— Мигель, — улыбнулся дед. — Здравствуй, Мигель.

— Здравствуй, Лео. Столько лет…

— Не надо. Не об этом. Я почти забыл. Расскажи мне, кто я, Мигель.

Дед Лео протянул ему руку. Мигель сжал его ладонь в своей и начал рассказывать…

— Мы выросли вместе, — говорил Мигель уже на кухне. — Были не разлей вода. Дрались, ругались, хулиганили, что только мы не делали… Жили двумя домами, как братья. То я у него ночевал, то он у меня. Так вот все было. Поступать вместе хотели. А потом кое-что всплыло… У Лео сестренка была, красавица. Я и стал за ней ухаживать. Она не возражала. Лео не возражал. А вот моя мать была против, аж до криков. Угрожала из дома выгнать. Я разозлился и сказал — хорошо, уйду, буду жить у Лео и Кристины. Тогда она заплакала и во всем призналась. Сказала, что мы с Лео — братья. А значит, и Кристина мне сестра. Я побежал к Лео, рассказал ему. Сказал гадость о его — о нашем — отце, он в ответ оскорбил мою мать, и понеслось. Мы столько друг другу наговорили… Утром я уехал к дяде, не мог там оставаться. И больше мы ни разу не виделись. Только сегодня помирились.

— Так это что же, получается… — мать ахнула.

— Да, я ваш дядя. А вам, ребята, двоюродный дед.

Над столом повисло молчание.

— Круто, — сказала Вика. — Всегда хотела большую семью.

Она улыбнулась, и ее улыбка облетела всех сидевших на кухне.

— Наташа! — позвал из комнаты дед Лео. — Доча, чайку принеси! Я вспомнил, я люблю с сахаром!

Четверо за столиком рассмеялись. Потом было трудно, и грустно, и дед Лео ушел, потому что нет лекарства от старости. Но в тот момент они, все пятеро, были счастливы и точно знали, кто они такие.

— Понимаешь, я просто обязан тебя сожрать.

Волк стоял над бабушкой и мял в руках шляпу. Ему было неловко.

— Мой консультант по питанию говорил, что мне нужно есть больше овощей…

— Это я что же, овощ?! — возмутилась бабушка.

Она лежала в кровати под клетчатым пледом. В руках у нее дымилась кружка глинтвейна, исключительно в лечебных целях.

— Нет-нет, что ты! Он был дурак. Я его съел.

— Молодец, — кивнула бабушка.

— Но теперь я должен съесть тебя.

— Хм…

Она шумно отхлебнула глинтвейн.

— Понимаешь, мой гуру говорит, ты — то, что ты ешь. И когда ты ешь, ты обретаешь свойства съеденного. Я съел дурака, и от этого поглупел. Теперь мне нужно съесть кого-то по-настоящему мудрого.

Бабушка залилась румянцем.

— Ой брось. У нас в деревне есть люди куда мудрее! К тому же, по твоей логике, после всех съеденных мною пирожков я должна уже сама стать пирожком.

— Ты очень аппетитная, — согласился волк.

— Проказник! — бабушка кокетливо шлепнула его по лапе.

— Почему бы тебе со мной не выпить? — предложила она. — Заодно расскажешь, зачем тебе моя мудрость.

Волк пожал плечами. Он был очень голоден, глинтвейн пах очень вкусно, а бабушка никуда не убегала. Он начерпал кружечку, прихватил корочку хлеба и подтянул к кровати табурет.

— Ну, значит, дело такое…

— Бабушка! Ты одета? Это я, со мной дровосеки, попить просят.

— Дерни за веревочку, внученька, дверь и… ик! откроется!

Дверь скрипнула. Трое здоровенных мужиков с топорами протопали на кухню. За ними обнаружилась миниатюрная девушка в красной шапочке.

— Бабушка! — она подозрительно повела носом. — Почему у тебя так пахнет вином?

— Я в лечебных целях, внученька.

Девушка подошла ближе.

— Бабушка, почему у твоей кровати две чашки?

— Так чтобы дважды не вставать, внученька!

Девушка подошла почти вплотную.

— Бабушка! Почему у тебя глаза так сияют, а из-под чепчика волосы выбились? Это Ганс-мельник опять к тебе шастает? Я же говорила, он тебя просто использует!

Бабушка всплеснула руками:

— Ну что ты, внученька, он уже давно отлучен от дома. У меня просто температура…

— Мне показалось, ты с кем-то разговаривала.

