— Никого посторонних не видели? — спросил Костя.

— Сразу бы заговорили, — ответил Антон. — Деревня — это такой ли барабан без палочек.

— Может, есть бывшие белогвардейцы?

Антон и Волосников дружно покачали головами.

— Или кто участвовал в зеленых бандах, может, есть?

Волосников глянул на Антона, и тот снова ответил:

— В бандах тоже таких не было. А вот, по слухам, был Сыромятов у Чашинского озера. Готовилась там банда, ан не вышло ничего. Но был по слухам. Твердо не ручаюсь.

— Это какой же Сыромятов?

Волосников показал рукой на двухэтажный дом с верандой стеклянной, мимо которого они прошли только что.

— А эвон под железом. Мироед Сыромятов-то. Батрака держит Трофима, да еще свояченицу, вроде батрачки тоже, Капитолину.

— Как он отнесся к широкополосице? — спросил Костя.

— Дак как, — начал было Волосников. Антон перебил его:

— Подписал приговор вместе со всеми. Мол, тоже на широком поле хочет со всеми. А я так думаю, против своей воли он. Такой живоглот. Его Демин на сходе спекулянтом назвал.

— На сходе спекулянтом, — оживился еще больше Костя. Да, тут что-то было. Оживились и Вася с Македоном. Зеленый, спекулянт, со слов землемера, отдача так просто земли в общее пользование... Нет, здесь что-то да было.

— Засилье тут, — признался Брюквин, глянув при этом на Волосникова. — Вдвоем мы, а грамоты у нас мало. Я вообще хрест ставлю. Ну, Федя, тот поболе, так все онно трудно. А облагаемые налогом — те грамотные и похитрее. Трудно ему, — кивнул он головой на Федора. И тогда Волосников тоже заговорил:

— Да и сено вить надо, дрова щелкать. Да тесу бы наготовить. Эвон у меня сарай без пола, да и крышу смяло в прошлую зиму. Небом крыта, звездами горожена.

Брюквин разинул рот — доволен, что ли, был рассказом?

— Жена вот в кооператив ушла за леденцом, а малого на меня. Я вот сижу тут про Париж читаю, про премьера Вильсона аль Чемберлена, а малый, поди-ка, замазался...

Брюквин снова разинул рот и опять не засмеялся.

— И то уж, — тише добавил Волосников, — вон Сергей Васильевич Дружинин, инструктор, говорил, что читать надо поболе газет, журналов. А что мне там до Парижа, как мало́е замазалось, поди-ка... А мне надо быть на посту.

Агенты засмеялись, подал голос и Брюквин. Он сказал веско и внушительно:

— Погодь трястись, Федя. Подрастет молодятина, сменит тебя. Та же вон Нюрка Голомесова. Погодь, через годик и посадим ее на твое место. Не бойсь...

— Да я что, — согласился Волосников. — Одно только боюсь, как бы тут уклон советский и партийный не скривить, по делу штоб все шло, как пишется в резолюциях. Да на съездах в Москве. А то почитаешь про съезд, потом подумаешь о своих хомяковских мужиках — и ну, волосья зашевелятся.

— Уклон у вас правильный, — сказал Костя. — Был сход, скоро на широкое поле. Вот и есть это главная ваша задача на нынешнее время.

— Главная, это верно, — согласился облегченно Волосников. — Значит, правильно мы тут командуем?

— Конечно, правильно.

Македон поддержал Костю:

— Неправильно — уездный партийный комитет давно бы поправил вас. Нет этого — значит, верный курс держите, товарищи...

И обрадованный Волосников предложил:

— Айда, товарищи, пить чай ко мне. Жена, может, принесла леденца. Заварка есть, преснухи тоже есть... Хоть и немного, — добавил он тут унылым голосом. Брюквин фыркнул носом:

— Вот уж тут уклон твой не тот, Федор. Какой ты угощей, коль детишек не всегда накормишь. Пусть товарищи пойдут в чайную к Кирьке. Там и сыр есть, и котлету положит Кирька, и чай горяч из куба...

— И все же вспомните, — попросил Костя, — может, посторонние были где-то в деревне. Какие-то разговоры.

— Посторонних мы не видали, — повторил Брюквин, — а вот один разговор слышали.

— Ты про сплавщика? — тут же живо встрял в разговор Волосников. — Ан верно, с того и начинать, может, надо было.

