И Антошка понял, что сейчас будет. Где-то далеко, совсем в другом мире, мальчик в кроватке сжал кулаки. Птица начала сиять. Он знал, что сейчас будет очень больно. Антошка втянул носом воздух, подобрался, и вдруг увидел их. Сотни жар-птиц реяли в воздухе. Они не могли не прилететь.

Птицы ложились на землю, садились на плечи, зависали перед дулами автоматов. Они летели к тем, кто, и к тем, кого. Они пели, пронзительно и светло, о чем-то важном. Сотни сердец горели здесь, пытаясь все исправить, но как же их было для этого мало!..

Антошка почувствовал нарастающую боль в груди. Из глаз брызнули слезы.

— Хватит, пожалуйста! — кричал он, а грудь жгло огнем. — Остановитесь! Не надо!

Но вокруг продолжало греметь и трещать, а птица все пела и пела…

И вдруг — смолкла.

— Лети отсюда! — закричал знакомый голос. — Скорее!

Его птица снова была серой и слабой, очень слабой. Вокруг нее вилась другая, огненная.

— Улетай!

— А ты? Я тебя выключу, скажи, как!

— Сил не хватит! Лети!

Огненная птица развернулась и, не прекращая петь, хлестнула хвостом серую. У Антошки потемнело в глазах…

Он проснулся в белой комнате. Что-то пикало. От его руки вверх тянулась тонкая прозрачная трубка. Рядом сидела мама.

Потом он узнает, что провел в больнице десять дней, что ему сделали операцию на сердце. Он решит, что больше не сможет летать, но через пять лет полетит вновь. У него будет яркая, полная, но недолгая жизнь — шестьдесят пять — возраст для жар-птицы. Все это будет потом. А сейчас пятилетний мальчик лежал в постели и плакал.

Он знал, что был единственным, кто вернулся домой.

Василий Андреевич пришел в себя к обеду. Все тело болело, в голове толклась мерзкая комариная туча, рот пересох. Он перевернулся на бок и встретился взглядом с будильником. Будильник укоризненно дернул минутной стрелкой.

— Оркестр! Репетиция! Проспал!

Он вскочил с кровати и только тут заметил, что спал одетым. А потом осознал, ВО ЧТО.

На нем были черные рваные джинсы с шипастым ремнем, линялая черная футболка с чем-то английски-матерным на груди и потертая шипастая же косуха. Ноги ныли. На них были берцы по колено.

Заслуженный дирижер на пенсии, а ныне — руководитель школьного оркестра, Василий Андреевич… озадачился.

— Деда! Проснулся! — в комнату влетела внучка Настюха.

Эта была в обычном домашнем платьице, никакой экзотики. Василий Андреевич потряс головой.

— Я завтрак приготовила, но все уже остыло. Это ничего, я подогрею!

Настя оглядела деда с пылким пятнадцатилетним восхищением.

— Деда! Ты вчера так отжёг! Охренительно!

— Следи за речью! — сказал дедов автопилот.

Настя отмахнулась.

— Да ладно! Ну правда! Я-то думала, ты скучный, а ты такой сейшн забабахал, ребята просто охр… поразились!

— Ребята? — переспросил Василий Андреевич.

Из комариной тучи выплыло смутное воспоминание — он на сцене, в руках — электрогитара, за спиной — двое мальчишек с инструментами и один на ударной установке. Рев толпы и музыка. Дикая, вопящая, рвущаяся вверх музыка.

— Это я что же… вот так?..

Он оглядел себя с шестидесьтивосьмилетним ужасом.

— Ага! — кивнула Настя. — А ты что, не помнишь?

Василий Андреевич потер лоб. Он помнил, что дочь просила его приглядеть за внучкой, пока они с мужем в отъезде. А начать следовало с того, чтобы забрать ее с рок-концерта до полуночи. Концерт был в клубе, и там играла группа Настиного приятеля. Он помнил, как зашел, как его оглушило шумом и светом, но он все-таки посмотрел на сцену, а парень на сцене посмотрел на него. И зал содрогнулся от аккорда, и аккорд пролетел сквозь бывшего дирижера, руководителя оркестра, призера музыкальных конкурсов, обратил его кровь в бурную реку, поджог его душу адским огнем, и…

— Какой сегодня день?

— Вторник, деда.

