– Ты себе и представить не можешь, – ответил Жан-Клод.

Сэмюэл снова рассмеялся, и тут же лицо его успокоилось, будто смех был оптической иллюзией.

– Скажи мастерам, что ты хочешь проверить, насколько сильны кандидаты, могут ли они противостоять твоей полной силе. Скажи, что если кандидат окажется слабым, он может быть навеки порабощен, станет слугой, ибо Жан-Клод настолько силен, что это уже случилось с несколькими низшими вампирами из Церкви Вечной Жизни.

– Такое действительно было с несколькими членами церкви, – сказала я.

Он снова улыбнулся, но до глаз улыбка не дошла:

– Так я слышал.

Я посмотрела на Жан-Клода:

– Это ты ему рассказал?

– Нет.

– В ваших землях есть шпионы, Анита. Слишком вы сильны, чтобы у вас не было шпионов, работающих на мастеров, согласившихся сегодня приехать. Никто из нас не согласился бы на это, не имея некоторых собственных разведданных. Никто из нас никому не доверяет настолько.

– Этого только не хватало, – сказала я.

– Но это точно обрисовывает ситуацию, Анита. Ты можешь сказать правду – что хочешь посмотреть, достаточно ли кандидаты сильны, смогут ли противостоять твоей силе, ибо истинный pomme de sang, как ты точно заметила, не должен быть так сильно к тебе привязан метафизически. Есть тех, кто уже к тебе привязан, это как есть собственную руку. Желудок наполнить можно, но энергии затратишь больше, чем получишь.

– Мы до этого не сразу додумались, – сказала я.

Он снова слегка поклонился:

– Твой новый pomme de sang должен быть независим и достаточно силен для этой роли. Вполне разумное требование.

– И план хороший, – согласился Жан-Клод.

– А что если все они падут перед этим… как бы назвать… перед моими чарами? Если я слишком сильный некромант для них для всех?

– Тогда бал отменяется, – ответил Сэмюэл. – Невозможно быть Золушкой, если все принцы за тобой гоняются.

– Я не Золушка, – ответила я, – я сама и есть принц.

Он улыбнулся – и опять улыбка до глаз не дошла.

– Хорошо, принц, но смысл все равно тот же. Нельзя быть принцем, если все принцессы тебя хотят, потому что тогда ни одна не будет тебе под стать. Даже Жан-Клод.

Они переглянулись, и это замечание вместе со взглядом навело меня на мысль, не были ли они такими же «друзьями», как Жан-Клод с Огюстином. Они говорили, что нет, но уж очень многозначителен был взгляд.

– Мы сделаем так, как ты предлагаешь, Сэмюэл. И я знаю, что могу положиться на тебя, что ты ничего этого не разгласишь.

– В этом я даю тебе слово, – сказал он и снова обернулся ко мне. – Я никогда не подвергну тебя опасности. Я хочу, чтобы ты попыталась привести Самсона в силу, Анита. Не буду настаивать, чтобы он был первым, но хотелось бы лучше раньше, чем позже.

– Я знаю только, что это будет не сегодня, – ответила я.

Он улыбнулся – на этот раз глаза чуть заискрились весельем.

– Нет, конечно, не сегодня. Мне кажется, твоя тарелка уже полна и без Самсона.

Он поклонился Жан-Клоду, Самсон последовал его примеру. Потом они повернулись и вышли.

Молчание разорвал голос Клодии:

– Хочешь, я пойду и принесу тест на беременность?

– У нас с собой в сумке есть парочка, – ответил Мика.

У меня вдруг так пересохло горло, что дышать стало трудно.

Из дальнего коридора появились Лизандро и Натэниел.

– Я что-то пропустил? – спросил Натэниел.

Я на него посмотрела, и наверное, нехорошее у меня было лицо, потому что он подошел ко мне, обнял меня обеими руками, и я не возразила.

– Она пропустила целый месяц, можно не ждать до утра с тестом, – сказала Клодия.

Хотела я попросить ее перестать – перестать говорить, перестать помогать, но она была права. Задержка у меня была не на две недели, как я говорила Ронни. У меня месячные могли сдвигаться туда-сюда недели на две, в зависимости от гормонального цикла, наверное. Если мне считать, как всем женщинам, то уже почти четыре недели было запаздывание, а не две. Две недели ноября, но четыре с того времени, как должна была быть кровь. Четыре недели – тут тест точно сработает.

