— Но он же народный повстанец!

— Он погромщик! Мы с вами подготовим и совершим настоящую революцию, и вы, мой милый, станете во главе народовольческой армии. Вы возглавите отряды бойцов, и они под сизыми знаменами будут петь прекрасные песни: "За счастье народное бьются отряды рабочих бойцов!" — Друзилла спела мне революционную песенку, а затем сказала: — Только об этом никому! Конспирация должна быть. Сначала создадим одну главную партию и с десяток для балласта — партии всяких там демократов, федератов, прозелитов, зилотов, фарисеев, конфедератов, императов и так далее… Разумеется, будет у нас своя вольная печать, своя церковь и свои ритуалы казней. Головы будем рубить не поперек, а вдоль: такого еще не было. Мы создадим самый свободный, самый творческий паразитарий. Человек будет лежать на зеленой траве, и тысячи приводных трубок будут соединять его с живыми существами, подлежащими быть хозяевами земли, собственности, государства. Все во имя человека, во имя кровопийства, во имя паразитизма! Каждый будет высасывать алую жидкость не в ущерб рядом лежащему. Поверьте мне, паразитарий — это не так уж плохо, кто понимает. Паразитарий, должна вам сказать, всегда существовал, только нелегально. Нам неприятна ложь. Мы хотим полной правды и полной гласности!

Мы будем проводить Пленумы и Съезды, будем говорить на этих собраниях, пока не лопнем от тоски, и будем выпускать меморандумы и законы, пока этими бумажками не заткнем глотки тем, кто выступает против паразитариев.

Друзилла была прекрасна. Она сбросила с себя фиолетовый хитон и, о боже! на ней была серая кольчуга прямо поверх голого тела…

— Катрин, — сказал я, — довольно же меня дурачить.

— А я вас не дурачу. Вот моя родословная. Здесь все предсказано. Единственное и верное учение о происхождении паразитариев… Конечно же, написано не без юмора, но это же признак свободы, мой милый, как вы однажды стали утверждать.

Я стал читать довольно-таки бледный текст, в котором делалась жалкая попытка объяснить происхождение паразитаризма. Отмечалось, что давным-давно, еще до христианства и других религиозных течений, было философское направление, поименованное зитаризмом. По природе своей оно было голгофско-тибетским. В переводе с голгофско-тибетского зитаризм означает философию жизни. Несколько позже к зитаризму прибавилась частица «пара», которая означала, с одной стороны, нечто цельное, самостоятельное, что соответствовало персидскому «пара», а с другой стороны, эта частичка выражала и тот смысл, который заключен в греческом слове «пара», что означает отклоняющийся от нормы, от правил существующей жизни, то есть разрушающий целостность. Таким образом, термин «паразитаризм» уже в своем изначальном этимологическом смысле нес двоякую семантическую нагрузку: явление с точки зрения этой философии рассматривалось одновременно как умирающее и живущее, при этом на первом месте всегда стоял смысл, связанный со смертью, следовательно, эту философию можно было бы назвать и философией смерти. Надо сказать, что эта философия вобрала в себя многие этические философские направления — от дзенбуддизма и даосизма до марксизма и экзистенциализма. И примечательно то, что эта философия, насытившись всем великолепием предшествующих учений, настолько стала живой и диалектичной, что ее подвижные связи от смерти к жизни и наоборот почти не просматривались. Любой объект был одновременно субъектом и субъектом-объектом и объектом-субъектом-объектом, следовательно, каждый живущий мог считаться одновременно и мертвым, и живым, и наполовину умерщвленным, и на одну треть, и на одну кварту. Проблемой оставалось то, как оживлять мертвых, но так как оживления практически никто не касался и поскольку все исходили из диалектического тезиса "смерть и есть настоящая жизнь", то особой нужды в превращениях, то есть в оживлениях, не было. Решение этой проблемы носило чисто академический характер, писались горы книг о том, кого считать живым и кого мертвым, в каких случаях мертвый до конца мертв и каким образом человек, будучи мертвым, продолжает жить и владеть сознанием, то есть умами живых. Универсальность этих теорий давала широкий простор для многочисленных экспериментов по процессам умерщвления, которые, однако, не назывались таким устаревшим термином, а именовались вполне приличными словами и словообразованиями. Все эти слова и словообразования имели также двойное значение. Первое было на поверхности и означало нечто живое, а настоящий смысл, означавший смерть, был в подтексте и выступал против сложившихся догматов, правил, ограничений и против самой жизни, против того первого значения, которое было заложено изначально в словах, придуманных человечеством в первые две тысячи лет после Рождества Христова. В какое-то время это противоречивое соединение называлось "отрицание отрицания", в последующее время, в эпоху философских абсурдов, это единство воплощалось в Универсуме, где отрицание отрицалось через систему утверждений. В эмпирическую сферу этот тезис проникал исключительно через смерть во всех ее формах, то есть, проще говоря, утверждалась только смерть, а все прочее, как-то: зачатие, эмбриональное развитие, рождение, филогенез и филорасцвет, отрицалось, впрочем, здесь исключались лишь те «филообразования», которые изначально вели к агонии, шоковым состояниям, инсультам и инфарктам, а также к любви, к смерти, к убиению творческих начал, некрообъятиям и некросексу.

