Общий жизненный опыт связал вместе две подгруппы, выделенные в первой части данной главы: революционную элиту (избиравшихся в ЦК в 1917–1922 гг.) и представителей нового призыва (впервые вошедших в ЦК после 1923 г.). Они разделили общую судьбу в годы Большого террора. Из 78 представителей революционной элиты 18 умерли естественной смертью до 1936 г. Из 60 оставшихся 43 (72%) погибли в 1936–1938 гг. и лишь 17 пережили эти годы. Ещё более показательна участь представителей нового призыва, которые предположительно отбирались самим Сталиным. В настоящий момент известны даты смерти 167 из 187 человек, принадлежавших к этой группе. В 1937 г. из указанных 167 человек были живы 150. Из них 117 (78%) погибли в результате репрессий. Таким образом, доля жертв в этой группе была выше, чем среди революционной элиты. (В действительности доля репрессированных представителей нового призыва, скорее всего, была ещё выше, так как 20 человек, дату смерти которых мы не знаем, вероятно, также стали жертвами репрессий.) Если вдуматься в эти цифры, то получится, что более двух третей представителей революционной элиты и нового призыва были уничтожены системой, которую они сами помогали создать.

Имелся и ещё один повод для сплочения элиты и её конфликта со Сталиным. И дело здесь не только в возрасте и общем жизненном опыте, причина крылась в общих с любой другой общественной или политической организацией тенденциях. Партийная элита уровня ЦК представляла собой самодостаточную бюрократию в прямом смысле этого слова. Историк Моше Левин убедительно объясняет эту сторону её деятельности. Элита — особенно после 1928–1932 гг. — стремилась к стабильности. Государственная система, по мнению её представителей, должна была развиваться так, чтобы отвечать интересам высших эшелонов бюрократии. Действительно, так и было в период правления Брежнева в 1960–1970-е гг. Но эти намерения не учитывали позицию Сталина, начавшего чистки как раз для того, чтобы предотвратить наступление такой нормализации. Возможно, что Сталин понял, как и Горбачёв 50 лет спустя, что он не сможет работать с такой элитой. Согласно Левину, в основе безумия репрессий лежал подход Сталина, который «отказывался принять основы системы, формирующейся под его собственной [властью]… правила, где новые социальные группы, особенно принадлежащие к государственной и правящей страте, начинают оформлять и консолидировать своё положение». «Новые кадры разрастались, чиновники уселись в кресла и прочно обосновались на своих постах; их новые привычки могли бы побудить их к действию, и они покусились бы на… персонализированный стиль правления главы государства. Вероятно, эти вполне реальные перспективы не прельщали параноидального лидера». В 1930-х гг. действительно пыталась выкристаллизоваться командно-административная система, владельческая бюрократия, правящий класс, и Сталин пытался остановить этот процесс. Он не мог, как показала последующая история СССР, добиться успеха[219].

Какими бы ни были стремления и единство этой бюрократии, Сталин испытывал общее недоверие к любой подобной когорте. Это чувство он перенял у Ленина и, как ни странно это звучит, разделял со своим заклятым врагом Троцким[220]. Более того, Сталин опасался, что правящая элита не только потенциально была неверной, становилась бюрократизированной (в негативном смысле этого слова), но и не соответствовала тем задачам, которые перед ней стояли. Этот функциональный аргумент, вероятно, стоял во главе всех остальных доводов. Сталин заранее решил, что в элите требовалось произвести масштабные изменения. Важно отметить: он не сомневался, что бюрократическую партийную верхушку легко заменить, и это, по нашему мнению, является немаловажным фактором. Действительно ли революционная элита и представители нового призыва были готовы к уничтожению — вопрос спорный. Это входит в противоречие с некоторыми интерпретациями. Например, Даниелс особо подчёркивает фактор естественного отбора в элите 1920-х гг., которую он представляет как людей «эффективно выполнявших приказы и решительных в борьбе с оппозиционными проявлениями»[221]. Шейла Фицпатрик полагает, что партийная элита к тому моменту постарела, хотя этот аргумент и не выглядит убедительным. Элита того времени была моложе, чем даже в 1950-е гг. или любой другой последующий период советской истории[222]. Конечно, Сталин всё это прекрасно понимал, так как его самого революция вознесла на вершину власти, когда он был ещё очень молодым человеком. Элита могла оставаться в таком положении очень долго. Активная служебная карьера для среднестатистического члена ЦК 1934 г. должна была завершиться в 1955 г. (в возрасте 65 лет), но никак не в 1937-м. Вполне закономерно, что мир, внутри которого действовала элита, радикально изменялся по мере того как экономическая и политическая системы становились все сложнее. Внутри Политбюро определённо существовало недовольство низким образовательным уровнем даже высших должностных лиц, например секретарей областных комитетов партии[223]. Однако, как показало будущее, поколение, пришедшее на смену, было немногим лучше.

Можно с уверенностью утверждать, что хотя Сталин и нуждался в поддержке близкого круга соратников (Политбюро), он не чувствовал никаких обязательств перед элитой в целом (то есть перед ЦК). Сталин принадлежал к старым большевикам. Это создавало ему авторитет внутри партии, но он не чувствовал никакой привязанности к её ветеранами как к особой группе. На съезде 1934 г. он подверг нападками высших партийных чиновников: «Эти зазнавшиеся вельможи думают, что они незаменимы и что они могут безнаказанно нарушать решения руководящих органов. Как быть с такими работниками? Их надо без колебаний снимать с руководящих постов, невзирая на их заслуги в прошлом». Через три года на пленуме ЦК в феврале–марте 1937 г. Сталин предложил последовательный план действий, который позволил бы повысить идеологическую грамотность партии и продвинуть новые кадры. Каждый партийный секретарь — от главы партийной ячейки до обкома — должен был выбрать двух заместителей, которые впоследствии могли бы сменить его на руководящем посту. «Могут сказать: а где их достать, двух заместителей на каждого, у нас нет таких людей, нет соответствующих работников. Это неверно, товарищи. Людей способных, людей талантливых у нас десятки тысяч. Надо только их знать и вовремя выдвигать, чтобы они не переспевали на старом месте и не начинали гнить». Зловеще звучат слова в его итоговой речи на пленуме: «Я говорил в докладе, повторяю здесь, что мы, старики, члены Политбюро, скоро отойдём, сойдём со сцены. Это закон природы. И мы бы хотели, чтобы у нас было несколько смен, а для того, чтобы дело организовать, надо теперь же заняться этим…»[224]

Вернёмся к вопросу об узах, связывавших членов ЦК. Сам путь, по которому развивались репрессии, говорит сам за себя. В них присутствовали и трезвый расчёт, и ошибочные построения. С одной стороны, сам Сталин до конца не осознавал того, чему суждено было случиться. С другой — даже те меры, которые он планировал, и его реакция на события были выполнены с большим политическим искусством. К тому же большинство представителей элиты были преданны Сталину и готовы, по своей наивности или вследствие цинизма, принять обвинение других в троцкизме или в сотрудничестве с иностранными шпионами. Они не собирались голосовать за собственное физическое уничтожение. Лучшее объяснение этому дал Молотов в своей беседе с поэтом Феликсом Чуевым[225]: