Вспомнился еще невольно Колька Болтай Ногами. Нынешней зимой на одной из улиц Рыбинска кто-то окликнул Костю. Не обратил сначала внимания. Послышались шаги бегущего человека и снова радостный крик:

— Дядя Костя!

Оглянулся и не сразу узнал паренька — в тулупчике, в шапке-ушанке и аккуратных валеночках. Колька Болтай Ногами! Даже обнял его, подбросил, затряс — так рад был увидеть снова и таким вот чистеньким и веселым, румяным от морозного ветра.

— Идемте в чайную, дядя Костя, — предложил Колька Болтай Ногами. — Я чаем вас угощу. Как вы-то меня угощали, помните, в столовой, как дядька Михей угощал в трактире «Биржа»?

Спешил Костя на поезд да и только что отпил чай в столовой. Но пошел — любопытно было, как это бывший карманник будет угощать на свои деньги, заработанные честным трудом. В дымной столовке возле вокзала носился меж столиками Колька Болтай Ногами. Он принес хлеб, чай, сыр. Выпросил даже нарезанные лепестки колбасы.

— Чудной ты, — сказал укоризненно Костя. — Ты натащил на бригаду грузчиков-крючников. А ведь я совсем сыт...

Но парнишка подвигал еду и все смотрел на него с такой любовью, что у Кости еда вставала в горле.

— Ну, что ты уставился? — спросил сердито. — Сам-то ешь да пей. Как живешь-то?

Он едва не спросил: не тянет, мол, назад. Колька Болтай Ногами сам сказал, без вопроса:

— Хороших много людей на фабрике. На квартире живу у хорошей хозяйки. Разве всех их можно бросить, дядя Костя?..

Вспомнив сейчас этот разговор, Костя оглянулся на Васю:

— Ты помнишь, Вася, был у нас в одном деле Колька Болтай Ногами?

— Как же, — ответил Вася, — по делу Хрусталя.

— Да, по делу Хрусталя. Встретил я его зимой.

— По краже?

Костя укоризненно покачал головой.

— Я увидел его хорошим рабочим пареньком.

Он шел и снова вспоминал ту столовку: звон посуды, крики подвыпивших, вернувшихся из поездок железнодорожников. И окно. За окном он, Колька Болтай Ногами, бегущий со всех ног к вокзалу на свой поезд. А он все сидел у окна и смотрел на поземку и вытирал глаза платком.

Хомяково встретило их запахом сена с колыхающихся подвод, ревом привязанных на выгонах телят, стуком колунов и топоров — шла заготовка дров на зиму. Дома здесь были большей частью крытые соломой. Лишь два или три сияли жестью и железом, имели стеклянные веранды, увитые, как в бывших барских домах, плющом. Около одного из них, за палисадом, стоял высокий мужчина с темной бородкой, худым лицом, прямой. Агенты остановились возле палисадника, спросили про сельсовет. Мужчина обернулся, указал черенком лопаты:

— Только что прошел туда наш председатель. Он же и партийный секретарь, — добавил тут же. — А вы по важному делу?

— По важному, — ответил Костя, проходя дальше, успев заметить, как высокий парень в белой рубахе кидает охапки сена в сарай.

В маленьком доме, в комнатке, полутемной от листвы лип, сидел за столом невысокий молодой мужчина в рубахе, выпущенной на штаны, в валяных опорках на босу ногу. Круглое лицо его было чисто выбрито, волосы аккуратно приглажены. Увидев вошедших, он нагнулся тотчас к ящику стола, вытянул ремень и с молниеносной быстротой перепоясал себя. После этого поднялся, разглядывая гостей, протягивая руку каждому.

— Председатель сельсовета и секретарь партячейки, — назвал он себя, когда узнал, кто пришел к нему в кабинет. — Фамилия Волосников, зовут Федором.

И после этих слов шагнул к окну, распахнул его, крикнул кому-то за забором:

— Эй, ну-ка, за дядькой Антоном. Да живо, из городу люди пришли...

Опять вернулся к столу, последил, как пьет Македон воду из ковша, послушал, как тот хвалит за то, что в сельсовете ведро и такая чистая, просто ключевая, вода.

— А как же. Приходят люди то с одним, то с другим. Вода нужна. А вы, чай, по Демину заявились?

— По Демину, — ответил Костя. — Да и по другим делам.

