Ушла, видимо успокоенная. Ну, ящер, если вздумал обидеть такого ребенка…

Сообщение краткое — «В сером пуховике ждет у входа». Конспираторы хвостатые. Ладно. Даша накинула любимую золотую куртку, подарок Майи, на лиловый брючный костюм, и открыла тяжелую застекленную створку.

Человек был.

Не Карина и не Андрей. Морщинистый, азиатского вида старичок, ниже Даши на две головы, давно нестиранный пуховик туальденорового цвета до колен, безразмерные теплые штаны и то ли валенки, то ли чуни с калошами. Вот это прислала красавица-лиса?

Старичок смутно напомнил ей доброго знакомого, когда снял странную бурую полукепку-полушапку с редким серым мехом сосульками. «На рыбьем меху», говорила бабушка.

— Вы ведь Дария-сама?[89] — надтреснутым высоким голосом спросил он, кланяясь поясно и молитвенно складывая сухие желтые руки с шапокляком.

— Ну да, сама и есть, здравствуйте.

— И вам здравствовать тысячу лет, прекраснейшая. Я с маленьким-маленьким делом. Вы интересовались одной девушкой, той, кто совершила огненное дзигай[90]. Вот, я увидел ее в вашем большом магазине, очень большом, на перекрестке, «светлая…»

— «Солнечная площадь»? — у Даши похолодело в животе. Там толпы народу сейчас, новогодние распродажи и подобная муть.

— Точно! Она сидела на втором этаже, в большом холле, где много кисатэн. Кафе. Если поспешите, застанете ее.

— Уверены она?

— Госпожа Цан-сама дала нам полнейший портрет… и еще одна примета.

— Да?

— Она пахнет огнем и пеплом.

— Скажите госпоже Цан… — Даша помедлила, да, я безоружна… не тащить же через охранников тазер, только как способ самоубийства, один идиот с пистолетом уже хотел ее убить. Именно. Безоружна и кругом люди, свидетели… можно попробовать узнать, чего она, дьявол ей папаша, хочет. — Скажите, я еду туда, узнать больше. Пусть оповестит всех… на всякий случай.

— Будет исполнено, Дария-сама, — дедок закивал и как-то по-звериному скривился, показав мелкие желтоватые… клыки, не иначе. — Очень отважно, очень. Гомэн кудасай[91], но я с вами не пойду… хотя желаю успехов от всей моей бедной хары. Сочиню хокку о вашем подвиге.

Он согнулся, из-под пуховика (Даша замигала) махнула пушистая тень, словно бы третья нога… и небольшая, похожая на енота, но буровато-бусая, без полосатого хвоста и черной бандитской маски, зверушка метнулась в ближайший палисадник. Да чтоб вас, нечисть.

Она уже заводила свой «Миник», звоня звуковику:

— Миша, это Дарья. Прости, сверхважное дело, убегу… на час-два. Ты своди то что уже понаписали, все равно у меня теперь голос гиены в климаксе. Ну извини, правда. Коньяк с меня за вредность.

Если будет кому тот коньяк купить, подумала она как-то посторонне, неглубоко. Ехать тут недалеко, несколько кварталов… и пробок сейчас нет.

На просторной парковке места было полно. Даша остановила «Миника» у столба освещения, как привыкла, чтобы не искать. Погладила глаз-фару на прощанье и быстро зашагала ко входу. Мигая от почти весеннего солнца.

У облицованных искусственным светлым мрамором стен остановилась на минуту, достала телефон… нет, только сообщением. Сейчас голоса не надо. Набрала и отправила Данилу «На втором этаже «Солнечной площади» в холле видели огненную суку, я туда». Вот так. Не хватало, чтоб он и его команда мертвецов явились первыми… и устроили данс-макабр. А так, может, и обойдется. Ну, давай, Дашка. Прорываемся.

Она прошла по первому этажу, мимо уже традиционного новогоднего вертепа с громадными куклами, в этот раз, кажется, три бурых медведя, один белый, и какой-то слонопотам с лиловыми ушами, и пингвины… какие, Туунбаку вас в зубы, пингвины вперемешку с белыми медведями?

Народу достаточно, мамаши тащат ярко одетых детей, ругается, судя по жестам, молодая пара.

Эскалатор на второй, там большой холл с пластмассовыми голубыми и бежевыми столиками, с ресторанчиками на все вкусы, от белорусской бульбенной кухни, через обязательные шашлыки и пиццу, суши и роллы, и до корейской. Они приходили сюда с Данилом пообъедаться… ох, он и злится, лишь бы не разбился… снова, пока сюда несется. Прости, любимый, так получилось.