Тест на беременность – это плоский кусочек пластика с окошечками. Маленький, помещается у меня в кулаке, и еще место остается, а рука у меня не очень большая. И от такой мелочи столько народу может расстроиться. Но вообще-то, если я беременна, то ребенок сейчас еще меньше теста. Кусочек пластика и еще меньший комочек клеток, и вот – вся моя жизнь от этого зависит. Ну, конечно, я не умру, если ответ «да», но ощущение – что вроде как даже и умру.

Во-первых, никакого тебе достоинства. На эту пластиковую палочку пописать надо. Или в какую-нибудь емкость, а потом туда палочку сунуть и вынуть. Потом подождать, пока появятся полосочки: одна – не беременна, две полосочки – беременна. Все просто.

Я молилась, чтобы нет. Молилась и торговалась. Я буду осторожнее. Я буду пользоваться презервативами и не полагаться на таблетки. Я… ну, в общем, смысл вы поняли. Наверное, я не первая незамужняя женщина, которая сидела в туалете и желала, молилась, торговалась с Богом, что если вот все обойдется, я буду хорошей… а, ладно.

Я не хотела сидеть в ванной целых три минуты. Но выходить и видеть там моих мужчин мне тоже не хотелось. Так что я нашла компромисс: стала ходить по ванной туда-сюда. Десять шагов от двери до края мраморной ванны. Десять шагов туда, десять шагов обратно. Босиком по мрамору ходить холодно, но обычно я столько времени по нему не разгуливаю. Либо захожу и выхожу, либо сижу в горячей воде, в ванне. Надо было сосредоточиться на чем-нибудь, на чем угодно, только не на этом кусочке пластика на краю раковины. Я старалась на него не глядеть. Если взглянуть слишком рано, еще ничего может быть не ясно. У меня в руке были мужские часы – Микины. Он их снял и дал мне, потому что мои так и остались на ночном столике возле кровати.

Я пыталась сунуть часы в карман халата, но тут же занервничала, потому что там их не видно, и я могла время перепутать. Попыталась сесть на край ванны и смотреть на секундную стрелку, но от этого время ползло куда медленней. Теперь меня минуты только отделяли от уверенности, и я хотела знать точно. Хватит догадок. Так или иначе, я должна знать. Должна.

А вот чего я не знала – это что Мика включил на часах будильник. Они забибикали и меня напугали. Я даже ойкнула, как только девчонки умеют ойкать.

Клодия тут же постучала в дверь:

– Анита, все в порядке?

– Извини, будильника испугалась. Извини.

Я уже стояла посреди ванной, напротив умывальника, надо было только повернуться. Я вцепилась в часы, сердце так колотилось, что наверняка за дверью всем было слышно. Я не хотела смотреть. Хотела знать – и не хотела знать. Пусть кто-нибудь другой посмотрит. Мика, или Натэниел. Господи, какая я трусиха, какая дура – будто, если не смотреть, так ничего и не будет. Но я должна была посмотреть, должна.

Я сделала последние шаги к умывальнику и посмотрела вниз. Две, две этих блядских полосочки. Мир покачнулся, пришлось схватиться за край раковины, чтобы не рухнуть боком. Слышно было только, как кровь в ушах ревет. Черт побери, это же сейчас обморок будет, ага. Обморок…

Я опустилась на колени, все еще цепляясь за край. Ткнулась лицом в согнутую руку и стала ждать, пока голова кружиться перестанет. Ой, блин…

Когда я решила, что уже можно, то подняла голову. Ванная больше не качалась. Уже хорошо. Но я не знала, смогу ли дойти до двери. Очень это было противно, но тело мое решило, что пока что оно работать не будет. Оставалось только сидеть на полу, пока коленки не перестанут подламываться, или звать на помощь.

Я знала, что мужчины мои там стоят почти такие же напряженные, и заставлять их ждать казалось жестоко, а может, оно и не было жестоко. Пусть еще несколько минут будут верить, что худшее, быть может, минует. Мерзко, конечно, ощущать чудо жизни как катастрофу, но так оно и ощущалось.