Брюквин прошел к скамье, на которой сидели агенты, подсел, чтобы говорить тише:

— Сплавщик один был как-то у Кирьки в чайной, Сеняга Коноплев. Ну вот. При ем, энто, пришел хозяйский батрак Сыромятова Трошка и накупил еды всякой, селедок там, конфект, папирос. А рассчитался монеткой, заляпанной воском. И сам будто Кирька, трактирщик наш, надумал — будто монетка эта не из марфинской ли церкви. Там была медь, было и серебро. Так можно подумать — не принесли ли Сыромятову эти деньги, а значит, кто-то был. Может, из тех воров?

— Ну, тут с кондачка нельзя тоже, — вставал снова Волосников. — Могла и свеча своя закапать...

— Могла и церковная свеча закапать, — закончил вдруг Македон. Он глянул на Костю, на Васю. Да, тут надо было думать.

— Теперь еще такое дело, — обратился Костя к Волосникову. — Что это за Калашниковы, где они живут?

— Это Калашникова Манька. Она в Острове живет, в пяти верстах отсюда. На бугорке. Самогонщица. За версту увидит подозрительного и потушит змеевик. Никак ее не словит милиция. Баба хитрая, из Москвы два года назад выселенная за шинкарство и притон. Вот купила домишко и живет. Хоть и работает, а шинкарит, да ребят своих, двух парней, обмывает да обкармливает. Ребята из уголовников, по слухам, тоже выселенные. Могут у них и пить вино, и ночевать...

Костя встал, и в это время вошел в комнату Сыромятов. Он остановился на пороге — высокий, прямой, с худым лицом. Приглаживая черную, в проседи, бороду, цокая языком, заговорил:

— Ан не пожелают ли гости чайку у меня отведать, медку, пирогов. Всегда у меня важны гости ночуют. Вот Игнат Никифорович, начальник волостной милиции, из исполкома Илья Ильич Куликов... Не жалуются, всегда довольны. А вы, гляжу, — обратился он почему-то к Македону, может, в нем признав главного, — измучились, пропылились. Заходите — и баньку спроворю. С веничком березовым. И сеновал поспать... Прошу милости...

— Спасибо, — ответил Костя. — Но нам дальше надо идти. Спешим. Но зайти на минутку, посмотреть на ваш дом, зайдем...

Сыромятов попятился сразу, поклонился торопливо и скрылся за дверью.

— Что надумал, Костя? — тихо спросил Македон.

— А зайдем. С батраком поговорим. И с ним поговорим.

Они вышли на крыльцо.

— Ну, что решим? — обратился Костя к своим помощникам. — Какое предположение?

— Я так думаю, — начал первым Вася, — здесь два предположения. Первый: Коромыслов — давнишний знакомый этого Сыромятова. Он и сейчас пришел к нему, принес деньги. И монетка из церкви тоже прошла через его руки. Ну, а если верно монетка закапалась под образком? И что Сыромятов не имеет отношения к Коромыслову?

— Я свое думаю, — вставил Македон. — Надо арестовать и батрака, и хозяина.

— Надо ли сейчас? — сказал Костя. — Хоромов — тот арестовал бы и батрака, и хозяина и стал бы вести допрос. От нас же уходит Коромыслов. Возможно, что мы добьемся признания Сыромятова и батрака, а тот уйдет. Я так думаю: пойдем сейчас к Кириллу, поговорим о монетке. Потом к батраку, его спросим — коль признается сразу, значит, ведем допрос Сыромятова. Признается Сыромятов — значит, берем его под стражу и везем в уезд. Не получится разговор — оставим. А пока айда к Кириллу.

Котлет не было и сыру тоже. Был чай, мягкие баранки, пахнущие остро тмином, и яичница — настоящая глазунья, присыпанная свежим лучком.

Сам Кирилл, пожилой мужчина, в легком халате на голых плечах, повязанный по-женски платком на голове, нарезал за стойкой лук тяжелым ножом. Постукивая, при этом часто взглядывал на агентов, на сидящую за столом рядом с ними девушку-избача, приехавшую только что в Хомяково. Она громко рассказывала своим соседям о том, как наладит здесь первый спектакль по Островскому, как будет учить грамоте здешних крестьян, устраивать вечера в клубе-читальне, потому что народ здесь ничего не знает, кроме сена, коров, покосов и десятин. Она переводила восторженные глаза с Васи на Македона, с Кости снова на Васю. Они слушали ее, улыбаясь, расспрашивая, подшучивая. Она не обижалась на шутки и смеялась звонко, закидывая голову, поправляя изредка темные волосы у висков.