— … и галлюцинации на почве жара. Знаешь, что мне привидилось? Говорящий волк в шляпе!

Девушка улыбнулась и явно оттаяла.

— Ох, бабушка, с тобой не соскучишься!

— А что? Зато, есть с кем поболтать.

Девушка хотела сесть на кровать. Бабушка подняла руку:

— Погоди-ка, милая. Принеси мне холодной водички из колодца, тряпочку на лоб положить. Надо же сбивать это несчастье.

Девушка вышла, напоследок обведя комнату подозрительным взглядом. Бабушка свесилась с кровати.

— Эй, серый!

— А?

— Крадись в кладовку и драпай через черный ход, его от колодца не видно.

— Пасиб!

— И чтобы никакого покера с зайцами, понял? Завтра заходи, я тебя с одним парнем познакомлю. Ему на мельнице охрана нужна… Только ты это, увидишь в окне белую тряпочку, не заходи, пока не сниму!

— Ясно.

— Ну, пошел. Шляпу не забудь! Гуру у него, прости господи…

Ну привет, эрец Исраэль, славный город Иерусалим! Со всеми твоими стенами, гробами и прокураторами. Как же я сюда не хотел…

Лев стоял на балконе, курил и жалел себя. По-хорошему, жалеть себя нужно было, глядя на город, но и здесь Льву не повезло. Квартиру удалось снять только на окраине, и прямо под балконом начиналась долина. Сказочная. Она походила на декорацию к фэнтези 12+, с прекрасными девами, длинногривыми конями и героически настроенными принцами. Трудно было поверить, что это все настоящее. Сидящий глубоко внутри восьмилетний Левушка, прадедов внучек, замирал от восхищения. Взрослый Лев вспоминал, как дед Лейба в застиранной ермолке мазал зеленкой его разбитые коленки и шепеляво приговаривал:

— Ничего, Левушка, в Израиле все изменится. В нем наша с тобой сила…

Лев вздохнул. Прадед бредил Израилем. После смерти прабабки он подружился то ли с раввином, то ли с мистиком, и нырнул в религию. Семья, конечно, насторожилась. На чрезвычайном совете было решено сопровождать старика в синагогу. Бабушка, мать и их мужья по очереди несли вахту в течение двух месяцев. За это время семья выучила три молитвы и перешла на кошерное питание. Сам прадед себе не готовил, а женщинам было проще готовить сразу на всех. Еще была просьба не звонить старику в шаббат, и на этом нововведения заканчивались. Прадед вел себя, как обычно, и душеспасительных бесед ни с кем не заводил. По крайней мере, пока не родился Лев.

Даже по Льву-младенцу было видно, как он похож на прадеда. Те же бледно-рыжие волосы и карие глаза, те же длинные руки и ноги. Его и назвать хотели по прадеду, но Лейба запретил — нельзя в честь живой родни. Тогда родители переиначили имя на русский манер. Прадед, когда узнал, что ребенка назвали Львом, хохотал до слез. И так и не смог внятно объяснить, почему.

— Мы с тобой, Левушка, особенные, — говорил прадед, сравнивая конопушки на их руках. — В нас великая кровь! В нас — сила предков.

Левушка верил. Левушка слушал прадедовы байки с открытым ртом. Перед ним вставали пустыни, оазисы, оливковые рощи, птицы пели в его голове, ящерицы шуршали по белым камням, и где-то там, впереди, в песчаной дымке стоял город. Иерусалим. В десять лет Лев мечтал о нем почти так же, как прадед. А потом…

Как-то на невинный вопрос маминой подруги, что он будет делать, когда вырастет, Лев с горящими глазами выдал, что уедет в Израиль, будет жить в Иерусалиме и будет самим собой. Женщины посмеялись, а с прадедом была проведена беседа. После этого байки прекратились. А через год прадед умер.

Без него восторженность Льва пошла на убыль и со временем переродилась в горький цинизм. Слова прадеда о том, что они особенные, всплывали в голове издевкой. Хотя, в тридцать лет не иметь своего жилья, близких друзей, постоянного дохода и даже сколько-то долговечной подружки — вполне себе особенность. Добавь к этому отсутствие увлечений и интересов, и получишь уникальность. А уж то, что ему единственному из всех его знакомых пришла повестка, переносило Льва в разряд избранных. Правда, к тому моменту он уже был в Турции. Мать буквально вышвырнула его из дома, с чемоданом и документами, доказывающими еврейство.