В этом был смысл, но…

– Я не знаю.

Он тихо заговорил прямо у меня в голове:

– Ты освободила Вилли Мак-Коя от Странника, когда он завладел телом Вилли. Ты некромантией прогнала Странника прочь.

Вилли был одним из самых маломощных наших вампиров. Работал он менеджером в «Смеющемся трупе», нашем комеди-клаб. Странник – вампир из Совета. Он явился в город «лично», только он путешествовал, перепрыгивая из тела в тело. Мог использовать тело любого вампира, недостаточно сильного, чтобы ему противостоять. Вилли он подчинил и попытался его использовать, чтобы ранить меня. Я тогда, используя собственную кровь и свою связь с Вилли, нашла его в той темноте, куда запрятал его Странник, нашла и вызвала обратно в его тело.

Я осторожно, потому что с этим общением умов никак не могла освоиться, промыслила:

– Я случайно когда-то подняла Вилли из гроба в дневное время. У меня уже образовалась с ним связь, которой нет с Реквиемом.

Он мысленно шепнул мне:

– Ardeur дает тебе с ним связь, которой не было с Вилли.

– Как же я буду использовать некромантию, чтобы освободить его от ardeur'а, когда я рассчитываю на ardeur как на свою связь с ним? Бессмыслица.

– Некоторый порочный круг имеется, ma petite, но что ты теряешь? – Он наконец заговорил вслух. – Посмотри на него.

Я как можно сильнее прижалась к Жан-Клоду, потом обернулась и посмотрела на Реквиема. Он смотрел на нас, как умирающий от жажды в дюймах от прохладной глади озера, будто между ним и водой – стекло. Наконец-то до меня дошло кое-что.

– Он же не просто ardeur'а жаждет, ему кровь нужна. Он ранен, и ему нужна кровь.

Жан-Клод успокаивающими движениями провел руками по моей спине.

– Oui, но ardeur пересиливает другую жажду.

– Я думала, это невозможно.

– Я это видел у Белль. Видел, как она отдавала ardeur вампирам, которые пренебрегали ради этого жаждой крови, пренебрегали до тех пор, пока однажды ночью не оставались в гробах, не в силах из них выйти.

– Она это делала намеренно.

– Ей хотелось посмотреть, может ли ardeur сам по себе поддерживать других вампиров. Ей хотелось путешествовать с нами по Европе, но взятие крови оставляет следы и выдает нас. Ardeur следов не оставляет.

Я посмотрела на Реквиема:

– Физических следов.

– Oui, знаки есть, но ничего такого, что могли бы распознать власти. Ничего, что могло бы выдать ее план.

– Но у нее не вышло, – сказала я.

– Она умела делиться ardeur'ом с другими, и они питались им. Она умела поддерживать саму себя с его помощью достаточно долго, как могу я, но если ardeur – не истинно твой дар, которым ты владеешь, то надолго его не хватает.

– Странник… – начала я.

Он остановил меня поднесенной ко рту рукой и сказал у меня в голове:

– Тише, ma petite.

Я подумала:

– Ты сказал не говорить мысленно, потому что некоторые из других мастеров вампиров могут нас подслушать.

– Они все еще мертвы для мира, но в этой комнате нас могут услышать.

– Ты им не доверяешь?

– Я не хотел бы широко оповещать о том, что ты смогла заставить что-то делать члена совета.

В этом был смысл. И я подумала медленно и тщательно:

– Странник брал у меня кровь, когда я вызвала Вилли. Я его вызвала кровью.

– Тогда накорми нашего Реквиема.

Эта идея не показалась мне удачной.

– Когда-то он брал у меня кровь. Что если наша проблема отчасти связана с этим? Ашер считает, что любого вампира, бравшего мою кровь, влечет ко мне.

– Ты очень вкусна, ma petite.

– Дело не только в этом, тут еще что-то есть.

– Мы хотим, чтобы наши вампиры были к нам привязаны, ma petite, вот почему привязываем их клятвой на крови. Мы только не хотим доводить их до такого уровня рабства.

Я была у него в голове достаточно близко, чтобы ощутить, что он в это верит. Ему не нравилось видеть околдованного Реквиема.

– Тебе это внушает почти такую же жуть, как мне. Почему? Ведь это же укрепляет нашу власть и силу?

