– И что в нашей жизни реально?

Сила его потекла по комнате горячей водой, горячей, чем в ванну наливают. Охранники стали неловко переминаться с ноги на ногу.

– Я – человек-слуга Жан-Клода. Ты – зверь его зова. Мы – триумвират силы. Этого нам не переменить. Мы с Жан-Клодом оба – носители ardeur'а. Нам обоим нужно питать этот голод, и это не изменится.

– Я думал, ты надеялась научиться питаться на расстоянии в клубах, как делал Жан-Клод при власти Николаос.

– Это наносило ущерб его силе, чего и добивалась тогда Николаос. Я не собираюсь делать нас инвалидами в смысле магии из-за собственной застенчивости. Хватит прятаться, Ричард. Ardeur есть и останется, и мне нужно его питать.

Он мотнул головой:

– Нет.

– Что нет?

Он сбросил щиты – не знаю, намеренно или эмоции взяли над ним верх. Как бы там ни было, я вдруг услышала все его мысли громче колоколов. Он думал, что когда я возьму ardeur под контроль, то брошу Мику и Натэниела и жить буду с ним. Останусь с ним. Он все еще надеялся – вполне серьезно! – что мы когда-нибудь станем милой моногамной парочкой.

Секунду всего это было, но его упавшие щиты сорвали и мои, и он ощутил мое потрясение. Мою неспособность поверить, что он до сих пор думает – всерьез! – о том, что такое может быть.

Я почувствовала возникновение очередной мысли и попыталась помешать ему, или закрыть от Ричарда, но слишком бушевали эмоции, и я не успела. А мысль была такая: «Даже если я беременна, все равно ничего такого не получилось бы».

Вот теперь потрясение отразилось на лице Ричарда. У него отвисла челюсть, и он прошептал:

– Беременна…

Я сказала единственное, что пришло в тот момент на ум:

– Бли-ин…

И с грохотом поставила на место все щиты – резко, плотно, стеной металла. Я мысленно произнесла слово «металл» – гладкий, толстый, непроницаемый. И уставилась в пол, боясь глядеть кому-нибудь в глаза. Боялась того, что увижу на этих лицах – и чего не увижу.

– Анита! – позвал Ричард и протянул ко мне руку.

Я отступила на шаг, мотая головой. Не знаю, чего мне хотелось от этой минуты, не знаю, какая реакция была бы мне в струю, а какая вывела бы из себя. Хотелось же мне сохранить тайну, пока сама не буду точно знать. Эту банку с червями эмоций мне открывать не хотелось, пока не будет ясности.

Нарушил молчание Сэмюэл:

– Поздравляю вас обоих! Младенец – это радостная новость в любом случае.

Я медленно повернулась к нему – из всех присутствующих меньше всего я интересовалось его мнением. На него я могла посмотреть. На него я могла разозлиться.

Самсон уже тронул отца за плечо:

– Отец, мне кажется, сейчас нам стоит уйти.

Сэмюэл посмотрел на своего сына, на меня, на Жан-Клода, на всех, и вид у него был донельзя непонимающий.

– Но ведь это же радостная новость, а вы все – как будто умер кто.

– Отец, – сказал Самсон тихо, но с предупреждением. Он смотрел мне в лицо, и то, что он там увидел, заставило его взять отца за локоть и попытаться поднять на ноги.

Сэмюэл посмотрел на руку сына и не отводил взгляда, пока тот ее не убрал. Тогда Сэмюэл посмотрел мне в лицо. И уже не очень дружелюбным взглядом. Глаза его казались старше, в них было какое-то глубокое знание, и чуть-чуть грусть, и даже гнев.

– Откуда такая злость, Анита?

Я стала считать до двадцати, поняла, что этого не хватит, и произнесла, задыхаясь от злости и смущения:

– Не учи меня, что я должна чувствовать, Сэмюэл. У тебя нет на это права.

Он встал, оттолкнул от себя руки сына.

– Подумай, насколько силен может быть ребенок твой и Жан-Клода.

– Нет гарантии, что ребенок его, – сказала я.

– Шансы за то, что если ты беременна, отец – не вампир, – заметил Ричард.

Он говорил тихо и осторожно, но было в его голосе именно то, чего я не хотела слышать: ожидание и радость.

Я повернулась к нему, и не знаю, что бы я сказала или даже сделала, если бы вдруг между нами не оказался Жан-Клод.

