Внутри всё ещё трясло. Волна возбуждения не отступала, она теперь гуляла по телу, как музыкальная импровизация без финала. Колени подгибались. Затылок вспотел. Дыхание сбивалось. И Кляпа внутри щебетала:

– Ну скажи же, это была премьера века?

– Я тебя сдам, – прошипела Валя, – в полицию, в зоопарк, в ад – куда угодно.

– Лучше в следующее приключение.

И она пошла. Нет – поплыла. По тротуару, с лицом покрасневшего баклажана, с походкой человека, которому забыли сказать, что шоу уже закончилось.

Квартира встретила Валентину, как старый коврик у двери: безразлично, с запахом сырости и лёгким осуждением. Свет в прихожей моргнул, словно решил – «ладно, зайди, только недолго». Валя ввалилась внутрь, сбросила обувь, не целясь, попала по пакету с макаронами и приземлилась на диван так, как падает человек, которого предали не враги, а собственные ноги.

Сумка упала рядом. Пальто осталось висеть на плечах, как плащ покинутого супергероя. Волосы прилипли ко лбу. Губы пересохли. Взгляд уехал на уровень мебели. Валя сидела и пульсировала. В буквальном смысле – дрожала, как микроволновка, в которой забыли выключить функцию «буря в жопе».

– Всё, – сказала она в пространство. – Я больше не человек. Я мембрана для стыда. Я нерв в оболочке из унижения. Я…

Тут зазвонил телефон. Звук был таким мерзким, как будто кто—то включил хруст пакетиков с кетчупом на полной громкости. Экран мигал: Мама.

Валентина поморщилась, прижала ладони к лицу, как будто пыталась остановить старение или хотя бы диалог. Потом всё же взяла трубку – с той решимостью, с какой берут кредит в валюте.

– Да?

– Валюша, ты где? – прозвучал голос матери с тем надрывом, который обычно бывает у людей, разбивающих яйца прямо на полу. – Я звонила тебе в телеграм, ватсап, в скайп, даже в старые одноклассники заходила! Почему ты не отвечаешь?

– Потому что я… – Валя замялась. Пыталась найти слово, но всё, что приходило в голову, попадало под статью.

– У тебя всё хорошо?

– Мама, я только что чуть не кончила в маршрутке.

– Что?

– Я сказала – кашлянула в маршрутке. Простыла. Голос садится.

Мать ненадолго зависла. Потом продолжила:

– Слушай, ты можешь сегодня сходить в школу? У Насти родительское собрание. Я не успеваю, у меня тут отчёт, Света заболела, Татьяна Петровна взяла больничный, а если я не сдам, меня сожрут живьём. Ты же всё равно дома?

– Мам, я… я вообще—то в процессе самоуничтожения.

– Ну тем более. Подышишь свежим школьным воздухом, вспомнишь юность, посмотришь, как другие матери выглядят лучше. Я с тобой не спорю – ты идёшь.

– Подожди, ты же просишь. Ты не приказываешь?

– Валентина, я тебя родила, я не прошу. Я формулирую будущее.

– Мама, я… – она замялась. Хотелось сказать «умираю», «меня преследует инопланетная развратница», «внутри меня щёлкает будильник похоти», но изо рта вырвалось только: – Я уставшая.

– Валентина, послушай. Там будет Павел Игоревич. Учитель. Молодой. Очень приличный. Все матери на него заглядываются, но он – ни с кем. Понимаешь?

– Я что, должна прийти и захватить его? Это стратегия?

– Нет, это просто факт. Просто сходи. Поговори. Посмотри. Убедись, что Настя сидит не на батарее. Мне надо знать, что ты тоже умеешь взаимодействовать с обществом.

Валентина закрыла глаза. Лоб пульсировал. Печень казалась недовольной. Сосуды в висках начинали мстить. А Кляпа внутри уже щёлкала пальцами и шептала: «Павел Игоревич, говоришь? Хм…»

– Ладно, – выдохнула Валентина. – Я пойду.

– Спасибо, доченька. Ты моя опора.

– Я больше как временный костыль, но давай.

– Умничка. Прическу только поправь. А то ты у нас иногда выглядишь, как будто с дуэлей не возвращалась.

Сигнал прервался. Валя уронила телефон на диван. Пальцы не хотели разгибаться. В голове было ощущение, что весь мир – это большой школьный коридор, по которому к ней идёт контролёр из космоса с лицом Собчак и кнутом в виде родительского чата.

