Она шла по улице, петляя, как будто пыталась от себя же спрятаться. На ней было всё то же платье – неудачно натянутое, с перекрученной подмышкой и сбившимся подолом. Колготки – с зацепкой от пятки до колена. Туфли – одна чуть большевата, другая, наоборот, впилась в пятку. В одной руке – пальто, скомканное, как одеяло с дивана после тревожной ночи. В другой – сумка, набитая чем—то невнятным, в том числе и носком. Она его обнаружила только у третьего перекрёстка. Кто он был, чей, как попал в её вещи – загадка из разряда тех, что не решаются никогда.

Каждый шаг отзывался в теле: плечи ныли, под рёбрами щемило, шея напрягалась от постоянных оглядываний. Не потому, что она боялась слежки – нет. Она боялась другого: что обернётся и увидит. Что? Неизвестно. Может быть, отражение Кляпы в витрине. Может быть, себя – до. До всей этой одержимости. До экспериментов. До позора, который всё ещё стучал в висках.

Мимо шли люди, кто—то с коляской, кто—то с кофе навынос. Кто—то говорил в гарнитуру – Валя вздрагивала каждый раз, когда слышала голос. Голос женский. Весёлый. Иногда хрипловатый. Иногда до невозможности знакомый. Кляпа молчала. И это было хуже, чем когда она говорила. Потому что, когда молчит Кляпа – это значит, она ждёт.

За следующим поворотом показалась вывеска. Белые буквы на синем фоне. Строгие, прямые, чуть облупившиеся: «ПОЛИЦИЯ». У Вали пересохло в горле. Не от страха – от слишком резкой надежды. Как будто увидела заправку посреди пустыни. Захотелось заплакать. Не драматично – просто по—человечески. По—глупому. Прямо под табличкой.

Она замедлилась. Не остановилась – просто сделала шаг медленнее. Потом ещё. Тело, кажется, само решало, как себя вести. На повороте её отражение вспыхнуло в витрине зоомагазина. Там, за стеклом, в гамаке висела морская свинка – довольная, ленивая, спокойная. Валя уставилась на неё и впервые за утро почувствовала зависть.

– У неё хотя бы есть грызунок, – прошептала она, – а у меня – только голос в голове и компромат в нижнем белье.

Она хмыкнула, шаг ускорился. Осталось перейти дорогу. Проехала машина – медленно, как во сне. Потом ещё одна. На тротуаре напротив стоял подросток с самокатом. Куртка с капюшоном, худые колени в рваных джинсах, телефон наготове. Он увидел её, вскинул камеру, щёлкнул. Прямо в лицо. Без стеснения. Потом, не убирая телефона, пробормотал:

– Свадьба была жаркой.

Он улыбнулся. Широко, с нажимом. И добавил:

– Жених, похоже, сбежал.

Валя не замедлилась. Но внутри будто что—то сдвинулось. Каблуки начали отбивать ритм быстрее. Сумка на плече закачалась. Воздух стал холоднее, жёстче.

Она не смотрела на него. Даже не повела бровью. Только прошипела себе под нос, не останавливаясь:

– Ещё один – и я кляп ему всучу в прямом смысле.

Валя стояла перед двумя представителями закона, как подросток, застуканный за просмотром порнографии в библиотеке. Только теперь вместо монитора – собственное тело, а вместо смущения – смесь ужаса и воли к жизни. Всё, что она до этого времени считала странным, глупым, невозможным, теперь складывалось в единственную реальность.

– Хорошо, давайте ещё раз, – сказал старший сержант Виктор Павлович Крылов, которого все здесь звали просто Викторыч.

Он был лет под шестьдесят, с пузом, усами и выражением лица «я уже видел всё – и хочу обратно на дачу». Рядом с ним, за стойкой, сидел дежурный сержант Алексей Марков – моложе, нервный, но старательно пытающийся выглядеть серьёзным. Он кивнул, будто подбадривая Викторыча, и замер, наблюдая.

Крылов положил ручку на блокнот, выдохнул и добавил:

– Без лишнего. Кто она, где, как и зачем?

– Её зовут Кляпа, – Валя сглотнула. – Она… она у меня в голове. Иногда молчит, иногда говорит. Но главное – она управляет мной. Моим телом. Я не контролирую. Она может… ну…

– Конкретней, – попросил Викторыч. – Управляет – это как? Вы не двигаетесь или двигаетесь, но не вы?

– Именно второе. Я внутри. Сознание моё. Но руки, голос, действия – её. Я как пассажир в собственном теле.

