— Вы вели себя безобразно, неуважительно, — сказал Мигунов, когда я пришел на службу.

— Некорректно, некорректно, — затянул Бубнов, отпрыск какого-то Бубнова, не то повешенного, не то расстрелянного в каких-то казематах в конце второго тысячелетия. — Так патриоты своего учреждения не поступают. Вы наказали не только себя, но весь коллектив. Пятьдесят тысяч в казну нашего НИИ — это значит бесконечно прекрасные перспективы улучшить оборудование экспериментальных лабораторий и, наконец, повысить зарплату остронуждающимся сотрудникам. Вы просто немилосердны, Степан Николаевич. И мне совершенно непонятны ваши мотивы отказа. Я никогда не поверю и не смогу согласиться, что вы поступили так, чтобы спасти свою шкуру. Никогда вас не считал шкурником. Я теперь не знаю, что вы ответите общему собранию. Народ ждет встречи с вами. Все низкооплачиваемые настроены против вас. Больше того, они готовы вас разорвать. И я могу войти в их положение. Шестьдесят процентов этих бедствующих сотрудников вот уж третий год не принимают ванн из козьего молока, не едят перепелиных яиц и не пьют розового масла, что, как вы сами понимаете, отрицательно сказывается на их самочувствии. Двадцать процентов из общего числа не пользуются одноразовыми шприцами и не в состоянии вылетать на лыжные прогулки к Северному и к Южному полюсам, а остальные пятнадцать процентов вынуждены работать по четыре часа в сутки, чтобы заработать гроши на собственный бассейн и на приобретение одного-двух самолетов. Они, признаюсь вам, если мы не защитим вас, сдерут с вас шкуру и скажут, что так это и было, да-да, что вы вошли в Собрание уже ошкуренный.

— Что я вам посоветую, — по-доброму заметил Мигунов. — Спасти вас может только чистосердечное раскаяние. Покайтесь перед Общим Собранием, скажите, мол, попутал бес, исправлюсь, и дайте торжественную клятву, что вы выполните все требования народа.

Я ничего не ответил. Мне было жалко себя. Жалко загубленной моей жизни, и было невыносимо больно оттого, что я не видел выхода, так как все были против меня.

— Ну и лады, — захлопал в ладоши Бубнов. — Я так и знал, что он согласится…

Хотя я ни с чем не соглашался, но меня стали все поздравлять, точно я добровольно дал добро на участие в убийственном спектакле с моей эксдермацией. Меня похлопывали по плечу, обнимали, гладили и вот так, обласкивая, втолкнули в зал Общего Собрания. Выступал от общественных организаций Свиньин. Он вспотел, точно дирижировал оркестром. Жилы на его шее напряглись с такой силой, что вот-вот должны были лопнуть. Глаза тоже грозились выскочить из раздавшихся орбит. Он витийствовал:

— Мы добились уже такой демократии, какой никогда не было и не будет. У нас на каждое место баллотируются по сто два человека. Нам удалось из них сорок шесть человек разоблачить как злостных расхитителей казны, двадцать четыре человека умерли во время допросов, поскольку неопровержимые доказательства об их скрытых злодеяниях были выложены следствием и оставался только один выход, каким и воспользовались их коррумпированные организмы. Тридцать один кандидат, будучи замешанным в личной нечистоплотности, стремились посредством депутатской должности улучшить свое благосостояние, что также было неопровержимо доказано. Причем у семнадцати из них повышенные сексуальные потребности, что зафиксировано местными советами недозрелой и перезрелой сексуальности. Кроме того, шестеро из этих семнадцати принимали в разных формах участие в создании международной оргаистической ассоциации. В итоге остался один депутат, который не мог совершить никаких преступлений и никогда не сможет их совершить, поскольку находится вот уже двадцать лет в бессознательном состоянии: прогрессирующий шок как результат глубокого разочарования в справедливом устройстве нашего бытия. Этот претендент в депутаты, получивший кличку Юродивый, вызывает всеобщее расположение народа, который убежден, что из шока его может вывести искреннее человеческое страдание, каким может оказаться публичная эксдермация, в частности, нашего уважаемого патриота и демократа: мерлиста и антимерлиста, фобоюба и юбофоба, гражданина Сечкина Степана Николаевича.