По каждому из этих направлений были свои НИИ, свои специалисты, свои частные методики и обобщения. Надо отдать должное философам этого периода, которые горой стояли за творчество и категорически отрицали всяческие жесткие определения, теоремы, схемы, трафареты. Каждый человек мог наполнить тот или иной термин любым содержанием, разумеется, в рамках общепринятого и рекомендованного смысла: здесь можно было рассуждать, с чем-то не соглашаться, лучше всего с самим собой, можно было возражать, желательно по второстепенным вопросам, но все эти свободные операции производить непременно творчески и непременно в направлении смерти, а не жизни.

Так, тайный смысл слова «гуманизм» означал такую любовь и к ближнему, и к дальнему, и к среднему, которая непременно вела к гибели того, на кого направлялся гуманизм. Широко использовались для характеристики тех или иных глобальных явлений народные выражения. Так, синонимом демократии было словообразование «куча-мала». Ее смысл — любыми средствами оказаться наверху и давить тех, кто внизу, да так, чтобы они никогда не встали! Центральными терминами были все же «личность», «свобода» и «деятельность». Слово «личность», как указывали многие исследователи, всегда происходило от слова «личина», то есть маска, которую надевают, чтобы скрыть истинное свое лицо. Однако исследователи доказывали, что личина в значении "прикинуться кем-нибудь, притвориться" не соответствует глобальному смыслу этого термина, поскольку главное в личине — это оболочка, которая может быть не внешним, а внутренним образом наполнена любым содержанием. Применительно к человеку главными наполнителями всегда являются человеческие, точнее производственные, отходы. В двойственности природы наполнителей сказываются многоликие свойства личинообразований. Причем человеческое наполнение означает биологический фактор — жиры, кровь, жидкости, мышцы, белки, сахар, мясные продукты, включая и субпродукты, нервные ткани, электрические заряды, мистические свойства, кожный и волосяной покров. Что касается социальных факторов, то они, конечно же, не сводятся лишь к производственным отходам, но включают в себя ту систему социально-экономических закреплений, а также комплексы знаний, умений и навыков, которыми, как мешок старыми газетами, наполняется человеческая оболочка. Смысл человеческого бытия и состоит в том, чтобы наполнить до предела кожную емкость человеческими и производственными отходами, а затем в одно прекрасное время лопнуть, не выдержав тех или иных нагрузок. Мешки, набитые всем этим дерьмом, разделены по возрастным и половым признакам и именуются гражданами. Каждый такой мешок в системе «мала-куча» стремится к свободе, следовательно, свобода есть способ насилования других и способность оказаться на самом верху человеческой пирамиды. Чтобы и нижние слои граждан ощущали свободу, введена мораль, согласно которой признание давлений сверху есть одна из форм постижения свободы. Карабкаться наверх, набивать мешки отходами — главная деятельность в паразитарии. Поэтому все прочие деятельности — созидательный труд, строительство, производство продуктов и орудий труда — есть ненужные отвлечения от основной деятельности, следовательно, паразитарий заботится о том, чтобы никакого труда в социальном контексте не было. Таков внутриутробный, сущностный смысл труда в паразитарных учениях. А что касается внешней стороны, то тут тьма лозунгов: "Да здравствует труд, единственный ваятель личности!", "Труд — основа счастья!", "Мы — люди труда и потому хозяева мира!" Вот этот последний лозунг весьма и весьма характерен, поскольку он сразу означает водораздел между паразитами, то есть элитой, и хозяевами, то есть носителями паразитарных укладов. Точнее, этот лозунг как бы указывает на два вида труда: труд по созданию отходов и труд по всем процессам паразитирования. В паразитарии, в подсознательных катакомбах личностного бытия давно уже мечтают об истинно-творчески-созидательных девизах типа: "Паразитарный путь единственный, потому что верный!", "Трудолюбивый, предприимчивый, самостоятельный и творческий паразит — вот образец нового человека!", "Новый паразитарий плюс новый человек — залог нашего монолитного единства!"