Жука—Собчак остановилась посреди комнаты, как человек, которому предложили сесть, но не объяснили, где именно он рискует пятой точкой. Она с хрустом раскрыла блокнот, в котором было столько табличек и графиков, что у Валентины затряслись глаза – организм воспринял это как бухгалтерскую атаку.

– Переходим к тестированию, – объявила она голосом, способным остановить миграцию леммингов. – Требуется демонстрация ваших сексуальных навыков. Немедленно. В текущих бытовых условиях.

– Демонстрация чего? – переспросила Валя, моргнув так, как будто кто—то предложил ей станцевать в суде над собой.

– Базовая сексуальная инициативность. Простые формы соблазнения. То, что у вас называют… флиртом.

Кляпа в голове издала короткий, писклявый визг, как кнопка аварийного выхода в маршрутке.

– Ты слышала? Она хочет, чтобы ты танцевала страсть на ковре из Икеи. Валюша, пожалуйста, умри сейчас – потом мне будет проще вытаскивать твои остатки из пепельницы.

– Я… – начала Валя, но рот пересох. Губы слиплись в знак протеста.

– Начинайте, – велела Жука и щёлкнула ручкой, как будто этим движением активировала капкан. – Протокол сто сорок четыре—К: визуальная подача и вербальная завлекаловка. Вариант без партнёра. Время пошло.

Валентина стояла посреди гостиной, одетая в халат, который уже давно утратил любые намёки на форму, и носки с розовыми мишками. Идеальный образ сексуальной пантеры, если эта пантера – архивариус на пенсии, переживший развод с лампочкой.

– Ну… – произнесла она, сделав шаг в сторону, потом передумала и сделала тот же шаг назад. Получилось движение рачка, обиженного на геометрию.

Жука хмыкнула. В её блокноте что—то заскрипело.

– Это что сейчас было? Предварительная разминка? У нас на планете даже пробирки подают себя увереннее.

Валентина сделала глубокий вдох, напомнив себе, что хуже уже было. Например, в Суздале. Например, когда застряла в брюках начальника. И если уж она тогда не исчезла в небытие, то сейчас точно заслуживает Нобелевку по стыду.

Она поправила халат, вытянулась в непонятное подобие «привлекательной позы», которую видела в глянцевом журнале, но почему—то вышло что—то среднее между "меня сводит ногу" и "я прячусь от комаров". Затем попыталась медленно провести рукой по бедру – получилось движение, больше похожее на то, как вытирают стол после супа.

– Продолжайте, – сухо подтолкнула Жука, не поднимая глаз от таблицы.

– Ну… привет, – пробормотала Валя, чувствуя, как уши нагреваются до температуры греха.

– Это ваша вербальная завлекаловка?

– Я… ну, да…

– Прекрасно. На нашей планете это бы сработало, если бы вы обращались к печке. Печка, возможно, бы заинтересовалась. Из вежливости.

Валентина попыталась обольстительно повернуться – халат поехал вперёд, нога встала назад, центр тяжести исчез. Всё закончилось тем, что она чуть не плюхнулась на ковёр и в панике схватилась за штору.

– Растительность не помогает, – отметила Жука, не поднимая взгляда. – У нас в оранжерее один трепетник подмигивает убедительнее. Он, кстати, зацвёл.

Кляпа в голове уже рыдала. Сдавленно, как будто кто—то прятал плач под подушкой.

– Валюша, я не знаю, как ты выживала на этой планете. Это не флирт. Это… охота на жалость. Ты танцуешь, как будто хочешь извиниться перед мебелью.

Валя, отчаявшись, решила пойти ва—банк и начала медленно покачивать бёдрами. Если бы она знала, как выглядят бёдра в покое, то не удивилась бы – сейчас они двигались как два разных существа, пытающихся уйти в противоположные стороны, но вынужденно соединённые тазом.

– Это призыв к размножению? – с неподдельной болью в голосе спросила Жука. – Вы уверены, что это не экзорцизм?

Валентина резко остановилась. Сердце билось так, как будто тоже хотело сбежать из тела, не дожидаясь формальностей.

– Всё… я закончила…

– Невозможно. Вы даже не начали. С таким уровнем презентации вы можете рассчитывать максимум на скрещивание с дождевым червём. И то – при его согласии.

