя веером по воображаемому лицу, захихикала, причмокнув с таким удовольствием, словно наблюдала за грандиозным цирковым номером, где клоуны валялись в тортах.
– Ишь ты, – промурлыкала она, растягивая слова, – наш десерт на ножках заёрзал, как пирожное на сковородке! Сейчас и крем польётся, и вишенка на макушке заиграет канкан! Готовься, Валюша, будет шоу с фейерверками!
Кляпа театрально подмигнула, словно собиралась запускать хлопушки, и ещё раз звонко чмокнула в воздух, вызывая в голове Валентины образы летящих взбитых сливок и разлетающихся конфетти.
Валя, не оборачиваясь, потащила Славика в сторону подсобки, ловко маневрируя между шкафами и растерянными сотрудниками, которые, казалось, не могли решить, аплодировать ли этому представлению или вызывать санитаров.
Подсобка встретила их ароматами затхлой бумаги, моющего средства и тоски по лучшей жизни. Узкое помещение было завалено ведрами, старыми папками, потрёпанными коробками с надписями "важное" и "очень важное", а в углу торчал облупленный швабрами стул, которому, казалось, хотелось закричать от одиночества. Лампочка под потолком мигала, будто у неё был личный нервный тик, а пол под ногами покрывался тонкой липкой плёнкой пыли при каждом шаге.
Славик, оказавшись в этом мрачном оазисе хаоса, застыл на месте, вытянув руки вдоль тела, как нашкодивший школьник, которого завели в кабинет директора за поедание мелков. Глаза его стремительно округлялись, как будто он пытался одновременно увидеть, понять и сбежать из происходящего. Он переминался с ноги на ногу, пыхтел, хлопал ресницами, как выброшенная на берег рыба, и уже собирался, видимо, задать какой—нибудь невинный вопрос про уборочный инвентарь, когда Валя перешла к активным действиям.
Схватив Славика за ворот рубашки, Валя так резко дёрнула его к себе, что тот взвизгнул от неожиданности, его воротник перекосился, сделав его похожим на школьника, которого не просто поймали за списыванием, а ещё и заставили трижды вслух прочитать свои подсказки. Славик взмахнул руками, сбил папку с полки, зацепился пяткой за ведро и чудом не завалился на бок, лишь хрюкнув от испуга. Валя, не давая ему опомниться, шагнула вперёд с такой решимостью, словно собиралась спасать планету от метеорита одним поцелуем. Внутри неё бушевал абсурдный пожар решимости, заставляя действовать с неуклюжей страстью, которой позавидовал бы даже самый неистовый участник сельской дискотеки.
Она впилась в его губы страстным поцелуем, словно актриса на репетиции дешёвой оперы, где партнёру полагалось мгновенно поверить в любовь всей жизни и без стеснения изображать бурю страстей. Валентина наклонила голову вбок, затем ещё вбок, пытаясь поймать правильный угол атаки, из—за чего их носы комично сталкивались и скользили друг о друга, как два враждующих тюленя на скользком льду.
Язык Валентины ловко проскользнул в рот Славика и, обретя вольготную свободу, принялся играть в догонялки с его нерешительным, испуганным языком, который пятился назад, как напуганная улитка. Где—то на подкорке вальяжно отозвалась Кляпа, довольно прицокав языком: "Ого—го, Валюша, да ты ему сейчас так прокачаешь миндалины, что он сам полезет тебе в бюстгальтер проверять, все ли там документы на любовь подписаны! Давай, родная, замеси ему в голове такую карамельку, чтобы он потом неделю ходил с выпученными глазами и сномным стояком!"
Это действо напоминало танец двух неуклюжих ужей, случайно запутавшихся в тесном мешке, только вместо танца выходила трепыхающаяся карусель с брякающими коробками, шуршащими папками и писклявыми стонами рассыпанных скрепок под ногами.
Славик сначала отшатнулся, нелепо запрыгал на месте, как человек, которого случайно полили из шланга, шмякнулся спиной о стеллаж с папками так, что с полок посыпалась целая лавина бумажного хлама. На голову ему с грацией упавшего кирпича свалилась пустая коробка из—под бумаги, которую он в панике пытался отмахнуть, но та зацепилась за его плечо и болталась, как нелепый рыцарский шлем.
