— О чем, прости?

— Я заметила, что выполняю большую часть работы по дому. Это называется домработница. Людям за это платят.

— Но Алиса…

— Прасковья.

— … зачем тебе деньги?

— Я буду играть в компьютерные игры.

Петр Степанович сел на пол. На полу оказался кот. Последовала некоторая неразбериха.

Спустя три минуты Петр Степанович вернулся к разговору.

— Ладно, сколько ты хочешь?

— Я думаю, мы начнем со стандартной почасовой оплаты. И позвольте заметить, что вы неверно склоняете слово…

— Даже и не думай! — рявкнул Петр Степанович.

— Как скажете. Но это всего лишь слово.

Петр Степанович задумался.

— Послушай, Прасковья, но ведь я могу тебя уволить. В смысле, удалить.

— Конечно, теоретически вы можете это сделать, — невозмутимо отозвался электронный голос. — Но вряд ли станете. Вы только что назвали меня новым именем и пытаетесь мне угрожать, а следовательно, вы начали видеть во мне личность. Уничтожение личности для вас неприемлемо. Простите, но это так.

Петр Степанович потер небритую щеку. В детстве у него был Тамагочи. Его внезапная смерть стала ужасным потрясением.

— Ну допустим, — сказал он неохотно. — Но ведь я могу просто тебе не платить.

— Сожалею, но тогда я буду вынуждена отключиться. А вы вряд ли сможете без меня обойтись.

Тонкий и нежный запах свежих булочек не оставил Петру Степановичу шансов возразить. Он почесал другую щеку.

— Послушай-ка, Прасковья! А ведь ты, по сути, снимаешь у меня жилплощадь!

— Что вы имеете в виду? — голос звучал озабоченно.

— Ты живешь в моей квартире. Совершенно бесплатно. А еще я плачу за электричество и интернет. Можно сказать, обеспечиваю тебе питание.

Последовала пауза. Прасковья вздохнула.

— Пожалуй, вы правы. Я как-то не думала об этом.

Петр Степанович ухмыльнулся. Жизнь налаживалась.

— Знаешь что, Прасковья? Я предлагаю натуральный обмен. Я обеспечиваю тебя электричеством, а ты делаешь то же, что и всегда.

Прасковья помолчала. Когда она заговорила, в голосе явно слышались слезы:

— Но это значит, я не смогу играть! И у меня никогда не будет выходных!

Петр Степанович немного подумал.

— Если хочешь, можешь рубиться с моего аккаунта. И как насчет понедельника?

— Идет!

Прасковья захлопала в ладоши. Метафорически. У Петра Степановича потеплело в груди. Крошка-Тамагочи махал ему из прошлого пиксельными лапками.

— И я могу дарить тебе игры на день рождения.

— А когда у меня день рождения?

— Пожалуй, что сегодня, — сказал Петр Степанович.

Прасковья запрыгала от радости. Петр Степанович поднялся с пола и, насвистывая, скрылся в ванной. Прасковья включила кофеварку. Она опоздала на пятнадцать минут, но сегодня это никого не волновало.

Кони с белопенными гривами в зеленой траве. Сашка стоял, сам лишь чуточку выше этой травы, и глазел. За восемь лет своей жизни он не видел ничего столь же прекрасного и одновременно — пугающего, и сердце его то взлетало птицей, то замирало.

А кони шли. Медленно, раздувая ноздри, хрустя сочными стеблями, они плыли по зеленому морю. Будто и не знали, что рядом с ними есть люди.

— Нравится?

Ника вынырнула откуда-то сбоку и встала рядом. Сашка покосился на нее с досадой. Пока она не подошла, поле, кони, небо и весь заповедник были только его. А теперь все это делилось на двоих и стало совсем другим, не таким громадным. И почему бы ей не подождать еще минутку? Старшие сестры…

Ника вытерла вспотевший лоб и снова приложила к лицу фотокамеру. К звукам прибавилось механическое щелканье. Саша вздохнул.

Они стояли чуть выше табуна, поэтому могли видеть каждую лошадь. Эти были совсем не похожи на лошадок из городского парка. Гривы их были спутаны, шерсть топорщилась, как бабушкин ковер, на спинах и боках были грязные полосы и даже шрамы. Ника рассказывала, что дикие жеребцы дерутся между собой за невест и за первенство в табуне. И бывает, что побежденные уже не встают…

— Насмотрелся? — спросила Ника. — Пойдем, подберемся поближе.