Она (уже и не она) сидела за столиком и выглядела именно как на фото. Черноволосая, довольно коротко стриженая худенькая девчонка в черной куртке-хламиде и джинсах, боты-гриндерсы, современная, слегка готичная дева.

Даша подошла ближе…встретила ее взгляд. И в темных глазах под красивыми бровями нечто. Осевшее инеем где-то под сердцем… и отдавшееся слабостью в ногах.

Лже-Серафима вдруг кивнула ей свойски, поманила тонким пальчиком с угольно-черным ногтем, как давнюю подругу. Даша отодвинула легкий вогнутый голубенький стул и села.

Несколько секунд молчания.

— Ты та самая живая, — констатировала самоубийца, — интересно. Со мной можно попросту, на «ты», хотя нас много.

Ее голос чуточку плыл, словно звук старой пластинки, в нем перекатывались рокочущие нотки… будто и правда одновременно говорили несколько.

— Зачем так со священником? — спросила Даша почти спокойно.

— Старый, хворый, ты ведь не знала про его рак?

— Нет, — понятия не имела.

— Умирать долго и муторно, в дерьме и вони, или хоп (она щелкнула пальчиками) и мученик, от лап демона, лишняя гарантия. Благодеяние.

— То есть ты его так послала в рай?

— Уж послала, так послала. Нет, наше племя про вами выдуманный рай спрашивать не надо. Разбирайтесь там сами. Когда умрете. Мы-то, на свою беду, бессмертны.

— А те двое? Он хотел с тобой поговорить, только-то.

— Виноват второй. Не ведись с идиотом, палящим в гостях. Мы обиделись и… спалили. Обоих.

Теперь она улыбалась, как молоденькие девушки не улыбаются, ядовито, понимающе и устало.

— Потом, кстати, сожалели. Наших детей и так мало, ну попался глупый, подружился с уличным злобным пащенком. Да, Даша, ты умница, без тебя мозаика не сложилась бы, но друзья твои и мужчина — наше произведение. И получилось, кажется, недурно, тебе ведь он нравится?

Даша не знала, что ответить. Хотя.

— Серафима, если скажешь, где похоронила Бушку, мы бы вернули тебе ее. Не совсем воскресили, но…

На мгновение, или ей показалось, глаза собеседницы изменились, глянули отчаянно, словно рука пленницы отдернула штору благопристойного дома.

— Мертвая кошка мертвой девочки. Нет. Поздно. Но обрати внимание, вы, мои чада, умертвия и адские твари, гуманнее ваших волооких богов. Хотя как раз они постановили, кто родил, тот вправе и убить. Мы бы до такого не додумались… в инфракрасных безднах, где воет безлицый.

Она хихикнула.

— Мило, если хочешь, зови нас ее именем. Ей, поверь, не повредит и не поможет. Уговор есть уговор. Она свое тело, мы свои силы.

— И ради чего?

— Счастья не обещаем, на покой пока рано, зато воля. Оглянись, дитя века (Даша с трудом не последовала глумливому совету).

Голос изменился, погрубел и понизился, немного, но чуткое Дашино ухо уловило. Теперь говорил один, словно бы мужчина.

— Вот люди как люди, достойны слез и смеха, такие, в общем, как и раньше. Памятью похуже, мечтами поуже, страстями пожиже.

Прости за пафос, но трудно удержаться. А я пришел дать им волю. Здесь и сейчас. Знаешь, как любопытно, если примат сапиенс творит что пожелает? Не ждет ни наград, ни наказанья, не нюхает куцего сучьего хвоста морали, машущего на вашей последней странице? Ах, как я помирать-то буду во грехах! Да как все, бестолково и жалко. Вы и не жили сами. Представила истинную вольность?

— Догадываюсь, — Даша передернула плечами.

— Умная невестка сущий клад, — теперь от фигурки в черном шел жар не жар, но давящее ощущение тугой силы, словно магнитное поле, подумала Даша, — милая дама травит родных и знакомых, мелкое чмо, в профосы негодное, пролезши на верхушку, развязывает войну на полмира, дети кидают родителей со скалы, родители отстреливают детей, все при деле. Давай посмотрим, весело же. Знаешь ты, что такое безумие? Безумие, приди, возьми меня, отныне лишь твоей женой я буду! — продекламировало оно.