Проследил, как Костя вынул папиросу, сам чиркнул зажигалку, поднес к папиросе. Костя закурил и пристально глянул в узкие глаза. Сыромятов не дрогнул, не шевельнулся тревожно, даже чуть усмехнулся.

— На первом месте сейчас Ленин, — проговорил он. — Вот надо только его тоже окладом писаным обвести.

Он встал, подошел к занавесочкам, сдернул их. Иконы засияли. Резные футляры заставили Костю удивленно вскинуть брови:

— Да, кто-то работал. Красота.

— Работали мастера, — ответил Сыромятов.

— Дорогие, наверное, иконы?

— Да свои деньги платили, — ответил, возвращаясь к столу, хозяин. — У нас все свое. Нажитое своим по́том. Вот читаю в газетах — там выслали богачей, там вот отобрали. Мол, нажито на поте трудовом и чужом. Батька мой вот этот дом, например, на своем горбу. Сам бревна пилил, сам сплавлял, сам с братьями день и ночь, можно сказать, топором и пилой. Дранку сами стегали, кирпич лепили. Все своим хрипом... А вы вот пришли в деревню и думаете, что нажил Никон Сыромятов дом через воровство какое, через эксплуатацию, как пишется в газетах «Беднота», — кивнул он на этажерку. — Читаю. Грамотен... А ведь и отберут, — вдруг сказал он. — Как у батмановских мужиков. Отберут и не чихнут. Да вон как землю отбирают. И не моргнут...

Костя затянулся дымом и все смотрел пристально на Сыромятова.

«Сказать или не сказать? — билась мысль в мозгу. — Оглушить его сразу. А впросак если?»

— Вот вы мне скажите — все идет к равенству сейчас. Ну, меня выселят из дому и дадут, скажем, хатку, как у Федьки Волосникова. И другие так же будут жить. Дак ведь равенства все равно не будет. Те же наркомы наши не поселятся в такой вот развалюшке. Позорно же, кто же их тогда уважать будет. Чай, в Москве послы всякие...

— Послы, — согласился Костя. — Смотреть будет новая власть, как распорядиться в будущем жизнью. Смотреть, прикидывать. А кой-кто за наган да в спину.

— Это вы насчет землемера?

— Да, вот убили жестокие люди. За добро.

— Как тут сказать, — медленно протянул Сыромятов. — К нему жестоко, а он тоже ведь жестоко. Вы вот тоже жестокие бываете. Раз — завернули руки за спину зимогору и мазурику.

— Мы за преступление...

— Как тут сказать, — вдруг усмехнулся Сыромятов. — У нашего мужика Бухалова такой ли кус земли отобрали в общий кус бедноте. Это что — не преступление? Ну, вы партийный человек, и я знаю, что вы ответите. А в душе-то согласны со мной, что несправедливо поступили. Бухалов-то на моих глазах был голь-шмоль, а хрипом тоже своим...

— У нас разный взгляд, — поднялся Костя. — Нам друг друга не убедить.

— Может, пойму, коль еще поживу маненько, — смиренно проговорил Сыромятов, подымаясь тоже из-за стола. — Может, еще кваску?

— Спасибо, — ответил Костя. — Искать нам надо убийц землемера, некогда распивать да рассиживать.

И он быстро и твердо глянул в глаза Сыромятову, и опять так же тверд и спокоен был взгляд этого зажиточного деревенского мужика. «Да, конечно, он готов к ответам. Он готов ко всяким ответам. И говорить с ним о Коромыслове пока не следует. Пока не следует», — повторил про себя Костя, спускаясь с лестницы.

У калитки он сказал только:

— Может, еще придется свидеться, снова попрошу квасу...

— Да хоть ночью, хоть днем, — воскликнул как-то злорадно Сыромятов вслед. — Милости прошу...

За калиткой снова встретилась девушка и опять «закинула глазки», а губы надулись как-то странно и капризно, точно она обиделась на Костю. Вдруг хихикнула за его спиной. Эта, значит, далека от всего, что происходит в ее доме, живет своей девичьей жизнью.

Костя свернул к избе-читальне, нашел своих товарищей сидящими на ступеньке, послушно читающими свежие газеты. Стояла и смеялась беззвучно в дверях эта восторженная девушка-избач.

— Вас только не хватает... Что хотите почитать?

— Да ведь некогда уже, — ответил он, улыбнувшись ей. — Пора в дорогу...

