Проснувшись, я почувствовал, что все мое тело покрылось коркой льда. В комнате было темно. В окне отражалась лампочка, и казалось, что за нею кто-то стоит. Я погасил свет, но человек в белом не исчезал.

— Кто ты? — спросил я, и по телу прошел озноб.

— Какая разница? — ответил шепотом человек. Он снял головной убор, обнажив большой лысый череп. У него была черная борода и кривой нос. Согласно установленным догматам он был похож на Апостола Павла.

— Неужто и ты за мою казнь?

— Мы сильные, — сказал он, — и обязаны мужественно сносить немощи бессильных. Каждый из нас должен угождать ближнему, а не себе. Ты ропщешь и тем самым становишься хуже, чем есть. Всякая душа должна быть покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога. Противящийся власти противится Божьему установлению. Помни: начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь не бояться власти, делай добро и получишь похвалу от нее. Начальник есть Божий слуга, тебе на добро. А посему стремись повиноваться не только из страха наказания, но и по совести.

— С радостью? — съязвил я. — С радостью и с весельем я должен кинуться к Агенобарбову и сказать ему: "Как же я счастлив, что с меня сдерут шкуру! Нельзя ли, милый потомок Нерона, поскорее это свершить?!"

— Любовь не делает ближнему зла, а злоба убивает человека.

— Но я же не сделал никому вреда. Не причинял зла. За что же мне погибать?

— А Христос сделал кому-нибудь зло? Помни: наступило время пробудиться нам от сна. Ночь прошла, и день приблизился. Отвергнем же дела тьмы и облечемся в оружие света. В этом наше спасение. Как днем, будем вести себя достойно, не придаваясь лжи и пьянству, клевете и злобности, сладострастию и распутству, ссорам и зависти. Облечемся в Господа нашего Иисуса Христа.

— Но это же смерть? Спаси меня, Боже!

— Никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя. Кто это примет сердцем своим, тот будет угоден Богу и окружен любовью людской.

— Я все принимаю сердцем. Я верую, только спаси меня!

Я видел во тьме горящие Его глаза. И он точно вопрошал: "А для чего нужна тебе жизнь? Чего ты хочешь? Как и на что употребишь силы свои?"

Окинул взором я всю прошлую жизнь свою, и не было в ней ни света, ни добра, ни утренней прохлады, ни божественного дня. Не мог же я себе поставить в заслугу, что избегал доносов, потому что замарываться не хотел, что увиливал от бесчестных деяний: боялся наказаний, уходил от лихоимства, казнокрадства, взяточничества и подкупов, чтобы душу спасти. Не горланил проклятий, не взывал к убийствам и суровым мерам, страшился грех брать на себя. Но все равно смрадом несло от прошлой моей жизни. Мелкие грешки чередовались с более крупными, и все эти грешки, как сушеные грибочки, чернели на бесовских нитях: сколько их?! Конца им нет!

— Что скажешь, раб греха? Нынешние страдания ничего не стоят в сравнении с тем, какая вечная слава откроется тебе.

— И в тебе нет милосердия? И ты хочешь, чтобы я умер. Я раньше не хотел верить, что Павел слишком правый христовый уклон — назидательной жестокости Тебе не занимать — великий Апостол!

— Скажу еще раз: твои помышления плотские, а они суть смерть. Только помышления духовные есть мир и жизнь…

— Что же мне делать?

— Надеяться. Надежда, когда ее видит человек, не есть надежда, ибо если кто ее видит, то чего же надеяться? Но, когда надеемся на то, чего не видим, тогда воистину ждем и веруем. Дух подкрепляет нас в немощах наших, ибо мы не знаем, о чем молиться, как должно быть, но сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными.

— Нет сил даже надеяться…

— Ты растоптал самое главное, что было в тебе…

— Что именно?

— Именно… — с презрением прошептал Апостол. — Ты растоптал Любовь. Осквернил ее. Помни, у тебя может быть все — богатство, силы, надежда, но если не будет Любви — значит, ничего не будет. Я, Апостол Павел, без Любви — ничто. Если ты не обретешь Любовь, не будет у тебя ни веры, ни надежды, ни спасения…

— Моя Любовь умерла…

— Истинная Любовь бессмертна.