Огромным нашим достижением, — продолжал Свиньин, — является то, что мы научились обеими руками нажимать кнопки в сложном процессе электронного голосования. Этот мучительный процесс нажимания, когда надо сделать одновременный выбор решения и выбор кнопки, связан с преодолением рудиментарных мозговых явлений, каким именовалось в прошлые тысячелетия раздвоение личности. Теперь мы нажимаем свободно и почти бездумно, и в этом новый гарант нашей прогрессивности. Мы в нашем институте использовали методику поименного голосования и, в частности, по сечкинскому вопросу получили такие результаты — девяносто шесть процентов за участие Сечкина в спектакле, три и девять десятых воздержались, остальные против. Таким образом, мы поздравляем товарища Сечкина с большим доверием, какое ему оказывает родной коллектив.

Дружные аплодисменты оглушили меня. Стоявший рядом Бубнов сказал мне шепотом:

— Вы должны выразить признательность и поблагодарить коллектив за доверие.

— Хорошо, — ответил я и со вспыхнувшим вдруг решением взошел на трибуну. — От всего сердца я благодарю вас за доверие, — говорил я, обращаясь к Общему Собранию. — Я готов сыграть роль Карудия и подвергнуться во имя Будущего всем необходимым Испытаниям, но эффект бы значительно усилился, если бы каждый член нашего родного коллектива согласился на частичную, временную эксдермацию одной из частей тела — ступни, бедра, поясницы, спины, груди, шеи, щеки, рук. Причем можно сразу установить, чтобы женщин эксдермировали, скажем, ниже колен, это, знаете, будет и гуманно, и с эстетической точки зрения хорошо. Я представляю белый снег и на нем алые следы ног очаровательных созданий — это не может не впечатлять…

Гул протеста не дал мне продолжить мысль.

— Он издевается над нами! — кричали с мест.

— Он злоупотребляет нашим терпением!

— Сорвать с него кожный покров, и немедленно!

— Уволить! — кричала какая-то незнакомая мне дама.

Тогда поднялся Ковров.

— Мне кажется, мы слишком суровы к нашему коллеге. Наш коллектив силен не только тем, что может казнить. Снять кожу мы всегда успеем, а вот перевоспитать человека, переделать его нутро — это намного труднее. У нас заключен контракт с дружественной нам организацией ВНИКОПом (Временный научно-исследовательский коллектив по вопросам образования и перевоспитания). Я предлагаю передать дело Сечкина в распоряжение ВНИКОПа, и пусть ему там прочешут мозги. Кто за это предложение, прошу нажать кнопки.

— Слишком слабая мера, — улыбнулся Бубнов. — И не без ехидства добавил: — Но в чем-то хуже эксдермации. Образование решено переименовать в Сточную Яму, а во главе поставить Андрея Дебиловича Клюквина, это, знаете, тот еще кадр: ни лыка, ни слов, ни веревок — ничего не вяжет. Говорят, был сотворен искусственным путем в ржавой консервной банке, поскольку с колбами в те годы было крайне трудно.

— Слишком слабая мера, — улыбнулся Свиньин. И не без ехидства добавил. — Но у нас есть на этот счет кое-какие соображения.

Зал протестующе зашумел. И тогда поднялся Мигунов.

— Ну что я вам могу сказать. Если бы мне представился случай выбирать, я бы выбрал спектакль, а не образование во главе с Клюквиным. Образование сейчас хуже самой зловещей эксдермации. Не случайно готовится постановление о переименовании этого учреждения в Ведомство Сточных Ям. Ну и коль зашел здесь доверительный разговор, то я осмелюсь два слова сказать о руководстве этой системой. Андрей Дебилович Клюквин — это, знаете, редкостный фрукт. Ходят слухи, что голова его набита опилками, я даже сам видел, как из него что-то сыпалось однажды, но утверждать наверняка, что это были его опилки, как честный исследователь, не могу, одного визуального наблюдения, согласитесь, крайне недостаточно. Сейчас негласным помощником у него некий Курвин, бывший поручик или флотский офицер, ранее занимавшийся, но не образованием, а сточными водами и на одном из канатных заводов научившийся вить веревки. Причем из любого материала, человеческого и нечеловеческого, живого и мертвого, он вьет что угодно: шпагат, нитки, тесьму, шнурки, канаты. Оба научились перегрызать всех неугодных пополам, для чего вставили стальные челюсти, причем они тут же, не мешкая, обе половинки своих противников отвозят в разные стороны, чтобы никто и никогда их не смог, даже посмертно, соединить. Так что, дорогие товарищи, Сечкин еще пожалеет, что не принял нашего решения.