– Может быть, но я не приглашал в наши земли Реквиема или кого бы то ни было, чтобы поработить. Я предлагал кров, но не оковы.

– Огги сказал, что ты бываешь сентиментален себе во вред.

Он сказал вслух:

– Может быть. Но ты мне показала, что сентиментальность – это не всегда плохо.

Я посмотрела в это невероятно красивое лицо и ощутила, как растет во мне любовь почти как физическая сила. Она заполнила меня, раздуваясь вверх, пока не заболело в груди, не перехватило горло и не стало жечь глаза. Послушать, так глупо, но я любила его. Любила его целиком, но более всего то, что любовь ко мне сделала его лучше. От его слов, чему я научила его насчет сентиментальности, мне захотелось плакать. Ричард каждый раз напоминал мне, что я холодна и кровожадна. Если бы это было так, я не могла бы научить Жан-Клода тому, что он сейчас сказал. Нельзя научить тому, чего не знает сам учитель.

Он поцеловал меня, поцеловал нежно, одна его рука скрылась у меня в волосах. Отодвинувшись, он прошептал:

– Никогда не думал, что увижу у тебя такой взгляд, такой взгляд, когда ты смотришь на меня.

– Я люблю тебя, – сказала я, касаясь его руки у меня на лице.

– Я знаю, но есть разные виды любви, ma petite, одинаково реальные, но… – Он улыбнулся. – Я думал, такую ласковую нежность ты оставляешь для других.

– Каких других? – спросила я, не в силах оставить это без прояснения.

Он глянул на меня укоризненно, будто я знала ответ, и – да, наверное, знала. Ричард почти до отчаяния ревновал к Мике и Натэниелу, но впервые я сейчас поняла, что и Жан-Клод тоже ревнует. А ревность – это всегда больно. И мне стало жаль, что я дала ему повод сомневаться, как сильно я его люблю. Он никогда не стал бы держать меня за руку в родильном зале или пылесосить полы, но в пределах его образа жизни я могла просить его о чем угодно.

– Не хотел бы прерывать этот праздник любви, – сказал Лондон таким тоном, что ясно было: он как раз хотел бы прервать, и, быть может, грубо, – но не попытаться ли тебе освободить Реквиема? Или ты не собираешься этого делать, и все – пустые разговоры?

– Лондон! – произнесла Элинор, сумев вложить в одно слово достаточно серьезное предостережение.

– У меня есть основания для такого цинизма, Элинор. Слишком много раз у слишком многих мастеров я напарывался на разочарование.

– Как все мы, – отозвался Нечестивец.

Я посмотрела на них на всех хмуро, и даже тесное прикосновение Жан-Клода перестало избавлять меня от чувства неловкости.

– Спасибо, ребята, а то у меня совсем не было чувства тревоги перед выступлением.

– Мы не хотим тебе затруднять дело, – сказал Истина, – но, как и все вампиры, кроме тех, кто все время существовал под одним и тем же мастером, мы испытали жесткую и жестокую эксплуатацию со стороны тех, кому полагалось о нас заботиться.

– Смысл феодальной системы в том, чтобы те, кто наверху, заботились о нуждах тех, кто внизу. Но я редко видел, чтобы было именно так, – добавил Нечестивец.

– Ага, – согласилась я. – Это как Рейганомика, экономика просачивающегося вниз богатства. Такая система хороша, когда у власти действительно достойные люди.

Братья кивнули, будто я что-то мудрое сказала. Может, действительно сказала.

Я поцеловала голую грудь Жан-Клода, погладила чуть более скользкую кожу на крестообразном ожоге. Отодвинувшись от него, я направилась к кровати, по дороге молясь: «Пусть он станет свободным, но пусть я не причиню ему вреда».

Я велела Реквиему лечь на кровать, и он лег без колебаний. Элинор была права – он был как человек, пораженный взглядом вампира. Я опустилась рядом с ним на колени, подоткнув под них халат, туго завязанный на талии. Глядя на Реквиема, я подумала: есть ли что-нибудь, что я попрошу его сделать, и он откажется? Есть ли какой-то вообще предел? Я видела людей, подчиненных вампирами, которые в мгновение ока становились врагами своих друзей и пытались убить тех, кого любили. Мог бы Реквием убить для меня? Без причины, только по моей просьбе? Хотелось бы знать, но и не хотелось бы тоже.