– Это когда началось?

– Дней десять назад. Сначала просто голос. Саркастичный. Потом – первые захваты. Я могла это остановить. Теперь – нет.

– И как вы поняли, что это… – он поискал нужное слово, – …не галлюцинация?

– Потому что всё слишком логично. Она говорит как взрослый человек. С фразами. Аргументами. Шутками. Много матов. Она в курсе новостей. Разбирается в мужской психологии лучше меня.

– И вы хотите, чтобы мы что сделали? – вмешался дежурный. – Экзорцизм? Обратный гипноз?

– Я хочу, чтобы вы зафиксировали. Чтобы был документ. Что я пришла. Рассказала. Честно. До того, как она… снова.

– Что «снова»? – спросил Викторыч, строго глядя ей в глаза.

– Соблазнила кого—нибудь. Без моего согласия. Моими руками. Моим телом.

– Вы хотите сказать… сексуальное насилие, совершённое вами, но не вами?

– Именно.

– В отношении кого?

– Пока одного. Курьера. Потом… бывший одноклассник. Сегодня могла бы… – Валя осеклась. – Если бы вы не заговорили со мной, я бы, наверное, и вас уже…

Наступила долгая пауза. Дежурный медленно выпрямился, взглянул на Викторыча, тот – на него.

– Запиши, Викторыч, – сказал дежурный. – Ну, с формальной точки зрения, у нас тут получается: субъект женского пола, биологически нестабильный, агрессивный, с выраженной склонностью к сексуальному воздействию и захвату инициативы. Мотив – продолжение рода, пусть и не совсем нашего.

Викторыч, по всей видимости, был человеком привычек. На нём висела форма, которая пережила три руководства и одну антикоррупционную проверку. На поясе болтался потрёпанный кожаный планшет, а в нагрудном кармане торчала ручка с надписью «Россия – страна возможностей». Он выслушал Валю с той степенью спокойствия, с какой пенсионеры слушают прогноз погоды: слегка нахмурившись, не перебивая, будто мысленно сверяясь с уже имеющимися шаблонами.

– Вы говорите, что контроль тела вы теряете периодически? – уточнил он, не глядя на неё, а только помечая что—то в блокноте.

– Да. Обычно она сначала шепчет, а потом… как бы входит. Или просыпается. Или… ну, берёт всё. Речь, движения, поведение. Внутри остаюсь я, но ничего сделать не могу. Как будто заперта за стеклом.

– А голос? Постоянно слышите?

– Не совсем. Иногда она молчит. Но когда говорит – слышу отчётливо. Словно кто—то разговаривает изнутри черепа. Иногда это звучит… слишком уверенно.

– И склонна к сексуальному поведению? – уточнил Викторыч, и его брови, словно по команде, поползли вверх.

– Сильно. Очень. Она доминирует. Словами, движениями. Может заставить раздеться, флиртовать, сделать… ну, это.

– Оральное?

Валя кивнула и уставилась в пол.

– Причём с применением авторитетного тона, – добавила она тихо. – Без шанса отказаться.

Дежурный, который до этого молча перебирал бумажки, в этот момент поднял глаза и заговорил впервые за всю сцену. Его голос был сух, почти официозен, но в нем сквозило что—то театральное – как будто он давно ждал возможности вставить реплику.

– То есть, гражданка, вы хотите заявить, что стали жертвой сексуального вторжения инопланетянки?

Валя моргнула.

– Именно так.

Дежурный повернулся к Викторычу с лицом, на котором было ровно столько удивления, сколько нужно, чтобы его не заподозрили в равнодушии, но и не обвинили в сочувствии.

– Запиши, Викторыч, пришелец женского пола, сексуально агрессивен, мотивы – репродуктивные.

– Ну, с формальной точки зрения, у нас тут получается: субъект женского пола, биологически нестабильный, агрессивный, с выраженной склонностью к сексуальному воздействию и захвату инициативы. Мотив – продолжение рода, пусть и не совсем нашего, – подвёл итог дежурный.

– Формулировка будет спорной, – хмыкнул Викторыч, дописывая в блокноте, – но, черт побери, звучит правдиво.

Валя сидела на краю скамейки, сцепив пальцы в замок, и смотрела на них так, как смотрят пациенты при первой прививке – будто не до конца уверена, спасёт ли это, но укол всё равно примет. Она чувствовала, как спина липнет к пальто, которое так и не сняла. Стыд стал фоновым, как уличный шум: постоянный, вязкий, но уже не пронзительный.