Легки на помине – Мика и Натэниел вышли из дальнего коридора. Посмотрели на нас всех, и Мика спросил:

– Это о том, о чем я думаю?

– Ты знал про ребенка? – спросил Ричард.

– А мы уверены? – спросил Натэниел.

– Нет, – сказала я.

– Вы оба знали? – спросил Ричард, и снова стала нарастать его сила. Вдруг я оказалась слишком близко к метафорическому огню.

– Да, знали, – ответил Мика.

– Ты им сказала до того, как сказала нам? – Ричард показал на Жан-Клода.

– Они со мной живут, Ричард, от них труднее сохранить секрет. Я не хотела вообще никому из вас говорить, пока не сделаю тест. Чтобы не влезать во все это без необходимости.

– Давайте успокоимся, пока не будем знать наверняка, – предложил Жан-Клод.

– И тебе не важно, что она им сказала раньше, чем нам? – спросил у него Ричард.

– Да, mon ami, мне это не важно.

Ричард посмотрел свирепо на Мику и Натэниела, потом только на Натэниела. Нехорошо.

– Ты знаешь, что если она беременна, то это почти наверняка или ты, или я.

Слова были нейтральны, а тон – нет. Тон был столь же явным предупреждением, как и покатившаяся от Ричарда волна жара.

А у Натэниела вид был – очень, очень тщательно контролируемый. Лицо приветливо-непроницаемое, но ни сожаления, ни покорности. Раньше Натэниел всегда в разговоре с Ричардом излучал какие-то вибрации подчинения. Сейчас вдруг ничего подчиненного в нем не стало. Может быть, для меня он все равно нижний, но дни, когда он был нижним и для Ричарда, миновали. Это читалось в постановке плеч, во взгляде, которым он отвечал на взгляд более крупного Ричарда. Он не был агрессивен, но и никаких сигналов подчиненности, даже самых малозаметных, не излучал. То есть было ясно, что уступать он не собирается.

С одной стороны, мне это было приятно, с другой стороны – пугало. Я видала Ричарда в драке и Натэниела в драке, и точно знала, кто победит.

Конечно, если Ричард начнет драку, то победу он завоюет, но девушку потеряет. Я очень надеялась, что ему это понятно.

Не знаю, что случилось бы дальше, что-нибудь наверняка плохое, но пришла помощь.

– Мудаки вы все, ребята.

Голос Клодии. Все обернулись к ней.

– Как вы смеете устраивать тут состязание ваших мужских самолюбий? Не видите разве, что она испугана? – Клодия показала в мою сторону. – Ульфрик, если ты думаешь, что ребенок заставит ее бросить работу в полиции, или ликвидацию вампиров, или подъем зомби, то очень ошибаешься. Ты можешь найти в жизни Аниты место ребенку? Или ты собираешься бросить работу и сидеть нянькой, потому что Анита этого точно делать не будет?

Все взгляды обернулись к Ричарду. Он хмуро смотрел на Клодию.

– Ну, так как? Ты готов полностью переломать свою жизнь, если ребенок твой?

Он еще сильнее нахмурился.

– Не знаю, – ответил он наконец.

– Я готов, – раздался голос Натэниела, и все развернулись к нему. – Я и так уже жена, почему бы не быть еще и матерью?

– Ты когда-нибудь ребенка нянчил? – продолжала Клодия.

Он пожал плечами:

– Нет.

– У меня было четверо младших братьев. Можешь мне поверить, эта работа труднее, чем кажется.

– Я готов, – сказал Мика. – На все, что будет нужно Аните.

– Не будь ты таким совершенством, – скривился Ричард.

– Ты работаешь днем, Ричард, – сказал Натэниел, – и причем регулярно. Я на парт-тайме в «Запретном плоде» заработаю больше любой учительской зарплаты.

– Кормилец, – бросил Ричард полным презрения голосом.

Натэниел улыбнулся и покачал головой:

– Анита себя сама отлично прокормит, мои деньги ей не нужны. Я другое хотел сказать: если я сокращу рабочие часы, на моей работе это не сильно скажется. А тебе это значило бы бросить работу полностью.

Но Ричард не хотел, чтобы его смягчили. Он хотел злиться, и потому обернулся к Мике:

– А ты? Ты не меньше часов работаешь, чем Анита.