Валя опустилась на диван. Даже не села – именно опустилась, как пельмень в кипяток, у которого отобрали иллюзию плотности.

Жука щёлкнула ручкой. И записала что—то, очень длинное. Словно аннотацию к провалу. Или список рекомендованных реформ.

– Хорошо, – произнесла она наконец. – Зафиксировано. Пункт: "Зачатие через танцевально—гримасную форму воздействия – не рекомендуется." Запасной план будет запрошен. До следующей попытки остаётся пять дней, восемь часов, тридцать четыре минуты.

Валентина молча кивнула. Даже не головой – просто вселенной внутри себя. Мол, да. Конечно. Ещё раз так станцую – и точно кого—нибудь вырою. Сама. С лопатой.

Кляпа внутри захныкала:

– А ведь когда—то я мечтала стать легендой. А теперь я – сожитель комедиантки с гибкостью офисного кактуса.

Жука—Собчак, словно невидимая команда дала ей сигнал, развернулась к кофейному столику и, с видом человека, который вот—вот пересчитает твои родинки в бухгалтерской ведомости, достала из внутреннего кармана планшет. Устройство выглядело внушительно – как будто в нём одновременно хранились архивы космической налоговой и чертежи межгалактического презерватива.

– Переходим к официальной части, – сказала она и провела пальцем по экрану.

Планшет пискнул, мигнул, и над ним вспыхнула голограмма. В воздухе зависли полупрозрачные таблицы, графики и диаграммы. На одном – линия, которая, судя по наклону, стремилась зарыться в земную кору. На другом – силуэт женщины с подписью: «Объект #349—А: низкий коэффициент обольщения, высокий риск социального отторжения, предельный уровень сдержанности».

– Согласно последним обновлениям из Главного Репродуктивного Центра, – продолжила Жука, листая страницы одним сухим движением, – вы обязаны достичь стопроцентного выполнения плана «Зачатие» в срок, не превышающий пяти земных суток.

– Стопроцентного? – переспросила Валя, чувствуя, как ноги снова хотят слиться с полом.

– Именно. Один зачатый эмбрион. Желательно – одноклеточный, но с перспективой. Иначе… – она сделала паузу, на которую в кино обычно наслаивают тревожный гул – …вы подлежите планетарной переработке.

Валя вытаращилась на голограмму. Та мигнула и показала крупным планом мусорный бак с надписью «органическое». Подпись под изображением гласила: «Проект признан безнадёжным. Переработка на биоудобрения».

– Переработке? – сипло уточнила Валентина. – Это шутка?.. Это какая—то ваша инопланетная метафора?..

– Увы, – отрезала Жука. – Всё буквально. По первичному составу вы, к счастью, подходите для программы удобрений классов C2—C4. Ваше мясо, конечно, не содержит достаточной питательности, но кости можно перемолоть в структуру для тепличных подложек. У нас сейчас рост цен на кальций.

В голове у Вали зажужжало. Не от страха – от паники, которая сбилась с ритма и пошла вразнобой.

– Кляпа! – взвизгнула она мысленно. – Скажи что—нибудь!

– Это ложь, – дрожащим голосом отозвалась Кляпа. – Нет, то есть… это не ложь, это скорее… перспектива. Но всё не так плохо. Мы можем всё исправить. Всё! Ещё есть время. Ещё есть мужчины. Ещё есть позы. Я готова действовать! Я соберусь! Устроим марафон! Мы нагоним план!

– Марафон? – прохрипела Валя. – Ты в своём космическом уме? Я не марафонец! Я лежачий камень с внутренним недоверием к людям!

– Мы справимся! – заверещала Кляпа. – Я клянусь! Я активирую все протоколы. Я пересмотрю позы. Я даже… я даже пересчитаю твои чакры вручную, если понадобится. Но, пожалуйста, не надо переработки. Мне… мне нравится быть тобой, хотя ты и тормоз.

Валентина уставилась на голограмму. Та теперь показывала эмбрион. Одинокий, мелкий, крутящийся как невесомый знак вопроса.

– В случае невыполнения плана, – продолжала Жука, вычерчивая пальцем новую схему в воздухе, – куратор Кляпа будет отозвана и направлена на переобучение в Центр Поведенческой Реабилитации. Там ей будут вживлять память креветки и принуждать к посеву репродуктивных агитаций среди улиток.