На улице, по дороге к околице, он быстро рассказал о Сыромятове, о разговоре с батраком.

— Так их надо задержать обоих, — загудел Македон. — Чего мешкать?

Даже дернул за рукав Костю.

— Да, — сказал задумчиво Костя. — Хоромов так и поступил бы, наверное. Арестовал бы обоих. Только ты прикинь, Македон. Ясно, что Коромыслова или Сахарка в доме у него уже нет. И потом — добьемся ли мы сразу признания, а время-то уходит. И уходят налетчики. Им надо скорее скрыться из уезда, из губернии. И нам надо в Остров, надо узнать, что за человек шел вечером по направлению к дому Калашниковых. А Сыромятов?..

Он помолчал, разглядывая растерянное лицо Македона, как видно, не согласившегося с ним:

— А Сыромятов будет наш. Он никуда не денется. Пусть будет спокоен. Пусть полагает, что мы одурачены им, что он хитрее и умнее нас.

Места здесь были уже близкие к городу — больше троп, и они стали шире, частые следы колес телег, ряды стогов сена, видных издалека, берега реки, в которых то тут, то там бреши от вырубленного на корзины ивняка. И частые деревни, одна сменяющая другую, народ в них уже менее любопытный и встревоженный. Снова спрашивали тех, кого догоняли или кто встречался на пути. Объездчик, с черным загорелым лицом, на лошади. Крестьянин на подводе — сотка из кармана, сапоги с оторванными подошвами, картуз на затылке, сонное раскисшее лицо, глухой кашляющий голос. Парень, бритый наголо, может, новобранец. Какие-то парни в солдатских гимнастерках, с чемоданами, может, на побывку в родные деревни.

Костя понимал, о чем думают его товарищи, идущие следом за ним, но молчал, и они молчали, видя его угрюмое лицо. Невдалеке от деревни Остров в лугах они заметили стадо. Два пастуха сидели на пнях, свесив с плеч кнуты. Может быть, пастухи что знают — у них на виду и дорога, и берег реки.

— Вася, — сказал Костя, — надо расспросить.

Тот кивнул, быстро сбежал по кустарнику в низинку, запрыгал через межи, оставшиеся после когда-то бывшего здесь поля. Они присели на кучи сохлого ивняка, глядя вслед Зубкову. Вот тут не выдержал Македон:

— А может, стоило все же допросить Сыромятова?

— Что толку пока, — ответил ему Костя раздраженно. — Да и не наше дело вести допрос, в общем-то. Перфильеву тут будет работа. Но я верю, — вдруг сказал он, повернувшись к Македону, и увидел на его лице сочувствие. И это сочувствие разозлило. — Верю, что выйдут где-нибудь! Должны выйти. Они натворили кучу дел! Не уйти им так просто, понимаешь, Македон. И погоня наша правильная.

— Да я верю тебе, — вяло буркнул Македон. — Только с какими глазами явимся если к Ярову?

Нет, он не верил. И Костя даже выкрикнул:

— Ну хорошо, а что же — разве все дела мы раскрываем там, в губрозыске? Бывает, что преступники уходят, уходят с кражами, с убийствами. Уходят, потому что мало у нас людей, не хватает розыскных собак, нет еще налаженной техники. Что же с нас спрашивать здесь?

— Тут другое дело, — все так же хмуро ответил Македон. — Мы самые опытные в губрозыске считаемся. Кому как не нам раскрывать. Приедем — что скажем молодым агентам? У кого же им тогда учиться?

Вот как! Костя даже выругался, вскочил, сбежал по круче к реке. И когда заплескал водой, увидел, как дрожат руки. Да, что скажешь Ярову, если снова исчезнет Коромыслов? Молодых агентов им нечего стесняться: пусть поработают столько же. И Яров пусть бегает привычно по кабинету, выкрикивая слова упреков, хватаясь за голову, размахивая кулаком, теребя свою немыслимую, не идущую ему бородку. Он будет сидеть и покорно слушать. Что же, раз так вышло. Но будет мучить его Коромыслов. Незадержанные преступники мучают агентов. Они снятся им по ночам, они встречаются на улицах, в трамваях. Они заставляют резко оборачиваться, вскакивать вдруг в кинотеатре, протискиваться в толпе на толкучке. Конечно же, Коромыслов знает, что за ним погоня. И он снова будет доволен, потому что в который раз уйдет от губрозыска...