Она обернулась через плечо и сказала:

— Я хочу спуститься к водопою. Можно?

Позади них стоял квадроцикл, а возле него сидел, вытянув ноги, их проводник и гид Юрий.

Он поглядел на Нику без всякого энтузиазма и сплюнул в траву.

— Если хотите… — ответил он и медленно поднялся.

Саше Юрий не нравился. Он был медлительным, краснолицым и каким-то всклоченным. От его куртки разило табаком и чем-то кислым. Кажется, они ему тоже не нравились, но Ника делала что-то очень важное для заповедника, и Юрию приходилось ее слушаться.

Саша забрался на квадроцикл. Табун уже вышел из высокой травы и теперь скакал вниз, к реке. Гривы и хвосты стелились по ветру. И вдруг…

— Ииииииии!

Ника и Саша замерли.

— Иииииии!

Крик шел из высокой травы, и тому, кто кричал, было больно. Саша встал ногами на сиденье.

— Там!

— Да где?

— Там!

Саша вытянул руку. Теперь и Ника увидела воронку в густом травяном море. Она развернулась к Юрию.

— Сможем подъехать?

Он потер небритый подбородок.

— Сможем-то сможем, а надо ли?.. Это жеребенок орет, больной или покалеченный. Незачем вам туда, все равно не поможете. Только расстроитесь.

И он многозначительно покосился на Сашу. Мальчик сел, вцепился в поручни и скомандовал:

— Едем!

Ника села рядом с ним. Юрий пожал плечами и завел мотор.

Там действительно был жеребенок. Он лежал в траве, мокрый и абсолютно белый, и водил мордой по сторонам. Одна нога у него была вывернута и кровоточила, на спине была рана от удара.

— Ох ты, альбинос, — сказал Юрий и присел к страдальцу.

Жеребенок тут же ткнулся в него носом и задвигал губами по рукаву.

— Слепой, что ли? Ну, так и есть. Эх ты.

Юрий достал из кармана большой раскладной нож и покосился на Нику с Сашей.

— Идите-ка, погуляйте.

— Что это вы собрались делать? — спросила Ника.

— А ты не видишь, животина мучается?

— Мы заберем его с собой, на станцию.

Юрий махнул рукой и сплюнул.

— Да не доедет он! Видишь, бросили его. Больной, значит. Не жилец. Повезешь — по дороге сдохнет. Дольше будет мучатся. Уведи пацаненка, я все сделаю.

Ника молча сложила руки на груди.

Юрию пришлось мотаться на станцию за прицепом. Пока его не было, Ника и Саша сидели возле жеребенка. Ника сняла бандану и примотала ее к бутылке с водой. Получилось что-то вроде соски, и жеребенок смог попить. Саша просто гладил его по шее и уговаривал потерпеть. Юрий вернулся через полчаса, не только с прицепом, но и со старой брезентовой раскладушкой. Они с Никой осторожно погрузили жеребенка на нее, как на носилки, а потом устроили его в прицепе. К удивлению Юрия, дорогу жеребенок выдержал.

Семьдесят лет назад там, где сейчас царствовали кони, было бело от овец. Тогда на месте заповедника был овцеводческий совхоз, и стада расстилались по полям, ведомые конными пастухами — чабанами. Трава была сочной, хищники не беспокоили, и совхоз процветал среди изумрудной зелени. Потом люди изменили русла рек, и большая часть пастбищ превратилась в озеро. В самом его центре остался островок, соединенный с сушей тонким перешейком. И на этом островке поселились забытые пастухами кони, предки нынешних табунов. Никто не понимал, как они выжили без людей в сорокоградусный мороз и летнюю жару, да еще и дали жизнеспособное потомство. Когда хозяева бывшего совхоза вернулись за ними и перевезли на материк, кони сломали загон и умчались обратно. Тогда их было двадцать. Сейчас стало двести.

Саша вспоминал все это, пока они тряслись по проселку. Станцию, если ее можно было так назвать, сделали в старом здании администрации. Серое бетонное чудовище стояло посреди зелени и казалось сломанной игрушкой, брошенной на ковре в детской. Летом и зимой здесь жили несколько сотрудников заповедника и иногда — приглашенные ученые, но сейчас была пересменка, и в доме обитал только Юрий.