Концерт был в пятницу.

— Ох… То есть три дня я… вот это вот все…

— Ага! — радостно подтвердила Настя и предложила — Кофейку?

Василий Андреевич кивнул. Воспоминания безжалостно возвращались. Ох…

— Я не держал электрогитару сорок восемь лет, — сказал он изумленно и немного обиженно. А потом добавил: — По крайней мере, никто знакомый меня не видел.

Настя протянула деду дымящуюся чашку.

— Шутишь? Там были мои одноклассники, Мишкины одноклассники, Татьяна Павловна, которая химичка, она мама нашего барабанщика, Сергей Иваныч…

— А он-то откуда?!

Настя пожала плечами:

— А он любопытный.

Василий Андреевич вздохнул. В ушах звенело от грохота рухнувшей карьеры. А ведь он даже не понял толком, что произошло! В него будто бес вселился. Или нет, подумал он вдруг. В него вселилась музыка. Другая. Безумная. И… прекрасная. А теперь она ушла…

— Деда, телефон!

Экран полыхал фотографией завуча по воспитательной работе. Василий Андреевич приготовился к неизбежному. Он стоически снял трубку.

— …..! — невнятно проорал телефон.

Настя напряженно наблюдала за дедовым лицом.

— Я могу объяснить… — начал Василий Андреевич тускло.

— …….!

— Но я…

— …..!……!……!!!

Вызов сбросили. Василий Андреевич медленно отложил телефон. Взгляд у него был стеклянный.

— Уволили? — выдохнула Настя.

— Глэм и хардрок… — прошептал Василий Андреевич.

— Деда, ты не переживай! — Настя погладила дедушку по плечу. — Это не так страшно!

Василий Андреевич взорвался:

— Не так страшно?! Я же ничего об этом не знаю! Я сорок лет в академической музыке! А тут… два новых курса… шестьдесят заявок…

Настя открыла рот.

— Как я буду их учить?! Нет, это какая-то глупость.

Настя закрыла рот и расхохоталась.

— Деда! Да у тебя все получится! Ты просто себя не видел!

Он собирался возразить. Сказать, что ему 68, и это просто нелепо, и чудеса не повторяются, и ничего из этого не выйдет. Но вдруг услышал, тихо-тихо, на грани восприятия, тот самый безумный аккорд. Он все еще звучал у него внутри.

И дикая музыка зажгла его душу.

— Ааааай-ааааай-аааай-ААААААЙ!!!

— Не ори! Огурцы перепугаешь.

Андрей лежал на бабкином диване в унизительном состоянии — на животе, без штанов. Штаны — вернее, то, что от них осталось — валялись тут же, на полу. На них была кровь и зелень. Над Андреем стояла безобидного вида старушка в васильковом платье. В руке она держала огромные страшенные щипцы.

— Больно, бабуль!

— Конечно, больно! А кто тебя просил мои цветочки косить?

— Но я же не знал! — Андрей вцепился в подлокотник.

— Именно, не знал! — подтвердила бабушка, прицеливаясь. — Но ведь… тебя… и не просили! Рука молниеносно дернулась. Андрей заорал. В щипцах извивалось и пищало что-то зеленое. Старушка бросила это на пол и раздавила каблуком. Раздался хруст.

— Тебя что просили сделать? Котика покормить, пока я на конференции. А ты что?

Она отложила щипцы и потянулась к фурацилину.

— Я помочь хотел! — оправдывался Андрей. — Огород у тебя совсем зарос. Я и решил… Ой-ой-ой!

— Не ори! Мальчик Андрюша, тридцать шесть годиков… — бабушка вздохнула. — Ничего, раны неглубокие… Всех кусачек я отцепила… Повезло тебе!

— Повезло?! Да я теперь неделю сесть не смогу! Или две…

— Это что! — отмахнулась старушка. — Месяц назад ко мне на огород пьяный сосед забрел. Поздно вечером, по ошибке. Хотя я думаю, что из любопытства, посмотреть на новенькую старушку. Наступил на грядку с морковью… Нет, он жив, ты не думай. Но с тех пор не пьет.

Андрея передернуло. Бабушка сжалилась. Она поставила перед внуком миску крупной спелой черешни. Андрей уставился на черешню с подозрением.

— Бери, не кусаются, — ухмыльнулась старушка.