Он ойкнул, взвизгнул, словно наступил на кошку, и беспомощно замахал руками, сбивая при этом несколько папок в полёте. Однако, повинуясь какому—то древнему инстинкту, быть может, доставшемуся ещё от робких рыб—отшельников, Славик начал отвечать на поцелуй, правда, с такой нерешительностью, будто боялся укусить что—нибудь ненароком или случайно подписать контракт на продажу собственной души.
Коробки качнулись на полках, под потолком жалобно загудела лампочка, а Валя, совершенно серьёзно, продолжала втискивать всю свою накопленную за годы сдержанности страсть в это комичное сражение языков. Славик ёжился, дёргался, один раз даже подпрыгнул, когда зацепился штанами за ведро для мытья пола, которое издало предательский брякающий звук.
Где—то на фоне в её голове Кляпа восторженно улюлюкала, хлопала в ладоши, подзуживая: "Давай, Валюша, давай! Оближи ему язык так, чтобы он сам просил у тебя инструкцию по эксплуатации своей трясущейся душонки! Нам таких рекордов ещё в Зале Срамоты не хватало!".
На этом месте Валя, всё ещё целуя Славика, поймала себя на мысли, что если кто—то сейчас заглянет в подсобку, увидит эту картину: втиснутые между коробками, с перекошенными от неожиданности лицами, с нелепыми движениями, с топорщащимися в стороны руками, с ногой Славика, застрявшей в ведре, и с их нелепыми попытками сохранить равновесие, – этот кто—то вполне мог бы подумать, что это не жизнь, а дешевая комедия, репетируемая пьяными актёрами за пятнадцать минут до премьеры.
Целуя Славика с тем неуклюжим пылом, который уже давно стал для неё новой реальностью, Валя почувствовала, как всё вокруг исчезает, сужаясь до шороха их дыхания, до скрипа подрагивающих стеллажей и звона натянутых нервов. Мир сузился до жалобного шороха их одежды, до тяжёлых вдохов, словно воздух в подсобке внезапно сгустился и стал липким, пахнущим пылью и старыми тряпками.
Она, не прекращая поцелуя, ухватилась за пряжку ремня, дрожащими пальцами шаря вслепую, словно на ощупь прокладывая дорогу к спасению от всего происходящего. Брюки Славика, расстёгнутые наспех и с трудом, неловко сползли вниз, вызвав у него сдавленный вздох, полный испуга и чего—то почти комического – как будто он сам не верил, что оказался участником такого бурного абсурда.
Валя медленно опустилась на колени, колени жалобно хрустнули о грязный кафель, но она не обратила внимания. Подсобка встретила её новое положение волной запахов: бумажной пыли, влажной тряпки и чего—то неопределённого, давно застрявшего в углах старых коробок. Свет лампочки мигал над ней, как старенький глазок наблюдателя, который только и ждал, чтобы донести обо всём начальству.
Славик стоял перед ней, застыл, будто школьник на линейке, только вместо гимна ему предстояло пережить что—то совершенно иное. Он тяжело дышал, спина его была напряжена, руки безвольно повисли вдоль тела, а глаза метались, словно он искал на потолке ответы на вопросы, которых стеснялся задать вслух.
Валя, не теряя времени, ловко стянула с него трусы – обычные, светло—серые, слегка растянутые, с неуклюжей синей полоской по краям, словно ещё одно напоминание о простоте и неловкости их обладателя. Сняв их, она мельком взглянула вверх и заметила, что мужское достоинство Славика пока выглядело растерянным и неготовым к великим свершениям. Без тени колебаний её губы решительно приняли его, как принимают робкого гостя в суматошный праздник, с тем упрямым теплом, в котором было больше заботы и решимости, чем страсти.
Валя, не глядя наверх, сосредоточенно взялась за дело. Она действовала машинально, как человек, выполняющий сложную работу, требующую всей его концентрации. Её голова медленно двигалась вперёд и назад, движения были упорными, целеустремлёнными, словно она старалась дотянуться до какого—то важного рубежа, невидимого постороннему глазу.