– Пожалуйста, ничего поспешного, ma petite.

– Поспешного, ничего поспешного! – передразнила я, отодвигаясь от него. – Он рад-доволен, а ты так закрыт, что я понятия не имею, что ты чувствуешь.

– Я чувствую, что любое мое слово или действие в этот момент тебя расстроит.

Мне иногда говорили, что со мной иметь дело – сплошной геморрой. Но никогда это не было сказано столь дипломатично.

Я подавила желание на него заорать. И даже голос у меня прозвучал сдавленно от усилий не сорваться на вопль:

– Что-нибудь скажи.

– Ты в ожидании? – спросил он своим нейтральным любезным голосом.

– Не знаю, но октябрь я пропустила.

Ричард подошел поближе и попытался сказать без интонации – не вышло, но он попытался.

– Тебе случалось когда-нибудь пропустить целый месяц?

– Нет.

На его лице бушевали эмоции, и наконец ему пришлось отвернуться, будто он знал: что бы ни было на этом лице написано, мне лучше не видеть.

– Не смей радоваться, ты!

Он повернулся ко мне – сдерживая эмоции, но в глазах его было то самое выражение. Тихое «я-тебя-люблю», которое когда-то предназначалось именно мне, но которое я последнее время нечасто видала. Вожделение – да, но не этот взгляд.

– Ты бы предпочла, чтобы я злился или огорчался? – спросил он.

– Да. Нет. Не знаю. – Вот это была правда. – Не знаю.

– Прости, – сказал он, и действительно, какая-то нотка сожаления прозвучала. – Прости, что из-за меня тебе труднее, но как могу я не радоваться, если у нас ребенок?

Вот сумел он выбрать самый худший способ это сказать. От которого я почти наверняка впаду в панику.

– Это еще не ребенок. Это комок клеток меньше моего пальца.

Глаза его стали чуть более настороженными:

– Прости, Анита, что ты говоришь?

Я охватила себя руками, не глядя ни на кого.

– Я не знаю, что говорю.

Но как-то я лучше поняла предложение Ронни поехать куда-нибудь и сделать выбор без участия моих мужчин.

– Ты действительно была бы способна убить нашего ребенка? – спросил он, и мне не надо было ему в лицо смотреть, чтобы увидеть там страдание. По голосу было слышно.

– Mon ami, ты ставишь телегу впереди лошади. Пусть сначала она выяснит, беременна ли она, а потом будем строить планы.

Жан-Клод попытался снова вдвинуться между нами, закрыть от меня Ричарда. Будто это могло помочь.

Ричард шагнул в сторону, чтобы видеть меня.

– Анита, ты действительно могла бы убить нашего ребенка?

Хотелось мне заорать: «ДА!» – просто чтобы увидеть боль на его лице, но тут я не могла лгать. Я уже знала ответ, просто он мне не нравился.

– НЕТ!! – рявкнула я, и звук отдался от каменных стен, лишенных смягчающих штор.

Лицо Ричарда смягчилось, и он двинулся ко мне, в обход Жан-Клода. Выражение лица было почти блаженным, будто сбылись все его мечты. У меня такое чувство, словно я задыхаюсь в кошмаре, а он вот так. Нет, с этой рожи надо стереть блаженное выражение, обязательно надо.

– А что если ребенок не твой? – спросила я, слыша сама, как противно прозвучал голос. Я хотела сделать ему больно.

Он задумался, потом расплылся в улыбке почти самодовольной.

– Шансы в мою пользу, Анита.

И очень он был в этот момент доволен жизнью.

– Почему? Потому что Жан-Клод, Ашер и, черт побери, Дамиан – многосотлетние вампиры? Это еще ничего не значит. Посмотри на Сэмюэла: трое детей, от двух беременностей.

Ричард стал хмуриться, и ближе уже не подходил. Тоже хорошо.

Жан-Клод вздохнул и шагнул назад, будто оставляя попытки предотвратить ссору.

– А Мика и Натэниел? – спросила я. – Они не вампиры, и у нас с ними секс за эти два месяца бывал чаще, чем с тобой.

И я обрадовалась, когда он вздрогнул. Стервозно, но факт.

– Мика стерилизован, – сказал он, и лицо его помрачнело. – Значит, остается Натэниел.

И такая злость была в этих трех словах, что я пожалела, что подняла эту тему.