В отличие от представителей центрального аппарата, региональных руководителей в ЦК было относительно мало. Немногочисленность представительства партийных и государственных органов национальных республик отражала незавершённость конституционного устройства страны. СССР не был сформирован вплоть до 1922 г., но даже и после этого помимо РСФСР в него входили всего три республики. На XI съезде достойно выглядели партийные органы и госструктуры только одной республики — Украины. В 1922 г. среди членов ЦК состояло достаточно представителей её партийного и государственного аппарата. В ЦК входили председатели Совета народных комиссаров Украины и Центрального исполнительного комитета Украины, а также первый и второй секретари КП(б)У. В ЦК также вошли первый секретарь и ещё два партийных функционера из недавно образованной Закавказской Федерации. Белоруссия — четвёртая республика, присоединившаяся к Советскому Союзу, — вообще не была представлена в ЦК. Региональные партийные и государственные органы имели весьма слабое представительство. В Советском государстве действовали так называемые областные бюро ЦК. Они контролировали территории в несколько раз превышавшие области (административная единица, появившаяся в 1930-е гг.). В ЦК входили первый секретарь компартии Уральского бюро и глава Юго-Восточного (территория Северного Кавказа и Донской области) бюро партии. Другой член ЦК отвечал за партийные организации Сибири. Перечисленные выше чиновники с мест внесены в графу «региональные партийные организации» и «региональные государственные органы» (табл. 1.2). Подобное распределение мест в ЦК являлось следствием развития ситуации во время гражданской войны. Сибирь и Урал, как, впрочем, и Украина, Закавказье и Центральная Азия, — все эти регионы непременно имели представительство в ЦК (хотя бы в составе 2–3-х человек).

В 1922 г., как и в предшествующие и последующие годы, руководство партийных и государственных органов Петрограда и Москвы было избыточно представлено в ЦК. Это говорит о некоторой замкнутости советской власти начала 1920-х гг. Ключевую роль в двух столичных городах играли Л.Б. Каменев и Г.Е. Зиновьев, возглавлявшие Московский и Петроградский советы — скорее государственные, чем партийные органы. Здесь мы при желании найдём немало общего с центральной системой управления — с ленинским СНК. Наибольшее значение имели государственные, а не партийные должности. Членами ЦК также были ещё трое чиновников из Петрограда. Москва в большей степени отражала тенденции будущего: её представляли два секретаря и председатель городской парторганизации. За пределами столиц не было ничего похожего на более позднюю систему секретарей обкомов. В 1922 г. в РСФСР насчитывалось 45 губерний в Европейской части, 8 на Украине, но только одна из них была представлена в ЦК — Ивановская. Грэм Гилл предположил, что в это время происходило структурное разделение в ЦК между представителями центрального руководства и регионов и что в 1922 г. последние получили преимущество. По его мнению, этот предполагаемый раскол ограничил возможности для развития институционального единства ЦК, что способствовало последующему подъёму сталинизма. Действительно, тогда действовало много факторов, ослаблявших институциональное единство ЦК, в частности нерегулярность его заседаний. Видимо, члены ЦК действительно делились на представителей центральной и региональной элит, однако не стоит переоценивать значение этого факта (во всяком случае, в первые годы после революции). В любом случае, в относительно стабильном 1922 г., как показывают наши расчёты (табл. 1.2), москвичи составляли 61% от всех членов ЦК[50]. Со временем число представителей регионов в ЦК увеличилось, и, возможно, это сыграло свою роль в уменьшении единства внутри ЦК, но об этом рано говорить, имея в виду 1922 г.

Что представляла собой революционная элита? Попытки охарактеризовать большевиков-революционеров, исходя из противопоставления старой партийной гвардии пришедшим позже соратниками Сталина предпринимались не раз. Основываясь на утверждении о конфликте между старой гвардией партии — авангардом пролетариата — и новым поколением бюрократов, Троцкий писал о «предательстве» революции[51]. Георг Шуллер, одним из первых попытавшийся составить коллективную биографию советской элиты, охарактеризовал господствующий тип «человека из Политбюро» в 1917–1924 гг. (и в меньшей степени в 1924–1938 гг.) как «вышедшего из среднего класса теоретика, образованного, многократно выезжавшего за границу космополита». Он противопоставлял его следующему поколению партийных работников — «организаторам и администраторам»[52]. В своём исследовании Шуллер имел в виду только Политбюро, а не всех членов ЦК, но это противопоставление часто используется для характеристики руководства партии в целом. Ричард Пайпс предложил иную трактовку событий, исходящую из его представлений о революции и не имевшую ничего общего с толкованием Шуллера. По мнению Пайпса, виной всему являлось чрезмерное честолюбие «интеллектуалов, захвативших власть в октябре 1917 года». Эдвард Кинан в своих суждениях пошёл ещё дальше. По его мнению, революционная элита сыграла дестабилизирующую роль, так как мировоззрение её представителей было глубоко чуждо русскому крестьянству[53]. В постсоветский период российские историки Коржихина и Фигатнер попытались дать анализ номенклатурной системы в целом. Взяв за основу анализа расстановку сил внутри ЦК, они противопоставили друг другу разные поколения высшего руководства России. Ленинская гвардия, с точки зрения Коржихиной и Фигатнера, выгодно отличалась от последующих поколений советской элиты: в неё входили «профессиональные революционеры, выходцы по преимуществу из семей квалифицированных, потомственных рабочих и разночинной интеллигенции». Они вступили «в гонимую партию по глубокому убеждению в необходимости социальных преобразований, вдобавок к полученному в детстве воспитанию и образованию осваивали в тюрьмах, ссылках, эмиграции новые профессии»; их отличала «независимость мышления, ненависть к бюрократии и романтизм фанатиков индустриализации»[54].