— Что касательно землемера... — Волосников пытался говорить по-казенному, полагая, наверное, что такой разговор и надлежит вести с представителями из губернии. — Так начальник милиции присутствовал уже у нас. Игнат Никифорович. Заарестовал он Бухалова Пашку. За дело — пусть не грозит власти кулаком.

—Но ведь Бухалов не стрелял и не грабил церковь или кооператив. Надо ли было его заарестовывать?

— Да может, и не надо, — тотчас же согласился Волосников. — Чего там — ну, пошумел парень. Так спьяну да с обиды... Может, и не надо было бы, — повторил он, тревожно поглядывая на дверь, ожидая, видимо, того самого Антона. — Обиженных у нас по околотку немало. А вот кто бы мог придумать такое изуверство касательно Ивана Андреича?

Он пожал плечами, и в это время в комнату вошел высокий, кряжистый, похожий чем-то на Македона мужчина. Разметанные седые и густые волосы-патлы прикрыты старым выгоревшим картузом, съехавшим на затылок. Лицо медно от загара и свежо, как у здоровых, крепких людей, занятых каждый день работой на воздухе, под солнцем. Одет он в полотняную рубаху, тоже, как и у Волосникова, выпущенную на штаны. Ноги босы. Он обошел агентов, размашисто протягивая руку для приветствия:

— Антон Васильевич Брюквин, бывший красноармеец. Служил у Фрунзе, даже честь ему отдавал, как тот посещал пулеметную роту. Сначала в Казахстане воевал, потом перебросили нас дальше к югу, в пески... Мать ты честная, как вспомнишь эти пески...

— Ты погоди про пески, — попросил строго Волосников, подымаясь. — Товарищи из самой губернии, ищут этих разбойников. Просят помочь им. Кто бы из наших мог это Ивана Андреича, как ты думаешь?

Брюквин присел на скамью рядом с Македоном, смахнул картуз, приляпал волосы ладонью, повертев при этом косицы за ушами. Потом закинул ногу на ногу, рука привычно потянулась за куревом. А Волосников снова к нему:

— Может, Болонкин Семен?

Брюквин задумался, аккуратно отмыкая листочек газеты, расправляя пальцами. Наступила тишина.

— Нет, — сказал наконец. — Не можа... Помню, в парнях в лесу были. Увидел змею Семка — и ходу прочь из лесу. Ну, какой же убивец это? Соль только менять на коров...

Он засмеялся, а Волосников быстро пояснил агентам:

— Это младший брат, Болонкин Семен. Весной продал корову на подторжье, а накупил соли полные сусеки. Поживиться хотел. Ан, соль-то так дешева и осталась, да еще навезли в кооперацию полные воза... Ну, а его братец Гоша? — снова обратился к Брюквину. И опять наступила тишина. Антон облизал папиросу, покачал головой:

— Нет, не можа... Штаны у него всегда валятся. Как же это — одной рукой штаны держать, другой с ножом.

— Ну, а Бухалов-отец? — снова приподнялся нетерпеливо из-за стола Волосников.

Новая тишина нарушилась щелчком спички — потянуло дымом. Антон покачал головой, убирая горящую папиросу в кулак:

— Он не хват. Вот отрубить голову быку топором он сможет. Это ведь кому как. У нас вот тоже в пулеметной команде был один грузин. Быка мог он стащить, а как дойдет дело до пулемета...

— Ну, а Сыромятов? — перебил его сердито уже Волосников, не решаясь, видимо, попрекнуть за эти военные воспоминания. — Никон-то бы мог?

— Никон мог бы, — кивнул головой Антон. — Он из ундеров царских аль там ефрейтор, что ли. Он, помню, в мундире приезжал в деревню, до германской войны-то. Оммундирования два канплекта доставил. Знать, на хорошем виду был у начальства. Он мог бы.

— Но он же с нами был там, у сарайки-то. Тоже пропивал литки...

— То-то и оно-то, — протянул как-то разочарованно Антон. — Ну, в проехте...

— В проехте, да — согласился и Волосников и подергал себя за ремень. — Это, я думаю, товарищи, что между Чемберленом и этим убивством на трахте одна линия. Можно сказать, линия Керзона. Линия на подрыв союза крестьянства и рабочих...

Да, конечно, связь между премьером английского правительства Чемберленом и Коромысловым была видна. И премьер там, за морями, и Коромыслов были проникнуты одним — ненавистью к новым преобразованиям в Советской России. Но им, агентам, надо было спешить.