– Мне понадобится более серьезная помощь в работе на горячей линии и в коалиции. У нас будет почти год, чтобы подготовить кого-нибудь мне в помощь или даже на замену, если это понадобится.

– Это не может быть твой ребенок, – сказал Ричард.

– Генетически – не может.

– Что значит – генетически?

– То, что ребенок – всего лишь не моей крови, не означает, что он не мой. Не наш.

– Твой и Аниты.

Эти слова просто обожгли мне кожу – столько в них было силы, злости, что даже стало больно физически.

– Нет, – ответил Мика. – Аниты и Натэниела, и Жан-Клода, и Ашера, и Дамиана, и твой, и мой. Залить каплю спермы – это еще не делает тебя отцом. Важно, что ты потом делаешь, Ричард.

– Нельзя же воспитывать ребенка с семью отцами!

– Называй как хочешь, – ответил Мика, – но из мужчин в этой комнате только двое могут полностью переменить жизнь, если насчет ребенка – правда. Это Натэниел и я. – Он посмотрел на Жан-Клода: – Или я ошибаюсь?

Жан-Клод улыбнулся в ответ:

– Нет, mon chat, ты прав. Я не думаю, чтобы младенец мог все время жить в подвалах «Цирка проклятых» и остаться… – он поискал слово, – …уравновешенным. Посещать – oui, и часто, очень часто, но мир, который я построил здесь, не… – он снова поискал слово, – не благоприятствует воспитанию маленьких детей.

– Я сама – маленький ребенок, – раздался тонкий приятный голосок у нас за спиной.

Очевидно, мы слишком увлеклись разговором, раз не услышали приближение этой крошки. Ну, впрочем, Валентина – вампир, а они, заразы, жуть до чего тихо передвигаются.

Темные кудряшки свисали чуть ниже ушей. Она недавно их обрезала, чтобы иметь более современный вид. Лицо у нее было круглое, детское, недавно только из младенчества. Ей пять лет, и всегда будет пять – физически, по крайней мере. Одета она была в красное платье и белые колготки, на ногах – дорогие кожаные туфельки. Когда она приехала к нам, то не носила ничего, что не носили бы до 1800 года. Она до сих пор не надела бы брюки или шорты, потому что леди такого не носят, но зато перешла уже в двадцатое столетие – хотя бы в смысле моды. На совершенно невинном лице по-детски моргали большие темные глаза. При дворе у Белль она занималась пытками – добывая информацию, в порядке наказания, и просто потому, что ей это нравилось. Жан-Клод мне как-то сказал, что все дети-вампиры в конце концов сходят с ума. Вот почему вампирские законы запрещают обращать человека до половой зрелости.

Валентину обратил педофил, который оказался вампиром. Он устроился в глухом местечке и там изготовлял себе игрушки почти пятьдесят лет, пока случайно не выяснилось, чем он занимается. Валентине еще повезло – он ее обратил, но не успел сделать своей невестой. Почти всех его «невест» и «женихов» пришлось уничтожить – слишком они были дики, слишком безумны. То, что один из «ее» вампиров творил такие вещи, было одним из очень и очень немногих фактов, заставивших Белль испытать чувство вины.

– Да, – сказал Жан-Клод, – конечно, ты ребенок. Ты наша petite fleur.

Он подошел к ней, как будто старался не дать ей услышать разговор взрослых. Пусть выглядела она на пять, но было ей не меньше трехсот лет: тело детское, а ум – отнюдь. Но если не следить за собой, то мы все обращались с ней по внешнему виду, а не по умственному развитию.

Она обернулась ко мне детским личиком с серьезными глазами.

– У тебя будет ребенок?

– Может быть, – сказала я.

Она улыбнулась, обнажив клыки, тонкие, как иголочки.

– У меня тогда будет с кем играть.

Жан-Клод потянулся было взять ее за руку – и задержал руку. Ему самому не раз пришлось пострадать от рук Валентины. И он никогда не забывал, что она – чудовище.

– Где Бартоломе? – спросил он. – Разве он не должен сегодня за тобой присматривать?

– Я не знаю, где он, – ответила она, глядя в глаза Жан-Клоду.

Он едва заметно коснулся ее плеча. Она смотрела мимо него, на меня. И в этом взгляде ничего не было от детства.