– Слушай… – подала голос Кляпа. – А может, этот Павел – он и есть тот самый? Ну, ты понимаешь… с ДНК, мечтами, простынями?

– Нет, – отрезала Валентина. – Не тыкай туда свои планетарные лапы. Это просто собрание. Просто школа. Просто стул под мелованной доской.

– Ага, – хихикнула Кляпа. – А потом просто брачный контракт и роды под гимн галактики.

Валентина встала, медленно, как зомби, у которого ломка и календарь с дедлайном. Пошла в ванную. Глянула в зеркало. Оттуда на неё смотрел персонаж из мифа про то, как стыд может принимать форму лица.

– Я приду на это собрание, – сказала она вслух. – Но, если ты начнёшь опять щёлкать свои будильники – я выпью средство от перхоти не глядя. И ты умрёшь вместе с моей кожей головы.

Кляпа промолчала. Но внутри что—то хихикнуло и сказало «хорошо—хорошо—хорошо», как обезьяна в лифте.

Квартира гудела. Не в буквальном смысле – не техника, не батареи, не трубы. Гудела сама атмосфера. Воздух вибрировал, как нервный кашель в кабинете директора, и казалось, что даже розетка в углу подмигивает: «Ты пойдёшь на это собрание не просто так, Валюша».

Валентина стояла перед шкафом в позе древнегреческой трагедии. Одна рука вцепилась в плечики, другая тряслась в кармане халата. Лицо перекошено, как будто её одновременно заставили пересдать ЕГЭ и целоваться с начальником.

– Мы надеваем красное, – заявила Кляпа с напором организатора вечеринки по искусственному зачатию. – Платье. Обтягивающее. С вырезом. И босоножки с ремешками, чтобы педагоги сразу поняли – ты знаешь, где начинается анатомия.

– Нет, – процедила Валентина, будто проглатывала тостер. – Мы надеваем джинсы. И свитер. Серый. Без намёков. Без вырезов. Без историй. Я хочу просто сесть на задний ряд и дышать через нос.

– Ты хочешь быть пыльным фактом? Или шансом на выживание?

– Я хочу быть незаметной. Как грусть в бухгалтерии.

– Валюша, ты идёшь туда не просто так. Это школа. Там мужчины. Столы. Усталость. И ты. Прямая, как удар под дых. Готовая. Ты должна…

– Я не должна никому вообще ничего. Я человек. Не контейнер. И сегодня я не хочу быть обнажённой проблемой.

Кляпа застонала. Не эротично. Не страстно. А как холодильник, который понял, что свет внутри больше не вернётся.

– Послушай. У нас осталось всего ничего. Три дня. Шесть кандидатов. Один шанс. И ты… собираешься надеть вот это?

– Это свитер.

– Это уныние, связанное бабушкой, которая ни разу не занималась любовью. Он пахнет отчаянием и недотрогой.

– Он пахнет безопасностью.

– Он пахнет девственностью, закатанной в шерсть.

Валентина резко натянула джинсы. Они сели плотно. Не вызывающе, а как броня. Потом – свитер. Он растянулся на плечах, провис на груди и создал форму, которую можно было охарактеризовать как «я просто здесь посижу, не трогайте меня, пожалуйста».

– Валюша, – умоляла Кляпа, – ну хотя бы губы накрась. Чуть—чуть. Как сигнал бедствия.

– Нет.

– Тогда тени?

– Нет.

– Подмышки сбрила?

– По привычке.

– Хорошо. Это уже победа.

Валентина подошла к зеркалу. В отражении – преподаватель истории, ушедшая в отпуск по уходу за разочарованием. Волосы собраны в хвост, лицо серое, глаза как рыба в морозилке. Глядя на себя, она тихо сказала:

– Отключи будильник.

– Что?

– Я серьёзно. Сегодня – школа. Там дети. Родители. Я не собираюсь устраивать спектакль по мотивам собственной вульвы. Отключи. Хотя бы на вечер.

– Это против протокола.

– Это против логики. Ты хочешь, чтобы я кончила на собрании? Под диктовку директора? Или прямо в момент, когда говорят про фонд класса?

– А если там будет… Он?

– Кто?

– Он. Тот самый. С генетикой. С потенцией. С челюстью, которая заставляет яйцеклетки аплодировать.

– Ты с ума сошла. Это школа, не каталог доноров.

– Именно поэтому туда ходят лучшие мужчины. Учителя. Умные. Уставшие. Без женщин. С мольбой во взгляде. Они не знают, что ты идёшь. А ты – не знаешь, кого там встретишь.