Мы — присмиревшие, до конца не отчаявшиеся, хитромудрые враги Бога! Мы в засаде у радиации, химизации, коллективизации. Окаймленные идеологическими и мнимонравственными удавками, мы на всякий случай обратились в верующих, а вдруг! А не для того мы обратились к Богу, чтобы легче управлять было безропотными, чтобы проще перенести смертельную дозу расщепленной материи, чтобы найти утешение в очередном самообмане. Чтобы смыть со своих уст позор блуда: "Господи, распятый Иисусе, не сходи с гвоздей своей доски, а вторично явишься, не суйся — все равно повесишься с тоски".

Я — в этом сонме неверующих, в этом шовинистическом, атеистическом, схоластическом полчище недочеловеков — и нет мне пощады, и нет прощения, и никакое покаяние меня не спасет…

— Снова гордыня обуяла тебя. Если ты умрешь, то за что? Истинная любовь может побудить человека отдать жизнь за друга, за родных, за свою семью, за великую идею, наконец. Но чудо Христа состояло в том, что он умер за грешников, которые стали врагами Бога. Это высшее проявление Любви — выше уже ничего не может быть.

— Значит, я должен умереть, чтобы лучше жилось Прахову и Хоботу, Агенобарбову и Любаше, Шурочке и Колдобину, чтобы изменить их отношение к Богу?

— Иисус не пришел, чтобы изменить отношение к Богу. Он пришел показать людям, каково это отношение и каким оно всегда было. Он пришел, чтобы неопровержимо доказать, что Бог есть Любовь.

Я долго блуждал по улицам и наконец забрел в букинистический магазин. В этот магазинчик я часто заходил и знал там все книжки наперечет, поэтому мог сразу обнаружить новые поступления. И вдруг среди богословской литературы я увидел алые томики. Они были небольшого размера, в мягкой обложке. Я схватил томики, тут же спросил, когда они поступили, и удивился ответу: "Всегда здесь были". Всего томиков было пятнадцать. Я бережно взял их в руки. Их, должно быть, никто в руках не держал, не раскрывал, так как плотные листочки, такой красивой бумаги я сроду не видел, были один к одному, точно склеены, и не разгибались. Я стал читать (это были толкования Нового Завета Уильяма Бартли) и ощутил неожиданно прилив сил и еще чего-то такого, что требовало от меня именно бережности и покоя. Я едва-едва прикасался к страничкам, они не шелестели, они отвечали мне ласковым прикосновением и от них шло белое сияние. Я обратил внимание на то, что на том месте, где стояли книжки, был листочек с ценой — триста шестьдесят рублей. Таких денег у меня не было, поскольку большую часть моих сбережений я подарил Топазику.

Я сразу обратил внимание на то, что последние пять томов были посвящены Посланиям Апостола Павла. Я стал листать эти томики, и каждая страница захватывала мое сердце: ко мне приходило то единственное освобождение души, в котором я нуждался. Мои деяния, как живые дети: они живут, взрослеют и умирают. Они не считаются с нашей волей. Нечистое деяние оставляет после себя потомство. Оно жаждет еще большего греха. Эти деяния ускоряют смерть. Когда Павел писал послания к коринфянам, преследования и казни христиан еще не проводились в широком масштабе, время мучеников еще не пришло. Христиане в то время страдали от остракизма и социальных гонений. Страх смерти всегда преследовал людей. В чем же сущность страха смерти? Страх перед неизвестностью или сознание своей греховности? А, может быть, смерть — увлекательное приключение, как это намерены объяснить мне Агенобарбов, Любаша и Шурочка. Я думал: пришло ли сейчас время мучеников или все же народ отделается легким остракизмом, голодом и нищетой. Я поражался той безропотности, с которой народ принимал лишения: полки магазинов были пусты, и надежды на появление продуктов не было. Все с нетерпением ждали лета, потому что летом можно было запастись травкой и корешками, свежей зеленью и ранними овощами. А, может быть, мученическая смерть будет разной, избирательной: одни будут тихо умирать от дистрофии, других потащат на виселицы и кресты, чтобы не роптали третьи, а четвертых и двадцатых будут потихоньку ссылать в рудники, в Заполярье, в военные подразделения.